Страница 8 из 89
— Принять его не представляется возможным.
Граф поморщился.
— Это очень, очень досадно. За него просит старик Ролла. Подумайте, нельзя ли как-нибудь…
Базили изобразил на лице своем почтительное сочувствие. Он очень хорошо знал своего начальника.
— Мы ждем ваших распоряжений, синьор директор.
— Да, да, — обрадовался граф Сормани, — хорошо было бы, не правда ли, уважить просьбу старика!
— Само собой разумеется, — сказал Базили, — совершенно с вами согласен. Позволю себе только напомнить, что здание наше не может вместить количества уже принятых учащихся. И особенно страдают учащиеся пианисты. Они не имеют возможности выучивать задаваемые им уроки, так как у нас нет классов, где они могли бы экзерсироваться. И инструмент для занятий у нас тоже только один.
— Да, да, — сказал граф озабоченно. — Все это так; я сам знаю, что это так. Вы совершенно правы. — Граф нервничал. Пальцы его выбивали по столу частую дробь. Граф чувствовал себя растерянным. Он очень быстро падал духом и легко считал любое положение безвыходным.
— Да, да, это ужас до чего у нас тесно. Я уже не раз докладывал об этом правительству. Так дальше продолжаться не может. Это невозможно. Так вы говорите, что в классах нет места?
— Позволю себе заметить, что в общих спальнях — в дортуарах — еще хуже. Там недопустимая теснота. Пройти между кроватями невозможно. Дышать нечем. А в городе опять начинается холера. Уже было несколько случаев заболевания этой страшной болезнью. Правда, пока только еще на окраинах. Но далеко ли от окраины до центра?
Граф Сормани совсем растерялся:
— Нет, это, конечно, невозможно, вы совершенно правы. Если бы даже этот Верди был редчайшим талантом, подлинным чудом — я не мог бы его зачислить. Мне некуда поместить его. У нас теснота. И притом еще холера. Только этого недоставало!..
И на докладной записке Базили граф размашисто написал: «Принять невозможно ввиду отсутствия места как в классах, так и в дортуарах».
Рапорт Базили с припиской директора консерватории графа Сормани пошел на рассмотрение в Имперскую канцелярию, к правительственному секретарю Джузеппе Корбари. Корбари был юристом. Во всяком деле он становился на чисто формальную точку зрения. На бумаге, присланной из дирекции консерватории, он сделал свои пометки. Он писал чрезвычайно поспешно и потому неразборчиво. Он торопился на званый обед к графу Бельджойозо. Замечания Корбари, хотя написанные второпях, были полны смысла. Они были лаконичны и мотивированы. В деле, несколько витиевато изложенном Базили, Корбари сразу выделил то, что считал единственно важным. И даже всего двумя замечаниями он как бы выжал из многословной базилиевской прозы голую, ничем не приукрашенную и не замаскированную сущность предложенного его вниманию дела. «Ему восемнадцать лет», — написал Корбари на полях базилиевской докладной записки. «Способности его не являются выдающимися», — написал Корбари далее и тоже на полях, как раз против отзывов профессоров Анджелери и Пиантаниды. И, наконец, Корбари остановился на одной подробности, только им подмеченной, на подробности новой и еще более осложнявшей дело о поступлении Верди в консерваторию. «Он не является подданным Ломбардо-Венецианского королевства», — написал Корбари. И это свое веское замечание он подчеркнул широкой жирной чертой.
Отмеченное обстоятельство, само по себе чрезвычайно важное, не было, по-видимому, принято во внимание ни дирекцией консерватории, ни экзаменационной комиссией. Между тем иностранные подданные не могли поступить в Миланскую консерваторию иначе, как по особому распоряжению правительства. На это существовала инструкция. Инструкция была не гласной, но знать ее следовало.
А потом тут же, на первой странице докладной записки, написанной Франческо Базили, через весь базилиевский текст, наискось снизу вверх, по-прежнему царапая и прорывая бумагу плохо отточенным пером, Корбари высказал свое отношение ко всему делу: «Предлагаю, — написал Корбари торопливо и неразборчиво, — предлагаю ходатайство Верди отклонить».
И с этими пометками он отправил бумагу на утверждение к австрийскому генерал-губернатору Милана, графу Францу Ф. Гартигу.
Решение фон Гартига не заставило себя ждать. Бумага вернулась в Имперскую канцелярию с собственноручной резолюцией австрийского генерала. На первой странице записки Базили, наверху, ближе к правому углу, нарядными готическими буквами, аккуратно и не спеша, миланский генерал-губернатор собственноручно начертал: предлагаю поступить сообразно изложенному.
В Имперской канцелярии были весьма опытные чиновники — мастера-виртуозы по составлению бумаг. Приказы сочинялись быстро. Фон Гартиг подписывал их каждый день.
И уже девятого июля директору консерватории графу Сормани Андреани был вручен доставленный из Имперской канцелярии пакет. Это был по всем правилам отредактированный приказ за подписью генерал-губернатора. «Ознакомившись, — гласил приказ, — с обстоятельствами дела, изложенного Вами в рапорте от 3-го числа текущего месяца за № 198, о ходатайстве Джузеппе Верди, который на четыре года старше, чем установлено для поступления в консерваторию, Правительство постановило: ходатайство вышеназванного Верди отклонить».
Вот и все. Коротко и ясно. На другой день с утра в консерватории был вывешен список выдержавших испытания в высшую Миланскую музыкальную школу. Список был вывешен в самом здании консерватории, в вестибюле и на видном месте во дворе на стене, как раз напротив входа. Лист белой бумаги был вставлен в старую деревянную рамку, и солнце в этот день припекало так жарко, что через три часа бумага пожелтела.
Счастливцев, признанных достойными поступить в консерваторию, было всего пять. Первым в списке стоял восьмилетний Джузеппе Вернокки. Кроме него приняли трех мальчиков. Из них двум было по десяти лет, а одному двенадцать. И еще приняли одного взрослого. В класс пения: у него был прекрасный голос — бас. Звали его Луиджи Валли. Ему шел восемнадцатый год. Однако ничего нарушающего устав в факте приема такого взрослого юноши не было. Для поступающих в классы пения существовали особые правила. Молодых людей принимали в эти классы только после окончания периода мутации (ломки) голоса.
Имени Джузеппе Верди в списке не было. Джузеппе Верди не был принят.
Вот как обстояло дело с поступлением его в консерваторию.
Но Лауро Контарди ничего этого не знал и знать не мог. Знали об этом только маэстро Провези и Антонио Барецци. Фердинанду Провези написал обо всем старик Ролла. Описал во всех подробностях, как происходил экзамен, и прислал копии с некоторых имевших отношение к делу документов. Прислал копию с отзыва экзаменационной комиссии, копию с доклада Базили директору консерватории графу Сормани Андреани, прислал даже копию с приказа, подписанного австрийским генерал-губернатором Милана, графом Францем фон Гартигом.
А Провези показал все это — письмо и документы — синьору Антонио. И в Буссето только они, маэстро Провези и синьор Антонио, знали правду о том, как Джузеппе Верди не был принят в консерваторию. А остальные горожане, жители Буссето, ничего толком не знали, и слухи о неудачной попытке молодого Верди поступить в Миланскую высшую музыкальную школу ходили самые противоречивые. Определенно известно было только одно: Верди в консерваторию не принят, но остается в Милане и будет заниматься частным образом у Винченцо Лавиньи, концертмейстера театра Ла Скала. Об этом говорили все. Знал это и Лауро Контарди. Но в то время как другие принимали неудачу, постигшую молодого Верди, как нечто уже совершившееся и потому непоправимое, как нечто, к чему бессмысленно возвращаться, Лауро не сдавался и все старался разгадать смысл происшествия, которое казалось ему таинственным и наводящим на самые печальные размышления. Но потом и он успокоился и даже хитро ухмылялся в бороду. Он был уверен, что нашел разгадку нелепого факта. Не сумели распознать подлинного дарования миланские чиновники. Именно «чиновники». Другого названия для них не придумать. Кто они такие, эти экзаменаторы? Чиновники, конечно, а не музыканты. Да еще чиновники, состоящие на службе у австрийского начальства. Что могли они расслышать и понять в музыке молодого Верди?