Страница 23 из 96
— Нельзя так отзываться о дворянах. Мы сами с вами дворяне, друг мой.
Поглядев снова на своего начальника штаба, Врангель увидел, что тот кивает.
— Вот то-то же, — продолжал барон, тоже удовлетворенно кивнув. — Лично я глубоко верю, что наш класс еще может возродиться, только не в старом, а новом качестве. Посмотрите на Германию, Восточную Пруссию. Кто там служит первой опорой их Генштаба и всей их военной мощи? Помещики. Но в отличие от наших русских собакевичей и плюшкиных это культурные юнкеры-латифундисты, они умеют заинтересовывать и ладить с немецким крестьянством.
Тут барон сам себя оборвал, сказав:
— Нам еще об этом рано говорить, но кое-что я в ближайшем времени предприму. Я готовлю закон о земле.
— Вот как? — не без удивления проговорил Шатилов. — А что же вы можете пообещать крестьянам?
— А вот скоро увидите.
У Шатилова странно заблестели глаза, и он не удержался от замечания:
— Но если вы пообещаете мужикам землю, от нас отвернется офицерство наше. А без офицерства мы никто и ничто!
Разговор пошел в открытую, и Врангель тоже уже не смог удержаться и, вертя длинной шеей, стал повышенным тоном доказывать, что мало иметь хорошие офицерские кадры, — кроме них, нужна и солдатская масса, она берется из крестьянства. А в России, где почти все население состоит из мужиков, черпать для армии живую силу можно только при том условии, если будешь с ними ладить.
— Всякая власть держится на подпирающих ее живых силах, — говорил барон. — Это всем известная истина, друг мой.
— Я в политике мало разбираюсь, — уступил Шатилов. — Но как это вы дадите крестьянам землю?
Врангель с усмешкой пожал плечами:
— Друг мой! Во-первых, я ведь пока еще не землю им дам, а только обещание. А во-вторых, не беспокойтесь, мои гражданские помощники найдут способ, чтоб и овцы были целы, и волки сыты. А пока что я поручил одному борзописцу из здешней газетной братии написать статью, так сказать, в виде пробного шара. Завтра утром вы ее прочтете.
Как видим, Врангель не забыл совета де Робека и действовал.
Среди людей, окружавших его предшественника, генерала Деникина, шел слух, что, уходя со своего высокого поста, Деникин с грустью повторил известную фразу из римского поэта Виргилия: «Я сделал что мог, кто может лучше, пусть сделает». Вот Врангель, естественно, стремился сделать лучше. А что из этого получится, еще посмотрим.
В Севастополе по утрам выходило несколько газет да еще была одна вечерняя. Где добывали бумагу и средства их издатели, не понять; было известно, впрочем, что газете «Заря России» сам верховный правитель и главнокомандующий оказывает поддержку.
Вот в этой-то газете на другой день после разговора барона с Шатиловым о дворянстве, офицерстве, прусских юнкерах и земельном законе появилась статья, из которой мы ввиду ее большого интереса позволим себе привести кое-какие выдержки.
Генерал Шатилов в это утро был очень занят срочной штабной работой, но и он урвал несколько минут, чтобы эту статью прочесть.
Начиналась она так:
«Известно древнее сказание о том, как в Фивах появилось дикое чудовище получеловека, полуживотного — «Сфинкс».
«Сфинкс» всем загадывал свою загадку и беспощадно истреблял тех, кто не мог ее разгадать. Только мудрый Эдип укротил буйство «Сфинкса», разгадав его загадку, и тем спас государство от гибели, а сам сделался царем.
Эта история неизбежно вспоминается, когда путешествуешь по развалинам русской Фивиады.
Тургенев назвал русского крестьянина «Сфинксом». Но русский «Сфинкс» до сих пор не находил своего Эдипа. Наша народническая, идолопоклонствующая интеллигенция, ослепленная своей мещанской идеей, преломленной сквозь призму интернационализма, долгое время думала, что наш народ таит в себе какую-то глубочайшую тайную истину — загадку. И, де, стоит только снять с наших мужиков железный «намордник», как он тотчас разомкнет свои уста и скажет такое «богоносное» слово, от которого ахнет весь мир, удивится «гнилой Запад» и обретет в этом слове путь окончательного спасения.
Сама интеллигенция не знала этого слова, но стремилась его услышать. Она звала к «опрощению», приглашала идти «в народ» и сама шла «в народ», чтобы познать его загадку. Теоретически, по принятым в готовом виде заграничным программам социализаций и национализаций, наша интеллигенция старалась распознать «Сфинкса», но не распознала.
А когда наступил желанный день и силой революции снят был с народа «намордник», надетый самодержавием, — народ никакой замечательной идеи не высказал, а только повторил все то же единственное свое слово, которое с топором в руке прохрипел еще до освобождения от крепостной зависимости:
— Земля!..
Земля — вот единственная цель и задача русского «Сфинкса». Но интеллигенция в лице Временного правительства, обессиленная раздорами, не нашла верного пути к разрешению заданной загадки, и «Сфинкс» сожрал свою интеллигенцию.
Не оказался Эдипом и генерал Деникин, веривший печальному глубокомыслию окружавших его лукавых и своекорыстных «хлеборобов», которые требовали себе землю.
«Сфинкс» беспощаден к тем, кто не понимает его загадки.
В обладании землей наш мужик видит сегодня свою главную цель. Вот почему властвовать будет тот «Эдип», который умиротворит русского «Сфинкса» и даст ему права на землю.
Этот Эдип явился. Ожидаемый всеми нами приказ Верховного правителя о земле будет полон эдиповской мудрости. Здесь дается исчерпывающий ответ на загадку «Сфинкса», именно такой, какого он ждал: собственная земля!»
Газету «Заря России» в этот день брали нарасхват. У киосков за ней стояли очереди, и тут же, едва прочитав статью о новоявленном Эдипе, люди начинали горячо спорить.
Одни говорили:
— Ничего это не даст, господа. Уже поздно.
— Почему? Крестьяне ждут земли!
— Ничего они не ждут. Они уже давно получили ее.
— Когда, позвольте?
— В семнадцатом году, сударь. По большевистскому декрету о земле. А наш новый Эдип собирается еще только дарить им ее. Что-то не то.
Многие, однако, одобряли Врангеля и стояли на том, что в отличие от Деникина он дело понимает.
— Погодите, вся Таврия скоро будет наша. А это и хлеб, и скот, и пополнение для армии. А там уже и Кубань близка, и Дон. Нет, теперь уж можно надеяться, что к себе домой вернемся.
— Это куда же, господин хороший?
— У меня на Тамбовщине имение.
— А-а! Так и говорите.
Вслед за десантом Слащева ринулись из Крыма в Таврию еще два корпуса. Фронт красных оказался всюду прорванным, и они с тяжелыми боями откатывались назад. Врангель бросал в бой дивизию за дивизией, много конницы, броневики, танки, аэропланы, бронепоезда.
Нелегко дался Врангелю захват Таврии, это он сам признавал.
«Танки и броневики двигались впереди наших цепей, уничтожая проволочные заграждения, — рассказывает Врангель. — Красные оказывали отчаянное сопротивление. Особенно упорно дрались латышские части. Красные артиллеристы, установив орудия между домами в деревнях Преображенка и Первоконстантиновка, в упор расстреливали танки. Несколько танков было разбито, однако наша пехота с помощью их овладела всей укрепленной полосой…»
…Вечером Севастополь сиял огнями. На бульварах бравурно гремела медь духовых оркестров. Толпы гуляк заполняли набережные. По яркому блеску богатых витрин, по пестрым рекламным тумбам на углах, по бойкому многоголосью продавцов газет чувствовалось, что в новой врангелевской столице (столице, как ее уже прозвали, «Офицерского государства») появилось все, о чем могут мечтать люди, имеющие деньги и желание вкусно поесть, попить и повеселиться.
Пылали вывески кинотеатров и ресторанов, баров и кофеен, игорных домов и духанов. Катили по улицам фаэтоны и автомобили. В толпе можно было встретить моряков почти всех стран мира. Особенно много попадалось французов и англичан. Несмотря на вечерний час, тут же у шашлычных и баров шел бойкий торг иностранной валютой.