Последний рубеж

— Чего, чего опять захлопал, Зам-цу? — обратился к журавлю Слащев. — Что я такое сказал умное, а? Ну что?

— А что значит «Зам-цу»? — спросил Врангель, пожимая плечами. Очень это ему все не нравилось, казалось несолидным для командира десанта. Но делать сейчас выговор Слащеву не хотелось. Человек идет в десант и пусть выполнит свой долг. А серьезный разговор может состояться и потом.

Пока барон думал об этом, Слащев объяснял:

— Зам-цу — это, знаете ли, не имя. Это название опьяняющего напитка, который употребляют в Китае вместо водки. Слово латинское, между прочим. Но позвольте, продолжу свой доклад.

— Да, да, слушаю вас, Яков Александрович. Значит, орудий у вас будет шестьдесят. А погружено уже сколько?

— К двенадцати будут у меня самые последние данные хода погрузки. Идет дело ничего, ничего… Э-э! Ермак, Ермак! — завопил Слащев во все горло. — Туда не лезь! Тебе что говорят? Брысь!

— Это вы кота назвали Ермаком? — недоумевал Врангель.

— Да… А что? По-русски зато! Кот сибирский, как же его называть? А боевой — ух! Бой-кот!..

«Разнузданность какая-то во всем», — думал барон и вспоминал нравы, царившие в штабах и среди высшего офицерства при Деникине. Безапелляционной фамильярностью, глупым оригинальничанием и панибратством даже кичились, как кичился и сейчас Слащев. Генерал Шкуро, известный пьянчуга и мот, отъявленный подонок, которому, по совести, и руки не следовало бы подавать, мог с лихим шиком, по-свойски похлопать по плечу генерал-лейтенанта Май-Маевского и сказать ему:

— Что, батя, денежки у тебя есть? Поедем в ресторанчик, кутнем. А я, брат, поднакопил кое-что, поднакопил. От «благодарного» населения, ха-ха!

Май-Маевскому неловко, он намного старше Шкуро и по-иному воспитан, а тот все хлопает его по плечу, лезет целоваться.

— Бери у меня, батя, за уважение к тебе дам. Хоть миллион, хоть два. Могу «колокольчиками», а хочешь, дам и романовских!

У себя в штабе Врангель твердо решил не допускать такой разнузданности, но вышибать старый дух и нравы, укоренившиеся при Деникине, было нелегко. Со временем он все это сломает, дай бог только развернуться, добиться хоть первой победы над красными в Северной Таврии.

А там уж он и этому Слащеву покажет и другим. У него они все будут в кулаке. Шутить и паясничать больше не станут.

Что бы там о Врангеле ни думали и ни говорили, а скоро все убедятся, что рука у него и верно железная и к своей цели он умеет идти, не считаясь ни с чем. Один историк о нем напишет:

«Получив в наследство от Деникина, по красочному выражению одного из белых мемуаристов, банду вместо армии, Врангель вынужден был в первое время по своем воцарении в Крыму заняться приведением своих войск в порядок. Эта работа продолжалась в течение всего апреля и мая 1920 года… Долго оставаться в «крымской бутылке» Врангель не мог; огромная масса беженцев и войск, скопившихся в Крыму, начинала уничтожать все его продовольственные запасы, и потому необходимо было выйти за Перекопский перешеек, захватить все, что возможно, и, если придется, скрыться опять в Крым с необходимыми продовольственными запасами».

Слащев так и сказал в заключение своего доклада:

— Так что, с вашего разрешения, будем считать все готовым к набегу. С богом, двинемся, рванем в Таврию, и что захватим, то наше. Как в старину крымские ханы делали. Вырвутся за Перекоп, награбят что можно — и со всем добром обратно в Крым!

Врангель опять нахмурился, хотя, похоже, Слащев шутил.

— Это кто же хан, по-вашему? — спросил барон. — Вы, Яков Александрович, о возвращении из-под Кирилловки и не думайте. И мы с вами не крымские ханы, к вашему сведению!

— Как не ханы? А кто же мы? — развел руками Слащев. — Идем в набег!

— Ну вас! — буркнул барон и встал.

Слащев мог, не боясь никого, и паясничать, но мог и по-серьезному поговорить. Он развил перед главнокомандующим особый план действий в местностях, которые, даст бог, будут захвачены. Первое: опираться на зажиточное крестьянство и при этом играть на вольнолюбивом духе украинцев, и прежде всего — помириться с Махно! Второе: поладить с кубанским и донским казачеством. Третье: поставить всюду в захваченных областях надежных людей — умных, толковых и знающих.

— А где их взять, голубчик? — перебил Врангель.

Он потемнел, нахмурился и оборвал разговор.

У Наполеона были настоящие маршалы. Но что сделаешь с такими, как Слащев? Завел у себя целый зверинец, и не поговоришь даже как следует с ним по делу. Карканье, свист, писк, хлопанье крыльев, даже клекот какой-то слышится из угла. Барону приходилось то и дело вертеть шеей, чтобы не давать нахальному ворону садиться ему на генеральский золотой погон. В другом углу виден был огромный киот, и за разговором Слащев не раз оглядывался на мерцающие темным серебром иконы и крестился истово, приговаривая:

— Даст бог! Даст бог! Авось господь даст!..

А под конец беседы вдруг бухнулся на колени перед киотом и запричитал:

— Вразуми, заступница, матерь божья! Помоги!

Опять он паясничал? Шут его знает. Врангель вышел из салона на яркий свет солнца с таким ощущением, что лучше было бы не ходить тогда на «Аякс» и не брать на себя тяжелый крест главнокомандующего разбитой армии. Ну можно ли воевать, опираясь на таких людей, как Слащев? Верит в Махно, в салоне у себя держит зверинец и божницу, как у московской купчихи, и ломается, выкидывает номера, словно «рыжий» в цирке. Деникин, казалось барону, оттого и проиграл, что опирался на подобных генералов. Сброд! Вояки неплохие, но все-таки сброд. Пьяницы, шуты, черт знает что! Есть и настоящие, но как мало их!

Нечто затаенное, что-то глубоко сидящее, что-то нерусское шевельнулось в душе Врангеля. Нечто такое, в чем он сам себе не признавался и сам от себя отгонял. Вот он, Врангель, не пожалел себя, когда его, как варяга, позвали княжить и спасать Россию; он не отказался от тяжелого креста, а взвалил на плечи и понес, надеясь так послужить России, чтобы на века прославить род Врангелей; а люди, те, кого он надеется облагодетельствовать, вон как себя ведут. Ворчат, паясничают, интригуют. Эх, будь у него под начальством немцы, шведы или норвежцы! Или хотя бы французы. А с этими, вроде Слащева, далеко не уедешь. На взгляд Врангеля, это было что-то дикое, темное.

2

Еще одна необходимая справка. — Рука руку моет. — Плохие предчувствия у главнокомандующего. — Разговор о крымских ханах. — История с Уваровым. — Загадка «Сфинкса». — Врангель и царь Эдип. — Офицерское государство. — Закон, который будет написан на барабане. — Песня «Алла-верды», ставшая гимном армии.

На войне важно знать, каково соотношение сил борющихся сторон. Так вот, судя по всему, Врангель неплохо знал положение противостоящих ему войск 13-й армии. И, готовясь нанести ей удар, трезво все учитывал.

В самом деле, рассказывая в своих мемуарах, как благоприятно складывались для него дела в мае 1920 года, барон откровенно признает: очень ему помог польский маршал Пилсудский, который вдруг обрушился на Украину с запада.

«Разбитые поляками красные XII, XV и XVI армии продолжали отходить по всему фронту… В течение нескольких недель поляки, при содействии украинских петлюровских формирований, очистили огромную территорию вплоть до Полоцка на Западной Двине, до верхнего течения Днепра, Киевский район и значительную часть Правобережной Украины. Все резервы красного командования бросались на Западный фронт для спасения катастрофического положения. Туда главным образом направлялась конница. С Кавказа переброшена была 1-я Конная армия «товарища» Буденного, наиболее сильная конная часть красных. К маю месяцу в боевом составе XIII Советской Армии числилось до 12 тысяч штыков и 3000 сабель…»

Преувеличил барон, меньше было в 13-й армии. У него же, кроме 40 тысяч кавалерии и пехоты, были и танки, и самолеты, и броневики, и, кроме того, на его стороне была внезапность удара. А на войне это многое решает. Вот он и нанес внезапно такой удар, не ожидая, пока поляков разобьют совсем. Одна рука помогла другой.