Страница 6 из 130
Затем наука была преподана и Ивану с Максимом. Оказалось, что идти к уважаемым соседям, кланяться и приглашать их на свадьбу надлежит, непременно имея палки в руках, — хоть и были они ещё в добром здравии и в костылях не нуждались. Дело в том, что палка в руке отца — не просто палка, а посох главы рода и символ неограниченной родительской власти.
А тем временем девушки, которых уже объявили дружками, затянули «Ой у полі та овес рясний, а в садочку виноград красний» и срубили под забором в садике Колиберды молоденькую четырехлетнюю вишенку, всю в бело–розовой пене весеннего цветения. Наиторжественнейший обряд «витья свадебной ветви» начался. Под громкое пение «Виноград, виноградочку, просю тебе та на порадочку» крсавица вишенка была внесена в дом Брылей, где решено было провести свадебный ужин. С жалобным припевом «Просю тебе та порадь мене, тiльки просю та не зрадь мене» вишенку установили на столе как раз против красного угла, где сядут молодые во время свадебного ужина. Мамы — Марфа и Меланья — первыми бросили горсти барвинка на густые вишневые ветви, на которых за цветом не видно было молодых листьев. И все девушки наперебой принялись украшать ветки — кто колокольчиками сон–травы, кто разноцветной ниткой или бумажным цветочком. При этом девушки вели и вели начатую песню:
…Як я піду за нелюба,
То не цвіти, виноград, красно,
Не роди, виноград, рясно!
А як піду я за милого,
То цвіти, виноград, красно
Й зароди, виноград, ягід рясно…
Оставив деревцо дружкам, а невесту — как ей теперь и надлежало — заставив лепить вареники для бояр, Марфа с Меланьей поспешили в дом к Колиберде, куда уже сходились женщины со всей улицы. Каждая несла с собой свою частицу «вступного»: кто яичко, кто кусочек масла, а кто и горсть муки. Полагалось бы, конечно, прийти с подарками пощедрее, но на Рыбальской жили одни арсенальские рабочие, не слишком сытые искони, а ныне, — когда подходил к концу третий год войны и дороговизна росла, а заработки оставались прежними, — и вовсе голодные. Каждую соседку Марфа с Меланьей встречали радушно — низко кланялись, а затем целовали трижды, приговаривая:
— День добрый вам! Спасибо за вашу ласку. Просим к нам на хлеб, на соль, на чарку водки и что бог пошлет. Просим покорно, помогите нам замесить свадебный каравай.
Так началась ответственнейшая процедура приготовления свадебного каравая.
На средину комнаты вынесли большое корыто, ссыпали в него всю муку, добавили, сколько нужно воды с небольшой примесью самогона–первака, положили вполнормы сала и масла, а затем женщины, по две с каждой стороны корыта, принялись месить, а остальные тем временем резали лапшу или лепили шишки для украшения каравая. При этом женщины завели песню.
Работа спорилась. Не прошло и часа, как тесто было готово. Однако, согласно традиции, самые скорые на руку считали своим долгом время от времени, словно бы подгоняя неповоротливых, напевать хитрую шуточную:
Піч наша регоче,
Короваю хоче,
А припічок заливається,
Короваю сподівається…
2
Нанимать вместе с Данилой музыкантов и добывать самогонку вызвался, конечно, и Харитон. Он объявил себя старшим боярином, и в знак высокого сана рукав его красной рубахи был повязан белым платком. Они двинулись по Рыбальской в сторону Кловской и Московской.
Домишко, подле которого прежде всего остановились Данила и Харитон, был особенно неказист. Средняя его часть, та, где была дверь, еще кое–как держалась на уровне земли, но двумя своими боками дом словно вошел в землю — казалось, вот–вот должен он расколоться надвое. Крыт был он не железом, как все, даже самые бедные, домишки городской окраины, а замшелым тесом, зеленым, словно лужайка. Видно, хибарка стояла тут с тех времен, когда Печерск еще не был частью города, а лишь пригородной слободой. На облупленной железной дощечке, где значился номер и имя хозяина, едва можно было разобрать: «Собственность мещанина Петра Арсентьевича Босняцкого». Впрочем, надпись давно уже не соответствовала истине: бывший мелкий почтовый чиновник Петр Арсентьевич Босняцкий умер еще в 1910 году, и в этом доме жила теперь вдова его с сыном Флегонтом. Покойник отец, закончивший в свое время двухклассное городское училище, всю свою жизнь жил мечтой — вывести сына в люди, сделать его «настоящим интеллигентом», и отдал Флегонта в гимназию. Ради этого чиновник ведомства почт и телеграфа надрывался в непосильных трудах, получил чахотку и безвременно умер на второй же год учебы сына, когда маленький Флегонт перешел из приготовительного класса в первый. Осуществление заветной мечты любимого мужа дорого обошлось матери Флегонта: образовательный ценз для сына доставался ей горькой ценою бессонных ночей над шитьем, непосильной работы в чужих домах «за все». Счастье еще, что из сына вышел не ферт и не гуляка: с пятого класса он уже помогал матери, бегая по частным урокам и переписывая ноты для лаврского хора.
— Флегонт! — позвал Харитон через забор и, не дождавшись ответа, взял на трехрядке аккорд до–мажор — Выходи! Это мы — шахтеры: я и Данько.
На пороге появился юноша. Хотя он и не был высоким, ему все же пришлись наклониться, выходя в низенькую дверь. При этом буйный черный чуб свесился ему на глаза. Когда юноша выпрямился и отбросил волосы назад, лицо его засияло улыбкой:
— Здорво, ребята! Куда собрались?.. Уж не случилось ли что? — добавил он, разглядев необычные лица друзей.
— Случилось… — начал Харитон. — Лучше и не говорить…
— А что? — взволновался Флегонт Босняцкий.
— К пани Капитолине за самогонкой чешем! — выпалил Харитон. — Данила женится!
Флегонт захохотал:
— Ты всегда что–нибудь выдумаешь! — Но тут он увидел лицо Данилы. — Постой! Данько, правда? На Тосе? Женишься?
Данила только отвернулся.
— Тю! — засуетился Флегонт, тоже вдруг застеснявшись. — Я сейчас! Подождите минутку!
И через минуту Флегонт снова выбежал в серой гимназической тужурке и форменной синей фуражке с серебряным гербом 5–й печерской гимназии
— Хлопцы! — озабоченно говорил он, наспех подпоясываясь форменным лакированным поясом с медной бляхой. — А как же спевка? Сегодня же воскресенье: в пять репетиция… Марина Гервасиевна рассердится, если мы не придем.
Флегонт и Данила, а с ними, во время побывки, по старой памяти, и Харитон пели в хоре печерской «Просвиты»[3], Данила — басом, Флегонт — баритоном, а Харитон — в партии вторых теноров. Рабочий хор печерской «Просвиты» славился на весь Киев, выступал в «Домах трезвости» и даже давал концерты в Троицком народном доме. Сейчас хор готовил лысенковскую кантату «Слава Украине». Руководила хоровой секцией «Просвиты» курсистка Марина Драгомирецкая, дочь печерского доктора. Распространять народное искусство и открывать миру его перлы, а также поднимать к наивысшим вершинам наинижайшие народные низы, выявляя самобытные народные таланты, — вот что вдохновляло курсистку Драгомирецкую в ее благородном гражданском порыве, хотя она и была медичкой. Отсутствие трёх голосов на спевке она, несомненно, восприняла бы как тяжелое личное оскорбление.
— Вот так да! Верно, пение сегодня… — растерялся Данила.
У него даже мелькнула мысль — не отложить ли свадьбу до другого раза, чтобы только не краснеть перед барышней Драгомирецкой, с таким энтузиазмом и самоотверженностью отдающейся общественной деятельности.
— Ну, — фыркнул Харитон, — не каждое воскресенье люди женятся, должна понять — может, и сама когда–нибудь замуж выйдет!
Флегонт слегка покраснел. Предположение, что Марина Драгомирецкая может за кого–нибудь выйти замуж, было ему неприятно.
— А ты, Данила, сейчас забежишь к ней и скажешь: так вот и так — петь сегодня не могу, женюсь…
Теперь покраснел Данила. Прийти к девушке и брякнуть, что, мол, женюсь и тому подобное, — нет, тут сгоришь со стыда.
— Уж лучше ты сам, Флегонт, — предложил он, — зайди и скажи за всех…
Поспорив малость и порешив, что предупреждать Марину зайдут все трое, а, кстати, «для приличия» (все равно не придет) пригласят и ее, друзья поспешили к исполнению главной миссии: добывать в кредит — денег–то не было — ведро самогонки у лаврской просвирни пани Капитолины. Лаврская просвирня пани Капитолина, которая из теста пекла просфоры для причащения от тела господня, а из опары, остававшейся от господня тела, гнала самогон для всей печерской округи, — характер имела прижимистый, и выпросить у нее в долг самогону, да еще целое ведро, было делом не простым.
3
«Просвіта» («Просвещение») — добровольное культурно–просветительное общество, в годы революции широко использовавшееся украинскими националистами.