Страница 24 из 130
— Мое почтение, пан профессор, — первым заговорил Шептицкий, снова на иной манер, тоном светской беседы, приветствуя хозяина. — Цулецт![8] Наконец–то нам привелось встретиться! Но, Езус–Мария, при каких обстоятельствах!
Восклицание «Езус–Мария» заставило обеих телохранительниц сомкнуть ладони и набожно склонить подбородки к кончикам пальцев: хотя святые имена сошли с уст святого отца, но помянуты они были всуе, и потому следовало вознести богу молитву о прощении — да не зачтется это святому отцу во грех.
— Пуртан[9], — со светской непринужденностью переходя затем на украинский, продолжал Шептицкий, — обстоятельства, при которых мы сносились с вами последний раз, также были не из приятных для пана профессора…
Княгиня Гагарина, навострившая уши с первого же слова митрополита, встревожено сверкнула глазками. Но тревога в ее взгляде сменилась удивлением, а удивление — нескрываемым возмущением. Княгиня была шокирована: что она слышит? Святой Отец, этот аристократ духа, разговаривает на мужицком, хлопском, малороссийском языке! В петербургских салонах святой отец граф Шептицкий вел разговоры с русскими сановниками по–французски, демонстрируя прононс парижского гамена, или же по–немецки, владея этим языком не хуже самого Гёте. И вдруг — хамский, хохлацкий волапюк!..
Слова Шептицкого покоробили и Грушевского: в них был намек на обстоятельства не слишком приятные; и то, что митрополит позволил себе напомнить о них в самом начале разговора, свидетельствовало, что он собирается как–то воспользоваться ими в своих целях.
А обстоятельства, на которые намекал Шептицкий, были следующие.
Профессор Грушевский был главной фигурой в предвоенной украинской культурной жизни по обоим берегам Збруча. В Киеве хлопотал над изданием книг об украинской старине, силясь одолеть рогатки царской цензуры. Во Львове он редактировал журнал «Литературно–научный вестник», читал лекции в университете и возглавлял научное общество имени Шевченко, единственное в ту пору украинское научное учреждение. Затем он и в Киеве организовал Украинское научное общество, собрав в нем выдающиеся научные силы Приднепровья. И, словно в возмещение понесенных им затрат, рассчитывал на признание своего неопровержимого авторитета во всех общественно–политических украинских делах… Но галицийских клерикалов раздражало, что главенство в национальных делах присвоил себе не кто–либо из них, а «надднепровец», «восточник» Именно по этим мотивам львовская газета «Дело» подняла кампанию против переизбрания Грушевского на новый срок в качестве председателя научного общества. При этом Грушевский в газете был назван «деспотом, диктатором и тираном»
Газета «Дело», как, впрочем, и большинство других украинских организаций, субсидировал митрополит Шептицкий. Ватикан, который руководил всеми действиями митрополита, также был заинтересован в том, чтобы во главе национального движения стоял непременно католик. Используя кровное родство галицийских украинцев–униатов с православными украинцами по ту сторону Збруча и поощряя их мечты о создании украинской «соборной державы», Ватикан намеревался осуществить папскую программу подчинения католическому влиянию всей Украины, а вслед за нею и других славянских народов на востоке. Конечно, сам Шептицкий был далек от мирской суеты в своей резиденции на Святоюрской горе и в дискриминационной кампании против Грушевского ничем себя не проявлял.
А Грушевский был тем временем отстранен от всякого руководства национальным делом, и митрополит Шептицкий тотчас выразил ему по этому поводу горячее сочувствие. Однако Грушевский хорошо знал, кто способствовал его падению; точно так же и Шептицкий понимал что противнику его подлинная роль достаточно хорошо известна.
Кто знает, как далеко зашел бы дальнейший разлад между ними, если бы не вспыхнула война, вынудившая их во имя общей цели — «соборной Украины» под австрийским или каким–либо иным протекторатом — действовать сообща, рука об руку? А ссылка разбросала их по разным уголкам Российской империи.
Но что же теперь имел в виду папский легат при украинской нации, напоминая Грушевскому с первых же слов об их недавних распрях?
Ведь ситуация изменилась нынче коренным образок. Галицийский Пьемонт, в силу новых обстоятельств, был лишен возможности играть ведущую роль в будущем украинской нации: западные, австрийские земли Украины, на которых Шептицкий мог прочно утвердиться, пылали в огне военного пожара. Значительная их часть была оккупирована русской армией — ныне армией русской революции. А на волне этой революция и всплывала теперь на поверхность Центральная рада.
Самым горячим желанием, обуревавшим в этот миг Грушевского, было встать и величественным жестом указать этому ксендзу на дверь, прогнать его прочь, как четыре года назад этот иезуит выгнал его самого из Галиции. Однако поступить так он не мог; немыслимо, чтобы в XX веке возникло новое, молодое государство, опираясь только на собственные силы, без поддержки какой–либо из мировых держав. А кто имел проторенную дорогу к повелителям центральных европейских государств, кто давно протоптал тропу к престолу монархов–католиков? Он, возлюбленный сын Ватикана, его преосвященство отец Андрей, его сиятельство граф Шептицкий.
Впрочем, вполне возможно, что Грушевский поступил бы все же именно так, как ему хотелось, если б знал, что Шептицкий, неприязненно посматривая на него в эту минуту, мысленно взвешивает характеристику, которую записал в личное, секретное досье, заведенное австрийской контрразведкой на Грушевского, сам руководитель разведки австрийского генерального штаба, его эксцеленция генерал Вальдштеттен, закадычный приятель графа: «Грушевский — старое чучело, сотканное из страха и опасений, но эта маститая фигура может придать Раде благородный налет ржавчины почтенного сената…»
Грушевский не знал об этом и потому, отвечая Шептицкому, сдержал свои мстительные порывы и просто игнорировал вторую часть его приветственной речи. Он ответил лишь на первую часть.
— Да, отец, — он умышленно употребил сейчас это обращение вместо обычного между ними светского «граф». Обстоятельства трудны: революция!
— О! — небрежно откликнулся Шептицкий. — С чего бы это пану профессору впадать в печаль? Если бы революция произошла на Западе, а, видит бог, это невозможно, тогда бы пан профессор имел основания тревожиться. Но революция в России только увеличивает шансы в нашем общем деле. Бог печется о нас, пан профессор! Силы небесные содействуют нам во всех наших деяниях!
Княгиня Гагарина снова смерила святого патрона недобрым взглядом. Прекрасно владея несколькими языками, в том числе даже русским, старая ханжа ничего не могла понять по–украински. А знать, о чем идет речь, ей было крайне необходимо не только из обычного женского любопытства: набожность отвратила ее от всех мирских дел, кроме одного: давнишняя англоманка, она продолжала ревностно служить интересам английской разведки.
Впрочем, митрополиту это было известно, и, понимая, что разговор становится конфиденциальным, он ласково бросил обеим телохранительницам:
— Можете идти и отдыхать, дети мои. Христос с вами!..
Бросив змеиный, ядовитый взгляд, набожная мегера, а с ней и тихий ангел–хранитель, монахиня–княжна, вышли из кабинета.
2
Когда дверь закрылась и собеседники остались вдвоем, Грушевский молвил не без ехидства:
— Вы правы, граф! Силы небесные вашими молитвами, конечно, будут оказывать содействие, однако силы земные сопротивляются вам жестоко.
— Кто? — коротко спросил Шептицкий. — Временное правительство?
— С Временным правительством мы найдем общий язык, особенно если и в дальнейшем ведущую роль в нем будет играть господин Милюков. Однако есть еще силы, которые хотели бы захватить власть на нашей земле.
— А именно, пан профессор?
— Ну, скажем, рабочие, ваша милость. Полагаю что вы, обладая столь многогранным жизненным опытом, знакомы с этой социальной категорией?
8
Наконец! (нем.)
9
Однако. (франц.)