Страница 117 из 130
— Спокойно! Руки назад!..
4
Сообщение панны Галчко было и в самом деле ужасно. Богдановцы? Гвардия Центральной рады? Три с половиной тысячи лучших солдат?!
Правда, с перепуга панна Галчко несколько Преувеличила: речь шла не обо всем полке, а только об его первом коше. Вчера на Малой раде было решено: в соответствии с общим соглашением, заключенный с Временным правительством, каждое вооруженное формирование Центральной рады должно выделить часть, которая отправится на фронт. Сегодня Богдановскому полку сообщили: первый кош вечером выезжает на Волочиск. После двухнедельных подвигов кош вернется в столицу, а его место на фронте займет второй кош; потом вернется второй и поедет третий. Выслушав это сообщение, казаки первого коша заявили, что они защищают Центральную раду. Центральная рада находится в Киеве, — значит, только в Киеве они и будут ее защищать. Конечно, если Центральная Рада надумает перебазироваться в расположение фронта, они тоже двинутся за Центральной радой… История с полуботьковцами в точности повторилась, едва речь нашла о фронте.
И нечего было надеяться, что второй и третий коши богдановцев не поддержат своих однополчан…
— Пан Петлюра! — первым заговорил Тютюнник. — К утру пять тысяч «вольных казаков» из Звенигородки могут быть здесь и…
Но разве можно ждать до завтра? И мыслимо ли согласиться, чтоб богдановцев Петлюры усмиряли тютюнниковские казаки? Ведь это значило бы… передать власти Тютюннику.
Нет! Петлюра не собирался уступать власть.
Он снова сунул палец за борт френча.
— Пан Наркис! Ваши эти самые… которые забаррикадировались там, в тюремном дворе, имеют какое–нибудь оружие?
— Какое может быть оружие у человека в тюряге? — пожал плечами Наркис. — Ну финки там… Может быть, стилеты… Ну несколько шпалеров да гранат… Ну сколько–то винтовок, которые пришлось отобрать у тюремной охраны…
Петлюра перевел взгляд на барона Нольде:
— Пан Нольденко! Сколько винтовок есть здесь, в оружейном запасе генерального секретариата?
— Сотня винтовок, пять пулеметов, пан генеральный!
Петлюра снова перевел взгляд на великана–казачину.
— Пан Наркис! Если ваши люди получат сто винтовок и пять пулеметов, можете вы двинуться в казармы первого коша богдановцев и разоружить кош? Тысячу человек?
Наркис оглядел по очереди — сперва браунинг барона Нольде перед носом, потом Тютюнника у окна, наконец самого Петлюру — и пожал плечами.
— Попробовать можно, если… нахрапом…
— Нахрапом! — приказал Петлюра, это был первый его приказ как военачальника. Потом прибавил с легким патетическим тремоло в голосе: — В случае успешного выполнения порученной нам операции я объявлю вашу гайдамацкую сотню сотней моей личной охраны! Вас персонально — начальником гайдамацкой охраны особы генерального секретаря по военным делам украинской Центральной рады!.. Сотник Нольденко! Вместе с сотником Наркисом немедленно доставьте оружие в расположение Лукьяновской тюрьмы!
Тютюнник вытянулся перед Петлюрой:
— Разрешите, пан секретарь, и моим «вольным казакам» принять участие в этой операции?
Петлюра милостиво кивнул:
— Пожалуйста! Я разрешаю… Сотник Нольденко, выполняйте!.. Панна хорунжий! Какие дела на очереди?..
Барон Нольде спрятал браунинг в кобуру и положил руку на плечо Наркису, который из арестанта превратился внезапно в его ближайшего сотрудника в дальнейших делах.
— Пошли, пан–товарищ анархист!
Все вышли.
— Миф, блеф, фантасмагория, — доносилось из–за порога.
Петлюра остался и кабинете один. Он стоял, все еще величественно заложив палец за борт френча, задумчиво смотрел ни изморось за окном и выбивал по столу пальцами левой руки барабанную дробь: «Гей, не дивуйте, добрії люди, що на Вкраїні повстало…» Теперь ему и в самом деле все было ясно.
5
А несколькими днями позднее генерал Вальдштеттен, начальник разведывательного отдела австрийского генерального штаба, раскрыл на своем столе досье с пометкой «Симон Петлюра» — ибо такое досье на генерального секретаря по военным делам при украинской Центральной раде было уже заведено австрийской военной разведкой — и в верхнем уголке очередного донесении агента под кличкой «Амазонка» начертал:
«Резко выраженного националистического направления. Сторонник сильной центральной власти… Человек будущего…»
Перо в руке задержалось на миг — генерал задумался. Потом рядом с последним словом — в скобках — перо вывело знак вопроса.
Генерал задумался надолго, и рука его машинально повторяла и повторяла одно движение, рисуя снова и снова закорючку дес фрагецейхенс[48], пока знак вопроса не вырос до огромных размеров.
РЕВОЛЮЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ
1
Таким франтом Максим Родионович Колиберда не выглядел, должно быть с самого дня свадьбы — двадцать два года тому назад. Сапоги он обул «со скрипом», «дорогие как память»: они были презентованы ему как «бенефиция» за отличное исполнение роли злодея Фомы в спектакле «Ой не ходи, Грицю», в пользу печерской «Рабочей просвиты» под названием «Родной курень». И сорочку надел ту caмyю, в которой переиграл сотню ролей в любительском кружке, с черно–красной вышитой манишкой во всю грудь, и воротничок повязал не ленточкой, а красным шнурочком с бомбошками на концах. Пиджак напялил тоже праздничный, альпаговый — он блестел по всем швам, не столь от старательной утюжки два раза в год, на рождество да на пасху, как от долгого лежания на дне сундука, с пасхи и до рождества. Штаны натянул будничные, так как других не имел. Бороду Максим выбрил до синевы, а усы подстриг, аккуратно пустив кончики к низу.
Старая Марфа даже руками всплеснула, когда, выйдя из кухни, увидела Максима, начищавшего сапоги до ослепительного блеска. Двадцать два года тому назад Максим среди печерских женихов и правда слыл первым щеголем.
На Марфу хлынули дорогие воспоминания о временах, когда и ее стан был тонок, словно гибкая лозина, и нынешняя дебелая Марфа даже руки уже сложила на могучей груди, чтоб всхлипнуть достойно и прочувствованно. Но тут же спохватилась:
— Тьфу! Рехнулся, прости господи! Таким фертиком, да на эти съезды!
Однако подошла к комоду и достала Максиму глаженый платочек: съезды — ну их ко всем, но не сморкаться же в угол, когда человек при сапогах со скрипом и с бомбошками под воротничком!
— Смотри мне, непутевый! Не встревай в политику!.. Она двинулась на него — уж не намереваясь ли напутствовать тумаком? — но Максим бросил щетку и очутился за порогом.
А за порогом и поджидала его беда.
Старый побратим, кум и сват Иван Антонович Брыль, стоял у самых дверей — мрачный и грозный: широко расставив ноги, он скрестил руки на груди, подбородок, заросший седой щетиной, упер в кадык, голову наклонил и смотрел зверем из–под клочкастых бровей. Во взгляде были презрение и насмешка.
— Tаки идешь?
Максим шмыгнул мимо, поскорее к калитке, и, только выйдя, ответил на вопрос свата дерзко и занозисто:
— Таки иду!
Но за калиткой он налетел сразу на двоих — там стояли Данила с Харитоном. Максим Родионович обошел их стороной.
— Таки пойдете, дядька Максим? — крикнул Харитон непочтительно, словно затевал ссору.
— Неужто–таки пойдете… Максим Родионович? — спросил и Данила, запнувшись перед обращением, так как уже привык называть старого тестя «тато», как и родного отца.
Максим не стал отвечать молокососам на их нахальную речь, однако тут же, на углу, стояли кучкой арсенальцы со всей Рыбальской, пронизывая его неодобрительными взглядами.
— Идете, значит, товарищ Колиберда? — спросил язвительно Адам Двораковский, обитатель соседнего домика по правую руку.
— Решили, выходит, к добродиям? — ехидно добавил Евстигней Шило, сосед по левую руку.
— А, резало–пороло! — закричал Гнат Малошийченко, живший через улицу напротив Брылей и Колибердов, — Выходит, за неньку Украину собрались кричать, пан добродий?
48
Вопросительный знак (нем.).