Страница 11 из 130
Иван стоял с Меланьей, Марфа с Максимом. И у Марфы и у Меланьи на вышитых петушками рушниках лежали круглые буханки, присыпанные солью, — как снаряжают в дальнюю дорогу. Мамы уже не утирали слез, были заняты руки, и слезы вольно катились по щекам… За всеми хлопотами им за весь день так и не дали выплакаться, как надлежит матерям, когда они отпускают детей своих в самостоятельную жизнь. А уж как хотелось бы им, сердечным, наплакаться: без молитв, без креста благословляли они кровь и плоть свою в трудный жизненный путь…
Иван и Максим стояли важные и торжественные. Они тоже переживали всю сложную гамму родительских чувств, но были проникнуты и сознанием величия и значительности акта, который решились совершить.
Важные и торжественные, в праздничных пиджаках и чистых рубахах, с аккуратно причесанными волосами, они не знали, куда девать свои руки. Треклятые руки то приглаживали усы, то одергивали пиджаки, то лезли в карман и доставали кисет, тут же поспешно пряча его обратно, — и снова болтались без всякого толка. Руки у обоих были натруженные, мозолистые, с шершавыми ладонями, — такие проворные и умные в работе и такие неуклюжие сейчас, без дела.
Позади родителей со сдернутым знаменем в руке расположился Андрей Иванов, Фиалек и Косяков — почетный эскорт — стояли с двух сторон, вытянувшись как на вахте у знамени, на котором было начертано «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
На улице воцарилась тишина, только женщины потихоньку охали и причитали — как же это невенчанными и без креста женятся христианские деточки, Тоська с Данилой?
— Ну, детки… — начал Иван Брыль.
В ту же минуту Харитон потянул за белый платок, связывающий молодых, и Данила с Тосей рухнули на колени.
Андрей Иванов распустил шнур и начал развертывать полотнище знамени. Он склонил древко, и стяг стал словно бы стекать красными струями из его рук к земле. Лучи низкого солнца обагряли знамя и искрились самоцветами в золоте новенького позумента.
Иван Брыль замялся. Все, что от века произносилось отцами и дедами при благословении, было уже, пожалуй, некстати, — но что же нужно говорить по–новому, по–революционному?
— Пришла ваша пора, детки, — наконец сказал Иван, — и полюбили вы друг друга, как те голубки. Не можем мы, старые родители, перечить против этого…
Меланья с Марфой зарыдали во весь голос, но так и надлежало в этом случае матерям.
— Помните же, дети, — повысил голос Иван, — что старые люди говорят: нет лучше друга, как супруга!
— С добрым мужем и горе легче одолеть! — спешно подбросил и Максим. — Смотри же, Данько, и в лихую годину не бросай верную жену! — И тут он вдруг вспомнил, как приходилось ему не раз сватать и благословлять в спектаклях любительского кружка. — На счастье, на здоровье, на долгие лета! Дай боже вам на свете пожить, деток наплодить, а там и спаровать их, как сейчас паруетесь сами. Был ты, Данько, нареченный, а стал суженый. Была ты, Тося…
Но Иван решительно отстранил его и выступил вперед.
— Подожди, я старше тебя на два года, да и сын же мой, а твоя — только дочь…
И теперь, перехватив в свои руки инициативу, Иван заговорил достойно и торжественно:
— Запомни, Данила: родители лелеют дочку до венца, а муж жену — до конца! — Он сурово посмотрел на макушку склонившейся перед ним головы сына, а затем перевел взгляд на стриженые космы Тоси, дрожащей от волнения и перепуга. — А ты, Антонина, гляди: будь моему и супруги моей Меланьи Афанасьевны сыну верной женой, а детям его — доброй матерью. Будешь тогда и ты нам со старухой хорошей дочерью. Благословляю вас, дети мои, отцовским моим благословением и желаю вам…
Тут Иван почувствовал, что сейчас и сам заплачет, потому что именно такими словами и его когда–то благословлял отец на женитьбу с Меланкой. Иван быстро наклонился, поднял Данилу, а из ним и дрожащую Тосю, трижды поцеловал каждого в губы, затем — еще раз в голову, а Данила и Тося приникли к его шершавой мозолистой руке.
Потом Иван передал детей Максиму — для того же обряда. А уже Максим — и Меланье с Марфой.
Меланья с плачем приникла к Даниле, нежно обняла Тосю. Марфа, строгая и торжественная, перецеловала детей крепко, коротко, по–мужски. Но обе они при этом крестили детей и сердито поглядывали на мужей, таких уже непримиримых революционеров, — чтоб им ни дна ни покрышки!
Данила с Тосей снова упали на колени, едва живые от волнения.
А старый Брыль, взяв знамя из рук Иванова, высоко взмахнул полотнищем и накрыл склонившихся перед ним детей, — так что их не стало и видно под красным знаменем.
— Пускай же вас на всю жизнь и на все дела благословит наше красное знамя, как мы вас благословляем…
Иван поцеловал краешек знамени и сунул древко Максиму. Максим тоже поцеловал, но ничего сказать не смог: он истекал слезами, и суровая Марфа ласково утешала его.
— Ура! — закричал Харитон.
— Ура! — покатилось со двора на улицу, а с улицы Рыбальской — на улицы Кловскую и Московскую и на Собачью тропу.
Оркестр авиаторов грянул туш.
Тут выступил вперед Андрей Иванов. Подхватив знамя из рук Максима, он взмахнул полотнищем над молодыми, над родителями, над всей толпой гостей.
— Товарищи! — выкрикнул Иванов.
Ему нужно было подняться на какое–нибудь возвышение, но рядом была лишь кадка, которую прикатил Флегонт, и Иванов стал на свадебную кадку.
Люди придвинулись: всем было интересно, что скажет по такому поводу большевистский «главковерх» на Печерске.
Иванов сказал коротко.
— Данила и Тося! — сказал Иванов. — Делайте в вашей жизни все только так, чтобы быть достойными красного знамени.
— Ура! — заорал Харитон.
— И слава вашим родителям, которые подняли на благословение знамя революции!
— Слава! — грянули все.
Оркестр сыграл «Интернационал».
И тут люди зашумели, заговорили, и всё смешалось. Данилу и Тосю бросились обнимать и целовать, потом подхватили на руки, и они поплыли над головами в воздухе, на руках дружек и бояр. Некому было и полено бросить молодым под ноги — так и осталось неизвестным, кто же первый переступил через полено и кто, таким образом, станет первым в семье…
И именно в то время, когда Данилу с Тосей в третий раз пронесли по кругу, у калитки опять возникла суматоха и во двор въехала на велосипеде студентка Марина Драгомирецкая.
Она осталась верной себе — опоздала и на этот раз.
Только велосипед под ней был как будто бы не прежний, сверкающий никелем, с сеткой над колесами, английский «дукс», а какая–то рухлядь рижского завода, самой дешевой марки.
— Неужели я опоздала? — в отчаянии кричала Марина. Соскочив с велосипеда, она схватили Тосю в объятия и — как обещала — принялась «зацеловывать ее до смерти».
И тут выяснилось, что Марина явилась с подарком.
В калитку, пара за парой, вошли двадцать парней и двадцать девушек — все в красивых народных одеждах: девушки — в корсетках и венках, парни — в вышитых рубашках: это и был прославленный хор печерской «Просвиты». Бас, баритон и тенор — Данила, Флегонт и Харитон — по уважительной причине не смогли явиться на очередную репетицию кантаты «Слава Украине», поэтому весь хор в полном составе прибыл к ним.
Хор выстроился перед молодыми и грянул — да так, что и оркестр авиаторов не в силах был бы заглушить, — кантату «Слава Украине».
— Вот это свадьба! — ахнул народ. — Да такой и у сына генерал–губернатора с дочерью графа Потоцкого не было!..
Андрей Иванов подошел к студентке Драгомирецкой и от души пожал ей руку. Потряс руку Марины и Василий Боженко.
— Ну, пани–товарищ! — сказал при этом Боженко. — Удружили! Спасибо вам от имени родителей и от всего рабочего класса!
Тося бросилась к Марине, и теперь уж сама начала зацеловывать Марину до смерти.
Дальше все пошло своим чередом. Молодых повели в комнату и посадили за стол — в красном углу, как раз против свадебного древа. Родители сели подле своих детей и напротив усадили Андрея Иванова, единодушно признанного посаженым отцом. Рядом — не то чтобы посаженой матерью, поскольку молодые годы и девичье положение того не позволяли, — но все же почетной гостьей села панночка Марина Драгомирецкая. Женщины торжественно внесли каравай — два аршина длиной и полтора шириной, — и, прикидывая в уме, принялись дробить его на малые ломтики, чтобы каждому хватило хотя бы отведать. Тогда и Харитон с Флегонтом внесли свое ведерко и начали разливать «оковиту», не зная, как им быть, потому что ведра и на гостей не хватало, а тут прибавился еще целый оркестр да сорок парней и девушек из хора!