Страница 55 из 79
Старая графиня замедлила шаг и, повиснув на локте своего спутника, пытливо и чуть испуганно заглянула ему в лицо. Из-за скверной погоды в сад выходить не хотелось, и они прогуливались вдоль западной стены дома. Ветер почти не долетал сюда, лишь время от времени маленькие водовороты палой листвы подкатывали к их ногам. Джанноти, стараясь не улыбнуться, повернулся всем корпусом к графине (некоторая деревянность в шее так и осталась у него после ранения) и спросил с деланным изумлением:
— Как? Неужели вы предпочитаете, чтобы ваши внуки изучали римскую историю по Светонию? Что может быть прямодушнее, благороднее, яснее доброго старого Ливия?
— В нем есть что-то такое жесткое. Да, что-то, напоминающее наших круглоголовых. Такое же упрямство, однобокость, такое же равнодушие к знатности, ко всему изящному. И не говорите мне, будто он всегда достоверен. Я слышала от знающих людей, что очень часто он вставлял в свои книги непроверенные легенды.
— Например?
— Например, эта история с удалением плебеев на Священную гору. Я не могу поверить, чтобы чернь, имея в руках оружие, вела себя так сдержанно и благоразумно.
— А в то, что сенат и без такого нажима даровал бы плебеям право иметь трибунов, — в это вы можете поверить?
— Изгнание царей тоже описано с явным сочувствием. А этот ужасный Брут,[34] казнивший собственных сыновей! Насколько было бы лучше, если б вы ограничились свободным пересказом, опуская самые жестокие места. Как хорошо вы пересказали им Гомера.
— Просто я слишком слаб в греческом, чтобы читать им подлинник.
Джанноти задумался, пытаясь выкатить носком сапога застрявший между плитами желудь, и в это время до них донесся звон подков. Они поспешили к концу тропинки, выглянули из-за угла дома и увидели двух всадников, въезжавших в ворота.
— Кто бы это мог быть?
Старая графиня, прикрываясь ладошкой от ветра, щурила слезящиеся глаза.
Джанноти всмотрелся, побледнел, потом сорвал с себя шляпу и, высвободив локоть, ринулся вперед. Он успел добежать как раз вовремя, чтобы помочь всаднику, устало слезавшему с черного коня. Потом припал губами к его руке:
— Ваше величество! Боже! Вы?.. В этих краях, в такую пору? Что случилось?
— Рад видеть вас вновь, Джанноти. Каким чудом вам и здесь удалось отыскать приличного портного? Этот камзол сидит на вас так же ладно, как в былую пору мундир. — Король повернул голову и слегка развел руками. — Графиня! Ваш король был вынужден бежать из собственного дворца, от собственной стражи, чтобы спасти свою жизнь.
Старушка приближалась к ним, сжимая сухими кулачками ворот у подбородка, отворачивая от ветра залитое слезами лицо.
— Ваше величество, вы же знаете… Всегда… Дом моего сына — ваш дом. В нашем роду все до одного… О господи! Что за страшное время!..
— Я знал, что найду здесь друзей. Возможно, если бы вы могли предложить мне какое-нибудь суденышко вместо дома, я выбрал бы его. Но сейчас — сейчас полцарства за стакан горячего грога.
Королю удавалось сохранять на губах приветливо-ироничную улыбку и говорить почти не заикаясь. Лишь оказавшись в теплой зале, опустившись в кресло у горячего камина, вытянув к огню закоченевшие пальцы, положив на край решетки ноги в грязных сапогах, он не смог больше сдерживать себя и издал то ли стон, то ли рыдание, в котором было все — тоска, страх, обида, отчаяние и бесконечная, все покрывающая усталость.
На следующий день ветер заметно ослаб, вода в проливе посветлела. С полудня король не отходил от южных окон Титчфилд-хауза, вглядываясь в дорогу, извивавшуюся между дюн, в морскую гладь. Тесная группа парковых сосен, кишевших белками и дятлами, закрывала часть горизонта.
— И все же вашему величеству не следует дожидаться посланных. — Джанноти сделал шаг вперед, стал рядом с королем. — Это просто опасно. Комендант острова никогда не даст им положительного ответа. Я видел его всего один раз, но этого довольно. Неважно, что он племянник вашего капеллана. Полковник армии Нового образца не перейдет на вашу сторону, не спрячет вас от погони.
— Мне говорили о нем как о человеке верном и благородном.
— Боюсь, при этом имелась в виду не его верность законному монарху, а скорее наоборот. В лучшем случае, он засыплет вас изъявлениями преданности и приставит к вашим дверям тройной караул. Вы только смените Хэмптон-корт на Кэрисбрук, тюрьму близ Темзы на тюрьму посреди Ла-Манша.
— Если он не пообещает полной преданности и готовности служить, посланные должны вернуться, не открывая ему моего местонахождения.
— Он не отпустит их. Иначе парламент обвинит его в измене.
— Что же вы предлагаете?
— Дайте мне все деньги, какие у вас есть при себе, и отправьте в Саутгемптон. Клянусь, я добуду вам корабль уже к вечеру. Самое позднее — к завтрашнему утру.
— Бегство на материк? Я всегда смотрел на это как на крайнее средство, которое можно использовать лишь в последний момент.
— Этот момент наступил, государь.
— Мои враги вот-вот передерутся между собой. Нужно только дождаться, когда они совсем потеряют рассудок и уничтожат друг друга.
— Безопаснее дожидаться этого счастливого дня на континенте. Здесь одно ваше присутствие и страх перед вами сплачивает их, мешает окончательному разрыву.
— Судьба изгнанника — не самый привлекательный удел.
— Мне ли не знать. И все же… О дева Мария! — глядите!
Они оба прижались лицом к холодному стеклу, вглядываясь в группу всадников, появившихся на гребне ближайшей из дюн.
Чайки низко стлались перед ними белыми черточками на фоне бурого песка.
— Это они! — воскликнул король. — Я вижу зеленый плащ моего камердинера!
— Но почему их четверо?
— Быть может, они нашли помощников. Или судовладельцев, готовых предложить свои услуги.
Всадники тем временем исчезли в низине и следующий раз появились гораздо ближе, уже у самых ворот. Лошади на подъеме шли шагом. При ровном пасмурном свете лицо каждого было отчетливо видно, и Джанноти почти закричал, вцепляясь пальцами в оконный переплет:
— Это не судовладельцы, государь! Это комендант острова со своим офицером!
Король отпрыгнул от окна, сделал несколько быстрых шагов, замер на середине зала, тяжело дыша. Джанноти побежал к дверям, попытался запереть их — ключа не было, да он, кажется, и так понял бессмысленность подобной попытки, — стал, уронив руки вдоль тела.
— Они предали вас?
Снизу, из вестибюля, донесся шум, голоса. Кто-то быстро поднимался по лестнице. Король сделал отстраняющий жест — Джанноти шагнул в сторону. Дверь распахнулась.
— Ваше величество, комендант почти наш! Лучшего нельзя было и желать.
Камердинер кланялся, улыбался, прижимал шляпу к груди, потом взмахивал ею перед собой, словно призывая невидимый хор подхватить и разделить его торжество. Однако и в жестах, и в тоне его было что-то лихорадочное. На зеленом плаще блестела черная полоса — должно быть, где-то прижало к просмоленному канату.
— Видели бы вы, как он испугался, увидев нас. «Джентльмены, что вы наделали?! Зачем вы привезли короля сюда! Как мне примирить теперь мой долг верноподданного и долг слуги парламента?» Он стал белее своего воротника.
— Ты меня доконал, Джек, — тихо сказал король. — Прикончил без ножа. Под страхом смерти вы не должны были выдавать моего убежища.
— Но комендант рассыпался в уверениях своей преданности вам! Говорил, что кровью своей готов защищать вас от всяких покушений и выполнит все, что не будет нарушением прямых приказов парламента. Потом он так потерялся, что предложил уже совершенную нелепость: чтобы один из нас остался с ним, а другой поехал бы к вам для переговоров. Конечно, мы наотрез отказались.
— Кому из вас он предложил остаться? — так же тихо спросил король.
— Мне, ваше величество. Но я знал, что соглашаться было бы глупо, что решительным напором можно добиться большего. И видите, я был прав. Он сам предложил поехать с нами, чтобы выразить свои верноподданнические чувства. Теперь мы можем диктовать ему условия, а не он нам.
34
Брут — имеется в виду Луций Юний Брут, ставший в 509 году до н. э. после изгнания царя Тарквиния Гордого консулом Римской республики.