Страница 2 из 79
— Вы преувеличиваете. Всякая власть вынуждена использовать… как это… карающая десница — так? Возможны злоупотребления, конечно. И все же это не война. Я профессиональный солдат, но я скажу вам: нынешняя война убивает не только тело, но и душу. Когда столько крови, все становится безразлично. Война всех со всеми.
— Расскажите про битву под Лютценом,[2] — сказал Чиллингтон.
— А-а, нет желания вспоминать.
— Вы сражались под Лютценом? — воскликнул Лилберн.
— Лишь в самом начале. Мы погнали их конницу, потом повернули на пехоту и считали уже, что дело выиграно, но не тут-то было. Нам оставалось доскакать до их рядов ярдов пятьдесят, когда эти хитрые бестии вдруг разом упали на землю и открыли две батареи с зажженными фитилями. Мелкие, невзрачные пушчонки. Но когда они залпом бьют картечью на таком расстоянии в сплошную массу кавалерии… Я даже не понял, что произошло. Гора окровавленной конины вперемешку с мундирами, саблями, сапогами. Бр-р! Только шведы могли додуматься до такого.
— Как?! Значит, вы… Значит, это была… Вы атаковали шведскую пехоту?
— Простите?..
— Вы сражались на стороне папистов.
Лилберн отступил на шаг, и гримаса неподдельного отвращения исказила его лицо.
— Видите ли, я солдат и не привык спрашивать, как молится тот, кто мне платит. — Джанноти говорил с вызовом, хотя было заметно, что он смущен своим промахом. — Кроме того, впоследствии я перешел в протестантскую армию племянника вашего короля. Этим летом я принял участие в походе в Вестфалию вместе с принцем Рупертом.
— Вы сражались за папистов… За этих убийц… инквизиторов… за их палачей… иезуитов…
Лилберн продолжал пятиться, тяжело дыша и отирая ладони о рукава камзола. Потом подскочил к итальянцу, сжав кулаки, открыл рот, но, не найдя слов, вдруг протянул руку и крепко дернул того за ухо.
— Диабло! — Джанноти вырвался и схватился за шпагу. — Он обезумел, этот суконщик.
Чиллингтон, прижимаясь спиной к деревянной обшивке, отступал за угол рубки. Капитан и боцман молча глядели через поручни мостика. Матросы, привлеченные шумом, придвинулись поближе. В руке одного из них мелькнул пистолет.
Джанноти оглядел всех и медленно разжал пальцы. Шпага со стуком скользнула обратно в ножны.
— Ваше счастье, что вы безоружны, — процедил он сквозь зубы.
Лилберн стоял, скрестив руки на груди, широко расставив ноги, чуть пружиня ими на каждый взлет палубы, и насмешливо смотрел с высоты своего роста на маленького итальянца.
— Вы не должны на меня обижаться, синьор. Но каждому человеку при въезде в Англию необходимо проверить, крепко ли сидят уши на его голове.
— Беспокойтесь о своих.
— Одно неосторожное слово — и уши падают к ногам палача. Вы не поверите, но есть такие мастера, которые ухитряются дважды отрезать уши одному и тому же человеку.
— Значит, это правда? — Чиллингтон высунулся из-за угла рубки. — Доктор Принн?..
— Да. Я был в этот день на площади и видел собственными глазами. Они проделали это над ним второй раз. Нынешним летом. Всем троим: Принну, Баствику и Бертону. У Принна оставались лишь розовые отростки. Палач отхватил их вместе с кожей черепа. Так он и стоял у столба с шеей, красной от крови.
— О боже милостивый! — охнул Чиллингтон.
— А знаете, что сделала жена Баствика? Подобрала его уши, завернула в платок, потом стала на табурет и поцеловала мужа. Все трое говорили о том, что они пожертвовали своей свободой ради нашей. Палач так и не посмел заткнуть им рот.
— А-а, теперь я вижу, — протянул итальянец. — Вы отнюдь не сумасшедший. Вы просто из этих… Сектант, так? Чиллингтон, дайте-ка мне книжонку, которая выпала из тюков этого джентльмена. Давайте, давайте, она у вас в нагрудном кармане.
И так как Чиллингтон медлил, он подбежал к нему и сам извлек из его кармана тонкую брошюру в мягкой обложке.
— «Литания». Молитва? О чем же молится этот… доктор Басту-ик? Ага, тот самый, который не сберег своих ушей. Значит, мы везем не только чистую бумагу. Но и бумагу, покрытую печатными знаками. Чиллингтон, и много там таких книжечек?
Можно было подумать, что они сравнялись ростом. Торжествующий Джанноти расхаживал, приподнимаясь на носки, Лилберн, согнувшись, следил за ним, будто выбирал момент для прыжка. Губы его сходились и расходились на каждом вздохе. Капитан сделал незаметный отстраняющий жест матросам. Те попятились.
Итальянец остановился перед Лилберном, откинул за спину свои локоны и швырнул брошюру к его ногам.
— Успокойтесь. Джанноти — не доносчики. Но и обид они тоже не прощают, запомните это.
Лилберн секунду колебался, потом поднял экземпляр «Литании», спрятал его под плащ и сделал угрожающий шаг вперед.
— Джентльмены, синьор, — сказал капитан. — Прошу вас помириться. Мы уже в Англии.
Берег теперь был виден совсем близко с обоих бортов. Судно входило в устье Темзы.
— Дьявол его дери, ваше корыто, капитан! Долго ему еще тащиться до Лондона?
— Ветер, синьор. Все будет зависеть от ветра.
Но ветер был неблагоприятным. Они плыли, лавируя в речных изгибах, еще двое суток и лишь утром третьего дня увидели впереди огоньки в окнах домов на лондонском мосту, тяжелые силуэты арок, лес мачт у левобережных причалов. Башни Тауэра еле проступали сквозь мглу. Несколько судов разом снялись с якоря и прошли мимо них, торопясь, видимо, выйти в море. По такой погоде река со дня на день могла покрыться льдом.
Их шхуна протиснулась на освободившееся место, матросы бросили сходни.
Заспанная таможенная стража появилась сразу, но чиновников пришлось ждать долго — они были заняты на других кораблях. Лилберн, расхаживая вдоль борта, всматривался в толпу, месившую снежную грязь на берегу. Грузчики, плотники, матросы, мелочные торговцы, всякий сброд с Чипсайда, девки, подрядчики, скупщики, подростки с бледными лицами и ловкими пальцами, собаки, негры, повара, лекаря, шарлатаны… В такой ранний час приличная публика еще не появлялась. Из портовой таверны с хохотом вывалилась компания ночных забулдыг, за ними с визгом бежала хозяйка и сковородкой на длинной ручке лупила их по каменным спинам. Под горой тюков с пенькой примостилась семья бедных эмигрантов, ждавших посадки; ночной снег тонким слоем лежал на их сундуках и узлах. От складов был проложен деревянный настил, и по нему с грохотом катились пустые бочки. Один из грузчиков, завидев Лилберна, ошалело уставился на него, так что следующий чуть не сбил его своей бочкой; потом оба исчезли в трюме грузившегося рядом судна, вернулись и, оживленно переговариваясь, протиснулись поближе к сходням.
Лилберн тоже заметил их и, перегнувшись через борт, провел ладонью черту около горла.
Оба понимающе закивали, зашептались, и один, тот, что был помельче и попроворней, юркнул в толпу.
Тем временем Джанноти с Чиллингтоном тоже выбрались на палубу. Они держались в стороне и на Лилберна старались не глядеть.
— Поразительно не то, Чиллингтон, что мы в Лондоне, а то, что все на свете имеет конец. Даже путешествие на голландской развалюхе. Кстати, знаете ли вы, как говорят у нас в Италии про вашу страну? Англия — это рай для женщин, чистилище для слуг и ад для лошадей. Не знаю, как насчет слуг, но женщин и лошадей я поменяю местами.
И он закатился заразительно-беспечным смехом — голова откинута, глаза полуприкрыты, пышная волна волос стекает за спину. Чиллингтон почтительно подхихикивал. Рука, сжимающая плащ у горла, придавала ему просительный вид.
Наконец невдалеке над толпой появились шляпы таможенных чиновников. Люди как будто не обращали на них внимания, но в последний момент неуловимым движением освобождали дорогу. Стража у сходен приосанилась и выровняла алебарды.
Таможенников было двое. Тот, что постарше, двигался, чуть танцуя, и вид имел франтоватый и светский — пестрый камзол с прорезными рукавами, штаны с бантами под коленом, зеленый плащ. Отвороты его невысоких сапог ярко-красными пятнами скользили над снегом. Младший был во всем черном, сапоги подняты до бедер, белый ворот рубашки еле виден из-под плаща. Короткие волосы оставляли шею открытой. У старшего волосы лежали по плечам — французская мода. Только королевский герб на шляпах у обоих был одинаковый.
2
Битва под Лютценом (1632) — крупное сражение Тридцатилетней войны, в котором шведская армия разбила войска Католической лиги.