Страница 15 из 79
Председатель конференции пошептался со своими соседями и поднялся:
— Мистер Хайд! Пожелание нижней палаты будет завтра же передано палате лордов. Ваша речь была настолько убедительной, что не оставила у слышавших ее никаких сомнений в неправомочности Северного суда. Не согласились бы вы предоставить мне копию текста, чтобы завтра я мог повторить все слово в слово?
Польщенный Хайд поклонился и вложил пачку листов в протянутую руку.
Собрание начало расходиться.
На ступенях лестницы Хайду передали записку — граф Бедфорд просил его встретиться с ним в Пиккадилли для разговора по важному делу. За последние месяцы Хайд чувствовал, как постепенно менялось отношение к нему, как возрастало число людей, искавших его поддержки, помощи, совета, но только теперь ему стало ясно: он сделался заметной фигурой. Получить подобное приглашение от графа — это было уже настоящее признание.
Нынешней весной деревья зазеленели раньше обычного, и, соответственно, раньше начался сезон в Пиккадилли. Лужайки сделались пригодными для игры в шары еще до распускания листвы, но покуда деревья и кусты стояли голые, место было лишено своего главного достоинства — тенистых аллей, укромных, вымощенных гравием тропинок, где можно было встретиться как бы невзначай, свести вместе нужных людей, завязать знакомство. Даже те встречи, которые в частных домах выглядели бы как начало заговора, здесь могли состояться, не вызывая никаких подозрений. Члены парламента, судейские, лондонская знать, придворные из Уайтхолла и Сент-Джеймса после четырех часов дня стекались сюда со всех сторон и исчезали в зарослях шиповника и сирени, клубившихся по краю рощи.
Хайд нашел графа Бедфорда на верхней площадке. Шар, только что пущенный им, катился на желтевшие вдали кегли, и граф тянулся за ним всем телом, словно пытался еще сейчас поворотом плеча, силой взгляда изменить его направление. Было видно, как крайняя слева кегля пошатнулась, но устояла — удар был неважный.
— За зиму рука забывает все, чему ее учили глаза прошлым летом. Но к июлю я буду опять сбивать десятку с одного шара, вот увидите.
Они отошли от играющих и углубились в одну из аллей. Каждый раз при встрече с этим человеком Хайду приходилось напоминать себе, что перед ним — богатейший вельможа, строитель Ковентгардена, осушитель гигантских болот в восточных графствах, признанный закулисный лидер обеих палат парламента. Если подобная простота манер и была искусственной, то это было искусство высокого класса.
— Мистер Хайд, нужно ли мне тратить время на комплименты и рассказывать, как высоко я ценю вашу парламентскую деятельность? Думаю, вы ясно увидите это из сути дела, с которым я решил к вам обратиться. Вашего имени нет в списке тех, кто голосовал против билля, осуждающего графа Страффорда, это мне известно. И все же я позволю себе спросить вас: верите ли вы, что этот билль может быть утвержден палатой лордов и королем?
— Я предвижу много серьезных затруднений, тем более что…
— Нет, бог с ними, с затруднениями. Затруднения — это то, что так или иначе можно преодолеть. Но можете ли вы представить, чтобы король дал согласие на казнь человека, который — что бы мы о нем ни думали — двенадцать лет был вернейшим слугой короны, довереннейшим лицом, безотказным исполнителем любых повелений?
— Вы считаете, что обвинения, выдвинутые на суде против лорда-лейтенанта, не были доказаны?
— Дело не во мне. Для меня его вина была ясна и до суда. Лично я готов голосовать в палате лордов за билль об осуждении. Но остальные? Но король? Мы все передеремся на этом проклятом деле. Все, чего нам пока удалось достигнуть, держалось на взаимном согласии и солидарности верхней и нижней палат. Если мы не сумеем теперь обогнуть эту скалу, если дадим нашему кораблю налететь на нее, она расколет нас на две части и пустит ко дну.
— С вами говорил сам король?
Бедфорд на минуту остановился и пристально посмотрел Хайду в лицо.
— Да. И я не скрываю этого. Ибо аргументы его величества меня убедили. Он признает, что Страффорд во многих случаях действовал недопустимыми средствами. Что страсть часто туманит его ум и выплескивается на окружающих так, что это вызывает всеобщую ненависть и озлобление. Он согласен и с тем, что ни личные качества, ни репутация графа не позволяют в будущем предоставить ему какую бы то ни было должность. Даже должность шерифа. Но он не может признать, что в действиях или намерениях лорда-лейтенанта содержалось то, что можно было бы назвать государственной изменой. Его величество готов санкционировать ссылку, конфискацию, пожизненное заключение. Но смертного приговора он не подпишет никогда.
— Что же вы предлагаете?
— Мы должны убедить наших — нет, скорее, моих — друзей в обеих палатах убавить пыл. В настоящий момент кровожадность ни к чему хорошему не приведет. Они не вправе требовать от короля того, чего никто из них на его месте не мог бы совершить.
— И вы хотите, чтобы я убедил их?
— Да, да, именно вы. На меня уже косятся, считают чуть ли не ренегатом. Вы же с самого начала держались в стороне от всяких партий и заслужили репутацию человека беспристрастного. Вы голосовали за осуждение Страффорда. Вы ему не родственник, не друг, вы ступили на политическое поприще уже тогда, когда он был в Ирландии, значит, личные мотивы исключаются. Кроме того, вы красноречивы, честны, настойчивы, умны. Умны настолько, что мне даже нет нужды извиняться перед вами за эту необходимую лесть.
— Признаюсь, я разделяю ваши опасения. Я мог бы попробовать начать прямо с головы.
— С мистера Пима? Нет, с ним обещал поговорить Холлес.
— Как? Неужели и Холлеса король надеется сделать своим союзником?
— Конечно, он понимает, что Холлес не забыл, как его бросили без суда в тюрьму за участие в оппозиции. Но, во-первых, с тех пор прошло десять лет. Во-вторых, Страффорд все-таки женат на его сестре. Король же очень верит в силу родственных уз. Нет, для вас я имел в виду другого собеседника. Вон того.
И он кивком головы указал в просвет между кустами на нижней аллее. Высокий человек в ярко-черном камзоле отделился как раз от группы беседовавших там и двинулся по пологому склону, отводя ветви чубуком своей трубки.
— Графа Эссекса? Вы сразу хотите послать меня на штурм главного бастиона.
— Сознаюсь вам, я убил вчера на него полдня — и совершенно безрезультатно.
— Придворные сплетники утверждают, что он мечтает сменить Страффорда на посту главнокомандующего.
— Логика прохвостов. Они не представляют себе, что человеком могут двигать иные мотивы, кроме корыстных. Но вы — вы представляете, и поэтому у меня есть надежда, что граф не останется глух к вашим увещеваниям.
— После того, как не стал слушать ваших?
— У меня нет того аргумента, который есть у вас. Раскол нижней палаты — вот единственное, чем можно испугать Эссекса. Он свято верит в парламент. Если вы докажете ему, что общины из-за дела Страффорда вот-вот распадутся на фракции и начнут междоусобную грызню, он поколеблется. Мне он уже не верит, но вам… Сейчас он появится из-за поворота. Я оставляю вас одного и заклинаю: найдите те слова, которых не удалось найти мне.
Бедфорд сжал его локоть и свернул на боковую тропинку. Парк в этом месте был особенно тенистым. Выстриженная стена жимолости поднималась выше человеческого роста, а над ней еще нависали сверху кроны дубов. Коричневая, по-весеннему мелкая и мясистая листва их блестела на солнце, сотрясалась от птичьей толкотни.
— Мистер Хайд, поздравляю вас. Своей превосходной речью вы вбили сегодня еще один гвоздь в эшафот лорда Уэнтворта. Или, как его принято нынче называть, графа Страффорда.
Казалось, только глазам Эссекса было разрешено нарушать величие его осанки и манер — быстро двигаться из стороны в сторону, смеяться, блестеть.
— Честно говоря, это не входило в мои намерения, милорд.
— В том-то и парадокс, в том-то и ирония. Человек и в мыслях не держал обидеть графа, он только хотел бросить свой честный камень в Северный суд, а попал в Страффорда. Другие кидают во взяточников, в ирландские дела, в «корабельные деньги» — и снова попадают в Страффорда. Какой-то вездесущий граф.