Страница 42 из 54
Телеграмма гласила: делегаты Временного правительства, А. И. Гучков и В. В. Шульгин, сегодня должны прибыть в Псков для переговоров с Николаем.
После короткого раздумья Рузский решил не передавать в Ставку манифеста до приезда делегатов; не вынимая из кармана отречения Николая, вернулся на станцию и лично вручил депешу из столицы отрёкшемуся государю.
Новая весть почему-то обрадовала Николая: лицо оживилось, глаза заблестели.
— Будут делегаты… Отлично… очень рад их видеть… А когда они выехали из Петрограда?
— В три часа пятнадцать минут, ваше величество.
— А когда могут быть?.. Не знаете? Ну конечно… Теперь движение совсем спуталось… Ну хорошо… Я подожду… Я не уеду в Ставку, не повидавшись с ними… Как только они прибудут, пускай ведут их ко мне…
И, взволнованный, он отпустил Рузского.
Генерал распорядился, чтобы о приезде делегатов прежде всего доложили ему, в особый вагон, отведённый в царском поезде для главнокомандующего по распоряжению Николая.
Около десяти часов вечера Воейков и Нилов встречают Шульгина и Гучкова, прибывших поездом, и ведут их прямо в вагон к Николаю. Гучков, слегка бледный и с виду спокойный, держится напряжённо; Шульгин, небритый, в дорожном платье, плохо умытый, усталый от бессонницы и волнений, бодрится, но выдаёт своё волнение и нервными движениями, и каждым мускулом измятого лица.
В ярко освещённом светло-зелёном вагоне делегацию встречают граф Фредерикс и генерал-майор Нарышкин, приглашённый в качестве секретаря.
Сейчас же появляется и Николай в красивой форме кубанских пластунов, в серой черкеске с алым башлыком.
Очень приветливо и любезно поздоровавшись с обоими делегатами, он пожал каждому руку и указал места: Гучкову рядом с собою, Шульгину — напротив. Фредерикс сел немного поодаль, а за вторым небольшим столом в углу вагона поместился начальник походной канцелярии царя Нарышкин, готовый записывать предстоящую историческую беседу.
Едва заговорил Гучков, как в вагон вошёл генерал Рузский, извинился перед государем и занял место рядом с Шульгиным.
Негромко, но решительно, видимо, сильно волнуясь, заговорил Гучков. Не глядя на сидящего рядом Николая, положив небольшую сильную руку на край стола, повёл он плавно и ровно свою речь, очевидно, хорошо обдуманную и подготовленную во время долгого пути.
Николай внимательно слушал, стараясь сдержать подёргивание мускулов на бледном лице. Только расширенные зрачки глаз выдавали внутреннюю тревогу этого человека в серой черкеске, да вздрагивал в руке карандаш, концом которого он всё время поглаживал свои усы…
Гучков бесстрастно перечисляет войска, перешедшие на сторону народа.
— Собственный конвой вашего величества вчера явился в Государственную думу и заявил, что признаёт власть Временного правительства…
— Да… Положение тяжёлое… Просто безвыходное! — прозвучал голос Николая.
Карандаш скользнул вниз, к листку бумаги, лежащему на всякий случай на столике… Выводя карандашом всякие узоры, Николай между тем условным шифром набросал строки следующей телеграммы:
«Ц. Село. Генералу Иванову. Государыне Александре Фёдоровне.
Верно ли, что собственный конвой изменил?
Гучков, ничего не замечая, продолжает говорить:
— Изо всех крупных городов приходят извещения о полном единении с Петроградом. Сибирь откликнулась чуть ли не раньше всех остальных областей… Дон, Кавказ, Крым… Вся земля заодно. Нет разногласия, нет колебаний… Новыми путями решила пойти Россия. И возврата нет!
Единственный выход для вашего величества, по-моему, — заканчивает Гучков, — отречение от власти в пользу наследника-цесаревича. Регентом должен быть Михаил Александрович. Это — мнение исполнительного комитета Временного революционного правительства, всех людей, желающих спасения и блага земле… Спасения от разгрома немецкого, от анархии и бунтов по всей стране.
Николай не сразу даёт ответ.
А Рузский, наклонясь к Шульгину, шепчет:
— Это уж дело решённое… ещё днём… Акт подписан… Здесь, у меня он в кармане…
Но вот прозвучали первые слова Николая, и окружающие насторожились, затихли. Слышен только скрип пера на бумаге: Нарышкин ловит на лету и вносит в протокол каждое слово государя.
— Я вчера и сегодня целый день обдумывал это дело… и принял решение отречься от престола. До трёх часов дня я готов был передать власть сыну, но теперь мне ясно… я чувствую, что расстаться с сыном будет мне тяжело. А быть при нём… конечно, меня не допустят… Жить с мальчиком в разлуке… я не могу!.. Вы это, надеюсь, поймёте?
И, помолчав, продолжил:
— Поэтому… я решил отречься в пользу моего брата, Михаила…
Видя, что Николай ждёт ответа, заговорил Шульгин.
— Это предложение вашего величества застаёт нас врасплох. Мы предвидели только отречение в пользу цесаревича Алексея, поэтому я попрошу разрешения побеседовать несколько минут с Александром Ивановичем (Гучковым — Л. Ж.) наедине… чтобы мы могли ответить согласно…
— Что же, я прошу вас… Потолкуйте, вот хотя бы рядом в помещении… Я подожду… Только должен предупредить вас, господа, моё решение неизменно и обдумано вполне всесторонне. Надеюсь, насиловать воли отца никто не пожелает… Сын мой — больной, слабый мальчик. Без матери, которую, конечно, тоже от него удалят, без меня он не выживет… И снова придётся решать вопрос о наследнике трона… Так уж лучше сразу поставить вопрос на твёрдую почву. Как вы полагаете, Александр Иваныч? — обратился Николай к Гучкову, который, очевидно, усиленно размышлял по поводу сложившейся ситуации.
— Вы правы, государь! — решительно откликнулся Гучков. — Я тоже считаю невозможным какое-либо давление в этой области родительских чувств, опасения за судьбу ребёнка… Я лично вмешиваться в проявления отцовского чувства никогда бы не решился…
Слабая улыбка удовольствия мелькнула при этих словах на застывшем лице Николая. А Гучков закончил свою речь словами:
— Я со своей стороны полагаю, что важен переход власти в новые руки… И если мы допускали, что Михаил Александрович может быть регентом до совершеннолетия наследника, почему не принять ему всю власть до конца?
— Я тоже так думаю! — поддержал Шульгин. — Конечно, желание, выраженное вашим величеством, противоречит решению, принятому в Петрограде новым правительством… Но многое говорит именно за последний исход. Несомненно, малолетний государь, разлучённый насильственно со своими родителями, не сможет подавить в душе недовольства против тех, кто это сделал… Он затаит недобрые чувства против этих людей… И последствия могут быть очень печальны… Так учит история. Второй вопрос — уже правового порядка: может ли регент принести присягу на верность конституции за малолетнего императора? А при настоящих обстоятельствах подобная присяга необходима! Чтобы потом снова не создалось двойственного положения. Если же на престол взойдёт Михаил Александрович, это затруднение отпадёт. Он как совершеннолетний должен будет принести присягу и быть монархом конституционным.
— Верно! — согласился Гучков. — Исходя из всего сказанного, мы можем согласиться на изъявление воли вашего величества, чтобы наследство перешло к великому князю Михаилу Александровичу.
— Вот и прекрасно! — спокойно отозвался Николай. — Но… ещё один, последний вопрос… Можете ли вы, господа, и те, кто вас послал, — решаетесь ли вы принять на себя нравственную ответственность, дать мне известные гарантии в том, что акт отречения, подписанный мною, действительно успокоит страну, не вызовет новых каких-нибудь осложнений?
— В этом, по чистой совести, мы все уверены, государь! — первый ответил Гучков.
— В этом нет сомнений ни у нас лично, ни у кого из тех, кто нас послал! — подтвердил Шульгин.
— В таком случае… Я вам сейчас вручу акт… Только надо кое-что переделать в нём… исправить согласно нашей беседе…
Николай в сопровождении Фредерикса вышел и в соседнем вагоне исправил прежний текст отречения, заменив везде имя сына именем великого князя Михаила.