Страница 22 из 87
— Уезжаете? — Ротоан сделал удивленный вид, хотя прекрасно понимал, что посланнику кайзера Фердинанда после поражения на конклаве остается только одно: как можно быстрее вернуться в Вену. Таковы условия игры, ибо человек, против которого интриговал австрийский двор, стал нынче папой. Орден иное дело, орден иезуитов всегда в тени.
— Мое правительство ожидает меня. — Фикельмон тонко дал понять, что лично ничуть не огорчен провалом порученной миссии. Видимо, так оно и было на самом деле. Неисправимый либерал не мог не симпатизировать папе-прогрессисту.
— В таком случае, всяческого вам счастья, граф, — генерал радушно протянул для прощания обе руки. — А это, — он извлек из ящичка ампирной конторки сафьяновую коробочку, — прошу передать ее сиятельству на память от старого друга.
Обнаружив внутри красную, с голубиное яйцо, жемчужину, Фикельмон удивленно поднял брови.
— Сию диковину извлекли из слонового бивня, — пояснил Ротоан. — Миссионер, привезший ее с Цейлона, говорит, что не только в морских раковинах, но и в кокосовых орехах и даже в бивнях слонов изредка зарождается жемчуг. У туземцев он ценится чрезвычайно высоко. Надеюсь, что графине Фикельмон понравится… Поверьте, граф, я грущу, расставаясь с вами. Невольно вспоминается Неаполь, молодость, наши долгие беседы в виноградной ротонде над вечереющим заливом…
— Все проходит, отец-генерал.
— Да, все проходит, а жаль…
Зная о неприязни к графу Меттерниха, Ротоан провожал неудачливого посланника с печальной торжественностью.
— Отец Бальдур, — окликнул генерал, проводив визитера, — надеюсь, вы все поняли? — и закончил жестко: — Очень порядочный человек, благородный, но абсолютно чужой.
Австрийского посла и тайного осведомителя ордена генерал принял уже совершенно иначе. Углубившись в чтение бумаг, заставил потоптаться у дверей и, лишь невзначай бросив взгляд, допустил к перстню.
— Садитесь, милый граф, — ласково кивнул Ротоан. — Вы представляете священную особу его апостольского величества, и вам негоже стоять перед кем бы то ни было… За исключением папы, разумеется, — добавил вскользь. — Прошлое исчезает вместе с дымом сожженных бумажек для голосования, и вы это знаете, граф. Наконец, четвертый параграф устава, составленного блаженным Игнацием, предписывает всем членам Общества Иисуса особое послушание папе. Теперь, слава богу, у нас он есть.
— Но, падре! — запротестовал Шпаур. — Новый понтифик настроен крайне антиавстрийски. Сторонники отторжения Италии ликуют. Что будет с империей? Ведь это как лесной пожар. Стоит отпасть Италии, пламя сепаратизма перекинется на Венгрию, на Балканы, а там, глядишь, и поляки пожелают выделиться в независимое государство… Помяните мое слово, падре, но боюсь, что дело закончится революцией…
— Дипломат высшего ранга в роли Кассандры? Едва ли ваши пророчества сулят лавры. — Ротоан доверительно наклонился к послу. — Посоветуйте императору усилить гарнизоны в Хорватии, Славонии и Далмации. Кстати, такая мера произведет должное впечатление и на венгров. Даже самый ярый мадьярский националист едва ли захочет, чтобы столь лакомые кусочки отпали от короны святого Стефана.
— А как же Италия? Ввести новые батальоны в Неаполитанское королевство? В Ломбардию?
— Не следует раздражать итальянцев без особой надобности. Тем более сейчас, когда они охвачены ликованием. Пусть перебесятся. Это большие дети.
— И такой совет я должен дать государю? Да Меттерних вышвырнет меня на улицу, и будет прав!
— Он не сделает этого, граф. Напротив, ваш совет придется как нельзя более кстати…
Шпаур поспешил встать и откланяться. Дурные предчувствия не оставляли его, и походка была неверной.
— Преданный, но слабый человек, — констатировал генерал, вновь призвав Бальдура. — И никудышный политик… Я оставил вас, мой друг, послушать, чтобы вы лучше познакомились с людьми, которые вам, возможно, понадобятся.
— Я уже имел честь встречаться с графом Фикельмоном.
— Как же, как же… Русский департамент и все такое прочее. Вы были на месте в Петербурге, ничего не скажешь. Но, как говорят московиты, два медведя в одной берлоге не уживаются. Вы с отцом-провинциалом порядком мешали друг другу. Пришлось вас разнять.
— Волей-неволей. Ведь помимо орденских обязанностей, я был вынужден блюсти интересы Габсбургов.
— Теперь представляется случай удвоить рвение на этом поприще, мой друг. — Ротоан держался доверительно, почти сердечно, но стула так и не предложил. — Интересы ордена неотделимы от судьбы династии. Помните об этом денно и нощно. Ваша задача — не допустить отделения Венгрии… Личный секретарь его высочества императорского наместника в Буде получит приказ ознакомить вас с секретными досье. Каждого мало-мальски заметного мадьяра будете держать под постоянным прицелом. Только без глупостей! Время плаща и кинжала безвозвратно миновало. И вообще избегайте личного вмешательства в местную политику. Вам надлежит лишь балансировать на коромысле весов, влиять, искусно направлять, осторожно подталкивать в желательном направлении. Ни одна партия не должна получить существенного перевеса.
— Значит ли это, падре, что в чрезвычайных обстоятельствах я могу поддержать, скажем, Кошута против Сечени?
— Отчего бы и нет? Пусть расходуют силы в междоусобной грызне. И все же не слишком влезайте в такую политику. Кошут, Сечени, Деак, Баттяни — предоставьте этих господ князю Меттерниху. Он хоть и лишен надлежащей гибкости, но сумеет защитить немецкие, а следовательно, и династические интересы. От вас же, мой друг, я ожидаю иного… Вы читали Гейне? Ламартина? Людвига Берне, наконец?
— Не читал, падре, — без ложного смущения твердо ответствовал Бальдур.
— И совершенно напрасно. В лице поэтов-поджигателей и подстрекателей-газетеров толпа обрела одухотворяющее начало. Понимаете? Если недалекий Шпаур ищет источник революции в ватиканском либерализме, то мне он видится в организации пролетарских банд. Надеюсь, вы не забыли тридцатый год? Так вот, это была лишь проба сил. Сейчас, если мы только допустим, будет похуже. Фабричные рабочие упорно стремятся к наднациональным объединениям, ибо в косную глину вдохнули огненное начало.
С трудом улавливая темный смысл обычно четкой и сдержанной речи отца-генерала, Бальдур машинально отер выступивший на лбу пот.
— Присядьте, друг мой, — последовало запоздалое приглашение. — Вы хоть не забыли венгерский язык? Следите за литературой? Читаете стихи?
— У меня были другие обязанности, падре, — несколько промедлив, ответил новый провинциал. — Притом Венгрия слишком далека от Санкт-Петербурга… — Он выжидательно примолк.
— Я так и думал, — удовлетворенно кивнул Ротоан. — И все же ваш подробный и обстоятельный доклад об этом Регули убеждает меня в том, что вам дано ощущение пульса времени. Вот вас встревожила национальная идея, сказка, в сущности, но способная при определенных обстоятельствах стать центром конденсации. И вы правы. Неожиданный взрыв национальных чувств может подтолкнуть толпу на буйство, а неуклюжие полицейские репрессии вызовут уже настоящий бунт. Притом с политической и национальной окраской… Кого из мадьярских поэтов вы знаете?
— Ну, Вёрёшмарти, — тяготясь вынужденной ролью нерадивого школяра, Бальдур пребывал в затруднении. — Еще у господина Кути есть премиленькие стишки…
— Листа вам приходилось слышать? — последовал быстрый вопрос.
— Как же, — оживился Бальдур. — Он дал у нас в Петербурге несколько концертов и совершенно покорил свет.
— Он продолжает гастролировать по европейским столицам и садится за рояль не иначе как с венгерской саблей на трехцветной портупее… Пустяк, бравада, но в сумме все это очень серьезно. Вам надлежит воспринимать картину целостной, не в отдельных фрагментах. Вы первым должны обнаруживать связи, установившиеся вдруг между разнородными явлениями жизни. И бить тревогу. Но вернемся к поэтам и газетерам. Не спускайте с них глаз. Если кто вдруг возвысится и начнет приобретать вес, купите его с потрохами. Дайте ему все, к чему он тайно стремится, и… ославьте в глазах преданных дураков. Покупайте бунтарей, не стойте за ценой, не ждите, пока они вырастут в национальных героев.