Страница 110 из 112
Из всех научных изысканий деда Апо и деда Пери, касающихся Чуда, наибольшее впечатление произвел на меня анализ его реакции на человеческий голос. Еще до того, как был основан наш край, с какой-то неведомой планеты в девственный лес прибыл космический корабль, доставивший сюда этот аморфный и бесцветный ком. Неизвестно, живое ли это инопланетное существо, или сложнейший прибор – продукт высокоразвитой науки и техники, открывших путь к космическим полетам. Но так или иначе это загадочное создание из нашего леса требовало, чтобы при встрече с ним люди разговаривали. Если же они пытались уклониться от общения, то обрекались на бесконечное кружение вокруг него. Главное было – говорить, а что – не имело никакого значения. Видимо, загадочное лесное Чудо питало интерес к словам как таковым. На каждое новое слово этот аморфный ком реагировал изменением формы и оттенка. Проанализировав эти рассказы, дед Апо и дед Пери предположили следующее:
– Инопланетяне, направившие к нам загадочное лесное Чудо, считают характерной особенностью человечества, населяющего Землю, владение речью. Для изучения принципов человеческого языка они составили программу исследований, рассчитанную на весьма длительный срок. Работать в «полевых условиях» на Землю был направлен экспериментатор, способный действовать практически вечно. Это и есть наше Чудо, вбирающее слова, как промокательная бумага вбирает чернила. Именно поэтому оно вначале не имело формы и цвета. Но, воспринимая от людей все новые и новые слова, Чудо приобретало знания, и они кодировались формой и цветом. Вернувшись после завершения программы обратно на ту далекую планету, оно примет форму и цвет, полностью соответствующие понятию «слово человеческое»…
В ходе экспедиции нам так и не удалось встретиться с загадочным лесным Чудом, поэтому наиболее сильное впечатление оставило у меня то, как мы, стоя на плоской скале, окруженной кустами подбела, одну за другой пропели песни, рекомендованные министерством просвещения. Делалось это для того, чтобы Чудо, притаившееся где-то в болоте, могло прослушать самые лучшие «слова человеческие», о которых говорили дед Апо и дед Пери. Мне удалось во время нашего хорового пения уловить кое-что из разговора деда Апо и деда Пери, потные лица и шеи которых были залеплены паутиной и грязью:
– Интересно, какой формы и цвета будет в конце концов Чудо, усвоив все слова?
– Скорее всего, станет похожим на огромную слезу.
В полузабытьи, сонными глазами я увидел, что в «ножнах» леса, где находился и я сам, то есть там, в болоте, отвоевавшем себе пустое пространство в море деревьев на глубине пятнадцати метров, – там, где, как в фокусе, концентрировались все звуки и свет, погребено отвердевшее загадочное лесное Чудо. Но это я увидел, уже проснувшись. Мне до мельчайших деталей запомнился многосложный, тяжелый сон, который, когда я заснул еще крепче, точно подсказал, что мне дальше делать в лесу. Нельзя, чтобы люди, которые придут в лес на поиски, увели меня в долину прежде, чем я завершу дело, указанное мне сновидением, ни на минуту не прекращавшимся, пока я спал. Нет, мне не следует, навалившись головой и грудью на завязшее в болоте дерево, утопив в мокром песке, похожем на грязь, вывихнутый палец, сидя голым задом на круглом камне, до бесконечности высматривать загадочное лесное Чудо. Я до конца досмотрел свой сложный, запутанный сон – значит, солнце уже высоко. Нечего выставлять напоказ перед залитым светом болотом свое выкрашенное красной краской нагое тело. Нужно поскорее скрыться во мраке леса… Но веки у меня отяжелели, мне было очень плохо. Я даже опасался, что мой исстрадавшийся организм уже не сумеет перебороть болезнь. Распухший, негнущийся палец ныл, боль отпускала лишь в песке, напитанном водой. Все тело ломило – наверное, у меня поднялась температура. Это была не простуда – скорее всего, болотные миазмы вызвали жестокую лихорадку. Жар парализовал меня, и я не был способен ни на что, кроме как сидеть неподвижно, не думая о деде Апо и деде Пери, не безумствуя, даже не плача. Но жар не затронул мою голову, я был еще в состоянии сообразить, что вошел в лес не позавчера, а гораздо раньше – три или даже четыре дня назад. Выходит, я проспал на болоте, прислонившись к дереву, часов семьдесят-восемьдесят и все это время смотрел свой многослойный, тяжелый сон. Я помотал головой, точно сбрасывая с себя все, что за ним стояло, широко открыл глаза, вскочил как заяц, и, превозмогая боль в пальце, опрометью бросился в лесную чащу по красной глине. Я бежал рысцой сквозь густые заросли травы под высокими деревьями, то и дело натыкаясь на стволы и колючие кусты. Я даже мочился на бегу. И до конца освободил мочевой пузырь, лишь когда был уже далеко от залитого солнцем болота…
Подробные указания, полученные мной в бесконечно долгом сне, касались Разрушителя. Тело великана, как туша зверя, расчленено на мелкие кусочки, и эти кусочки плоти, не тронутые грязью и разложением, сочащиеся свежей кровью, сохранившие даже костный мозг, зарыты в лесу. Я должен, собрав мясо и кости Разрушителя, восстановить его тело в первоначальном виде. Смогут ли тонкие, слабые руки ребенка поднять тяжеленное тело великана? – подумал я в страхе, но тут же получил ободряющий ответ. Нужно лишь осуществить символическое действие – пройти над всем погребенным телом Разрушителя, не пропустив ни единой косточки, ни одного кусочка его плоти и при этом воссоздавая в своем воображении его облик…
Уже в пути, приступив к выполнению своей задачи, я вспомнил небольшой ручеек, блеснувший недавно перед моим затуманенным взором на краю болота. Жар у меня усилился, выкрашенная в красный цвет кожа покрылась пупырышками и стала сухой, пересохло горло. Увидев высокий куст с сочными плодами на верхушке, я стал обрывать ягоды вместе с листьями и набивать ими рот, чтобы хоть чуточку утолить жажду терпким, сводящим скулы соком. Выдавливал воду из желтоватого мха, росшего на камнях у тропинки, а потом облизывал влажные ладони. И опять шел, шел, ни на минуту не останавливаясь, шел до самого вечера…
На дне моего сознания, безжалостно гнавшего меня вперед, все время, пока я брел без передышки, копошилась мысль о том, сколь огромно тело великана Разрушителя, сколь необъятна территория, где погребено его расчлененное тело. Путь был проложен в моей горевшей огнем голове, точно прочерчен в лесу лучом лазера. Продираясь меж деревьев, кустов и камней, я непрестанно думал о том, что, даже если на моем пути встанет голая скользкая скала, я все равно не поверну назад. Я боялся, что малейшее отступление приведет к катастрофическому провалу порученного мне дела – собрать погребенные в лесу куски тела Разрушителя и возродить его. И когда, решив однажды сойти с той дороги, которая, как мне казалось, ведет в тупик, поскользнулся на шатком камне и кубарем скатился вниз, я понял, что это какая-то неведомая сила, перед которой я немощен, помогла мне исправить ошибку. Я стонал от боли, а мое сердце гнало меня вперед. Деревья, деревья, снова деревья, кустарник, камни… Маршрут моего движения среди них указывали мне появлявшиеся одна за другой прозрачные, сотканные из света капсулы, возникавшие в густой растительности древнего девственного леса. Вступая в эти капсулы, я думал: даже сто лет блуждания по лесу не заставят меня почувствовать себя замурованным здесь навеки. И поэтому со спокойной душой вспоминал о детях, устроивших во время пятидесятидневной войны лабиринт, из которого они сами так и не смогли выбраться. Ощущение, испытанное мной, когда я, оказавшись в одной из таких капсул, огляделся вокруг, вызвало в памяти модель молекулы из стеклянных шаров в школьном кабинете естествознания. Если представить себя находящимся в центре, то все эти светлые капсулы, в великом множестве рассыпанные по бескрайнему густому лесу, тоже образуют некую стройную модель молекулы. В тот день у меня во рту не было ничего, кроме сока диких плодов и покрывавшей мох росы, но я шел и шел вперед, и в моем воспаленном мозгу беспрерывно звучал чей-то голос: «Иди, иди, иди не останавливаясь – только тогда ты пройдешь по всему мясу, по всем костям Разрушителя, разбросанным по лесу. Если остановишься хоть на мгновенье, возрожденный Разрушитель может остаться без мизинца или на подбородке у него окажется дыра. А если не будет голосовых связок, то вместо голоса из горла его вырвется одно лишь шипение…»