Страница 26 из 92
«В обед в палатках было настолько тепло, что мы распахнули для вентиляции все пологи, но такое случается не часто, и ради тепла иногда приходится терпеть немного спёртый воздух. Вечером ветер посвежел и сменился на самый лучший, юго-восточный.»
В эти прекрасные, ясные солнечные дни наблюдались удивительные миражи, подобные возникающим в пустыне. Одни огромные айсберги висели в воздухе с видимым отчётливым разрывом между их основанием и горизонтом, другие были странно искажены во всякого рода странные и фантастические образы, при этом много раз изменяясь в размерах. В дополнение к этому чистый блестящий белый снег и лёд порождали картину, которую невозможно описать словами.
Позже свежий юго-западный ветер принёс мягкую пасмурную погоду, вероятно вызванную вскрывшимся паком в этом направлении.
На случай внезапного раскола льда и иной чрезвычайной ситуации я принял меры для экстренного перемещения лагеря. Был проведён инструктаж, где каждому человеку определили его место и обязанности, всё было организовано так, что менее чем за пять минут с момента подачи сигнала опасности собирались палатки, вещи и продовольствие и вся команда была готова к движению. Я также окончательно выяснил душевное и физическое состояние команды. Время, проведённое Океанском лагере, не было безоблачным. Потеря корабля значила для нас больше, чем можно выразить словами. После того, как мы обосновались в Океанском лагере, «Эндьюранс» по-прежнему оставался в ледяных объятьях, и только корма и бак были погребены безжалостным паком. Спутанная масса верёвок, такелажа и рангоутов делала картину его гибели ещё более унылой и удручающей.
Поэтому наступило какое-то душевное облегчение, когда кораблю пришёл окончательный конец.
«21 ноября 1915. Вечером, когда мы лежали в своих палатках, мы услышали, как Босс крикнул: „Он тонет, парни!“. В секунду мы выскочили наружу и забрались на смотровую вышку и другие точки обзора, и, разумеется, устремили взоры на наш бедный корабль в полутора милях отсюда, бьющийся в предсмертной агонии. Он пошёл на дно с бака, подняв в воздух корму. Затем стал быстро погружаться, и лёд закрылся над ним навсегда. Это видение вызвало отвратительное ощущение, пусть без мачт и полностью разрушенный, он всё равно, казалось, связывал нас с внешним миром. Без него наши лишения показались более подчёркнутыми, а наше одиночество более полным. Потеря корабля пронесла слабую волну депрессии сквозь лагерь. Никто ничего не говорил, мы не были виновны в появившихся сентиментальных чувствах. Когда он беззвучно нашёл своё последнее пристанище подо льдом, на котором мы сейчас стояли, казалось у каждого всплыли в голове многие связанные с ним внутренние ассоциации. Когда каждый знал каждый уголок и закоулок своего корабля, вновь и вновь помогал ему в борьбе и отдавался этому полностью, реальное расставание не могло обойтись без этого пафоса, какого-то внутреннего опустошения, и я сомневаюсь в том, что среди нас был хоть один человек, который бы не ощутил эмоций, когда Сэр Эрнест, стоя на вершине смотровой вышки грустно и тихо сказал: „Его больше нет, парни“».
«Однако должен сказать, что мы не впали надолго в депрессию, и, вскоре, каждый был как обычно. Из палаток раздавался смех, и даже Босс, схлестнувшийся с завхозом из-за размера порций сосисок, настаивал на том, что должно быть по две каждому, потому что они слишком малы, а не по полторы, как настаивал завхоз.»
Психологический эффект от небольшого увеличения рационов вскоре нейтрализовал любую тенденцию к падению духа, но из-за установившейся высокой температуры наши спальные мешки и одежда были постоянно влажными. Ботинки при ходьбе хлюпали, и мы жили в состоянии вечно мокрых ног. К ночи, с понижением температуры, облака пара поднимались от наших влажных мешков и обуви. Ночью, поскольку становилось всё холоднее, пар конденсировался в виде инея на внутренней поверхности палатки и снегом осыпался вниз прямо на нас, если кому-то случалось нечаянно задеть палатку. Также теперь было нужно быть крайне осторожным на прогулках, довольно часто лишь только тонкая корка льда и снега прикрывала проталины в льдине, в которые многие по неосторожности проваливались по пояс. Эта постоянная влажность, однако, казалось не вызывала особого эффекта, ну или, возможно, не была столь очевидной на фоне перспективы скорого освобождения.
Северо-западный ветер 7 и 8 декабря немного замедлил наше продвижение, и у меня были основания полагать, что он поможет вскрыться льду и сформироваться каналам, по которым мы сможем вырваться в открытое море. Поэтому я приказал попрактиковаться в спуске лодок на воду, укладке в них пищи и снаряжения. Тренировка прошла очень хорошо. Мы спустили шлюпку с льдины в канал, который пробежал вдоль её края, и лодка понеслась по воде «словно птица», как отметил один матрос. Наши надежды на скорейшее освобождение были высоки. Неожиданно началась снежная буря, усилившаяся на следующий день и превратившая палатки и упаковочные ящики в один большой сугроб. 12 декабря она немного ослабла и повернула к юго-востоку, а на следующий день прекратилась, но хороший устойчивый ветер с юга и юго-запада продолжал относить нас на север.
«15 декабря, 1915. Продолжающиеся южные ветра превышают наши самые смелые надежды и пропорционально поднимают настроение. Перспективы не может быть лучше, чем сейчас. Окружение нашей льдины постоянно меняется. Уже несколько дней мы почти окружены небольшими открытыми протоками, мешающими нам перейти на соседние льдины.»
Ещё через два дня наша фортуна нам изменила, и сильный северо-восточный ветер принёс «собачий холод» и отнёс нас обратно на три с четвертью мили. Вскоре, однако, ветер опять сменился на южный и юго-западный. Столь высокие температуры в сочетании с сильными переменчивыми ветрами, с которыми мы сталкивались последнее время, навели меня на мысль, что лёд вокруг нас подтачивается и ломается и что момент нашего освобождения из ледяной пасти Антарктики не за горами.
20 декабря после предварительного обсуждения с Уайлдом, я сообщил всем, что намереваюсь попытаться сделать марш-бросок на запад, чтобы сократить расстояние между нами и островом Паулета. Гул радостного возбуждения пронёсся над лагерем, и каждому не терпелось отправиться в путь. На следующий день я отправился на собаках с Уайлдом, Крином и Хёрли на запад разведать маршрут. Пройдя около семи миль, мы поднялись на небольшой айсберг и с него увидели протяжённую, насколько хватало взгляда, последовательность огромных плоских льдин от полумили до мили в поперечнике, отделённых друг от друга торосными грядами, которые, как казалось, легко проходимы с помощью шанцевого инструмента. Единственным местом, обещавшим вызвать изрядные трудности, был очень разорванный трещинами участок длиной около полумили между старой льдиной, на которой мы находились и первой серией молодых плоских льдин.
Из-за этого мы перенесли Рождество на 22 декабря, и большинство наших небольших остатков роскоши был съедены на рождественском банкете. Мы не могли взять всё это с собой, и поэтому, впервые за последние восемь месяцев, наелись до отвала. Анчоусы в масле, запечённые бобы и тушёная зайчатина составили славную смесь, о какой мы и не мечтали со школьных времён. Все работали с высокой отдачей, упаковывая и перепаковвывая сани и размещая груз, который мы собирались взять с собой, в различные мешки и ящики. Когда я смотрел на одухотворённые лица мужиков, то надеялся, что на этот раз судьба будет благосклоннее к нам, чем в нашей последней попытке прорыва через льды к безопасности.
ГЛАВА VI. МАРШ-БРОСОК
Все, за исключением ночного дежурного, легли спать в 11 вечера, а в 3 часа утра 23 декабря проснулись для того, чтобы перетащить на санях по скованному ночным холодом насту две шлюпки, Джеймс Кэрд и Дадли Докер, через опасную зону трещин до ближайшей молодой льдины. Мы стартовали в 4.30 утра после горячего кофе в плотном морском тумане, пришедшем с запада.