Страница 4 из 5
Девочка внимательно смотрит на маму – ни у кого на свете нет таких красивых каштановых волос и небесно-голубых глаз. Юсинь хочет спросить ещё что-то, но мамино лицо вдруг начинает расплываться. Оно расплывается и расплывается до тех пор, пока не исчезает.
– Мама!! – Юся думает, что кричит, но вдруг понимает, что не слышно ни звука. Её рот безмолвно открывается и закрывается, как у рыбы, задыхающейся на песчаном берегу без воды.
Неожиданно кто-то дёргает её за ухо.
Туман перед глазами рассеивается, и девочка видит, что над ней склоняется чья-то морда.
– Ты плоспала слишком долго. Тепель пола плиниматься за лаботу.
Юся уставилась на говорящего. «Может, у меня душевная болезнь, как у мамы?» – подумалось ей… Ведь рядом с Юсей сидел ребёнок, голова, шея, руки и ноги которого были покрыты мягкой густой шерстью. Глаза странного малыша были неестественно круглыми (такими, будто их кто-то нарисовал), нос торчал на лице чёрной круглой кнопкой, а уши походили на кошачьи. На мальчугане (если, конечно, его можно так назвать) был тёплый цветной свитер и широкие штанишки.
– Улса тебя долго в помощницы ждала. Целых четылнадцать лет! А ты спишь втолые сутки… Не стыдно?! – спросил ребёнок и смешно погрозил Юсе пальцем, кончик которого заканчивался острым когтем.
– Не стыдно? – повторили вдруг чьи-то знакомые голоса.
Ошеломлённая Юсинь подняла глаза и увидела, что над ней вместо неба – деревянный потолок, под которым, неизвестно на чем держась, тянется толстая длинная берёзовая ветка. А на ветке чешутся, гогочут и шипят противные серые крылатки.
– Не стыдно?! – снова крикнула одна из крылаток и, повернув голову набок, зло вытаращилась на девочку. Казалось, её гигантский чёрный клюв, похожий на клюв тукана, сейчас перевесит тело птицы, и она со стуком упадёт на пол, – но этого не произошло.
– Да замолчите вы, попугаи! – крикнул мохнатый ребёнок.
Юсинь медленно перевела взор с потолка на него. Девочка разглядывала сидящее рядом с ней существо и неторопливо думала: «Ведь это же сон, правда?»
Ребёнок пододвинулся к Юсе и, приблизившись к самому уху (настолько близко, что Юсинь даже стало щекотно от шерсти), шёпотом сказал:
– Меня зовут Лыська, я должен плисматливать за тобой, пока Улсы нет дома.
Юся решила, что она, скорее всего, точно заболела и прямо сейчас лежит в своей уютной кровати, дома, а всё, что происходит в данную минуту, – просто кошмарный сон. Однако во сне тоже надо быть вежливой – и Юсинь открыла рот, чтобы учтиво представиться.
– Ты не можешь пока лазговаливать, – сказал ребёнок, увидев, как Юся пытается выдавить из себя хотя бы один звук. – Улса заблала на влемя твой голос. Сказала, что его надо починить. Как ты умудлилась его сломать? – спросил Лыська и в один прыжок перебрался с кровати на круглый стол посередине комнаты.
– Ну холошо, можешь здесь написать всё, что хочешь сплосить, – я посталаюсь ответить. Только шевелись – до плихода Улсы надо успеть что-нибудь плиготовить. Ланьше этим занимался я, но тепель Улса сказала, что готовить – твоя обязанность…
И тут, после вполне реального слова «обязанность», Юсинь словно пришла в себя – она сдёрнула укрывавшее её одеяло (оказалось, что Юся и впрямь лежала на кровати) и, шатаясь, встала на ноги.
Пол был тёплым, к тому же на Юсиных ступнях были чьи-то шерстяные толстые носки.
Юся осмотрелась: место, куда она попала совершенно непостижимым для себя способом, вполне можно было бы описать одним словом – «сказочное».
В дальнем углу комнаты, подвешенные верёвками за горлышки, висели бутылки самых невообразимых цветов. Они и сами по себе были очень красивы, но то, что внутри каждой искрился розоватый огонёк, делало их абсолютно необыкновенными. Разноцветный свет от бутылок падал на все окружающие предметы и превращал их в радужные.
В комнате было всего одно окно, но зато – овальное. Рядом с кроватью, на которой Юсинь очнулась, стоял громоздкий высокий буфет. Видно было, что буфет старинный. Но его необычная конструкция, резные украшения на дверцах в виде сов с расправленными крыльями и заковыристые узоры по краям не шли ни в какое сравнение с теми причудливыми баночками, что расположились на всех внутренних полках. Прозрачные банки были наполнены самыми разными жидкостями. Некоторые показались Юсинь живыми – одни бурлили и всхлипывали липкими пузырями, в других плавали корешки, листья и ягоды, в третьих же барахталось что-то похожее на щупальца – эти Юся даже не захотела рассматривать.
Над буфетом тикали часы – в целом их можно было бы назвать обычными, если бы вместо цифр не стояли живые глаза. Они моргали, а зрачки вращались по кругу то медленно, то быстро. На первый час приходился глаз зелёного цвета, на второй – голубого, на третий – каштанового, дальше шли глаза, сочетавшие в себе оттенки первых трёх цветов.
– Ты слишком лискуешь, – сказал Лыська и, спрыгнув со стола, приземлился одновременно и на руки, и на ноги. Юсинь с ужасом увидела, что у ребёнка есть длинный пушистый хвост. – Улса не любит оставаться голодной. Если ты не успеешь ей ничего плиготовить – кто знает, – Лыська пожал плечами, – может, она лешит съесть тебя?
Не обращая внимания на страшные слова мальчугана, Юся подбежала к окну – она надеялась увидеть за ним хоть что-нибудь знакомое. Может, ту часть леса, куда они с Милькой бегали весной за головастиками, а может, какие-нибудь известные ей с детства тайные тропинки, по которым она смогла бы вернуться домой. Но, увы, за окном был – густой, как манная каша, туман… Тогда Юсинь нерешительно, поглядывая на серых крылаток, чьи грозные клювы то и дело опускались так низко, что едва не касались её рыжих волос, подошла к столу.
– Ну вот и молодец, – похвалил Лыська и, в один прыжок оказавшись рядом с девочкой, указал волосатой ручкой на круглую дощечку в центре стола. Рядом лежала простая палочка – её кончик был заострён, как у карандаша.
«Разве этим можно писать?» – хотела было спросить Юся, но тут же опомнилась. Неизвестно было – на самом ли деле её голос забрала загадочная Улса, но то, что она не могла выдавить ни звука, было чистейшей правдой.
Юсинь взяла в руки «карандаш» и, до конца не веря в то, что делает это, – стала выводить на дощечке буквы. К её великому удивлению, по ней сразу же поползли слова – они выглядели так, словно Юся писала не палочкой, а специальным инструментом для выжигания по дереву.
– Где я? – прочитал Лыська и хмыкнул. – Ну да, очень олигинально…
Юсинь насупилась и быстро дописала: «Пожалуйста, скажи».
– Ты в доме у самой Улсы – что тут непонятного? Должна была бы уже догадаться.
Юсинь глубоко вздохнула и крепко стиснула палочку – на дощечке снова появился вопрос: «Кто такая Улса?»
– Не Улса, а Улса! – закричал вдруг Лыська и зашипел так, что его шерсть на голове и руках приподнялась. – Её не так зовут! Если она услышит, как ты называешь её неплавильным именем – съест без лазговолов!
Юся удивленно уставилась на ребёнка. «Ты же сам сказал мне, что её так зовут», – написала она.
– Я не выговаливаю букву «л» – ты что, не заметила, что ли? – Видно было, что мальчуган злится.
Юсинь показалось, что скорее на себя, чем на неё. Шерсть на его теле всё ещё стояла торчком. Ребёнок выхватил из рук девочки палочку и вывел: «Урса».
– Вот её имя! – сказал он, фыркнув.
Юся с интересом посмотрела на эти четыре буквы.
«Урсула, что ли?» – подумала она и, снова взяв в руки «карандаш», написала: «Так, значит, тебя зовут Рыська?»
– Ну да, – кивнул ребёнок. – Я тебе же слазу сказал. Меня зовут Лыська. Видишь, я как на лысь похож! Всё-таки глупая ты какая-то. Зачем тебя только Улса столько лет ждала?