Хребет Скалистый

— Привет всем на Большой земле… Расскажите, как мы тут… до последнего…

Она еще что-то кричала, но взревел мотор, и никто уже ничего не расслышал.

…Они сели на Адлеровском аэродроме, когда на востоке уже начало светать.

Огромный бензозаправщик, похожий на неповоротливого бегемота, подкатил к машине. Казалось, он вот-вот подомнет под себя и раздавит утлый самолет.

Техники со стремительностью спринтеров заливали машину горючим и осматривали мотор.

Клаве же казалось, что они действуют недостаточно быстро, и она громко кричала простуженным, охрипшим голосом:

— Скорей! Скорей! Чего еле двигаетесь! Быстрее!

Девушки в халатах поверх военных шинелей захлопотали вокруг раненых. Среди них, мешая и все путая, с деловым видом бегал и громко распоряжался молоденький военврач, судя по чистенькой шинели и многочисленным скрипящим ремням, только что мобилизованный в армию после окончания мединститута.

Унесли так и не пришедших в себя командира взвода и партизана, раненного в живот.

Отвязанные фельдшер и партизан-автоматчик, топчась па месте, разминали затекшие и окоченевшие ноги, растирали обмороженные лица.

Здесь, в Адлере, было по-весеннему тепло. Легкий морской ветерок ласкал лицо Решетняка. Около аэровокзала в свете занимающейся зари пламенели цветущие канны. Многие техники и летчики, несмотря на утренний час, работали в одних гимнастерках или легких комбинезонах.

Две молодые, сильные девушки подняли Решетняка, положили на парусиновые носилки и понесли к аэровокзалу, около которого стояло несколько санитарных машин с широко раскрытыми дверцами, напоминавшими пасти каких-то сказочных чудовищ.

Они подходили к небольшому цветничку перед вокзалом, когда Клавина машина ушла в воздух.

Было уже почти светло.

— Подождите, девчата! — громко, тоном приказа сказал Решетняк, не отрывая глаз от удаляющейся точки самолета. — Поставьте меня на землю.

Девушки опустили носилки и склонились к Решетняку, думая, что раненому неудобно лежать.

— Оставьте меня пока тут, — решительно проговорил он, — буду ждать возвращения самолета.

Девушки нерешительно затоптались на месте. Этот грузный партизан, заросший густой бородой, внушал им беспредельное уважение, и они не хотели отказывать ему. Но подчиниться требованию раненого было нельзя. Это шло вразрез со всеми правилами.

Увидев заминку, к ним вприпрыжку бросился молоденький доктор.

— Сейчас же, немедленно грузите раненого в машину! — набросился он на санитарок. — Что за фокусы!

Девушки хотели было снова поднять носилки, но Решетняк с таким бешенством рявкнул: "Отставить!" — что и санитарки и молоденький врач, перетянутый вдоль и поперек ремнями, оторопело отпрянули в сторону.

В это время Решетняк увидел прилетевшего с ним автоматчика. Партизан был легко ранен и сейчас не знал, куда ему идти, к кому обращаться. Поэтому он очень обрадовался, когда услышал голос начальника разведки, зовущего его к себе.

— Стань тут, — приказал Решетняк, — и не давай меня уносить. Будем ждать командира.

— Есть ждать командира! — рявкнул автоматчик и, встав за носилками, положил руку на висящий на груди автомат.

Своим независимым видом он как бы говорил: "Я человек дисциплинированный и готов выполнять приказ командира, а ранен он или не ранен, это не имеет никакого значения".

Возмущенный таким оборотом дела, скрипучий доктор побежал жаловаться кому-то по телефону.

Санитарки довольно посмеивались ему вслед.

С полчаса Решетняка никто не беспокоил. Потом из подошедшей санитарной машины выпрыгнула молодая широкоплечая женщина в форме военного врача. Решетняк знал ее. Это была врач Краснодарской больницы Агапова.

Отмахнувшись от подлетевшего к ней врача в ремнях, она твердой мужской походкой направилась прямо к стоящим посреди цветника носилкам.

Она присела перед Решетняком на корточки.

— Вы что, Агапова, уговаривать приехали? Возмущаться нарушением правил? спросил Решетняк. — Я решил дождаться самолета.

Она молча сняла покрывающую его шинель и начала разбинтовывать ноги.

— Валя! Сумку из машины, — бросила она одной из санитарок, несших Решетняка, и ответила ему устало и спокойно: — Нет. Я не буду уговаривать. Я сделаю перевязку и посмотрю, что у вас такое. Если понадобится, я вас без всяких уговоров, силой отвезу в госпиталь. А чего мне вас уговаривать?

Она нисколько не удивилась, что этот незнакомый ей человек знает ее фамилию.

Много лет кряду, учась в мединституте, Анна Агапова была рекордсменкой края по нескольким видам спорта. Ее многие знали. Часто на улице, в трамвае с ней заговаривали совершенно незнакомые люди. Окончив медицинский институт, она поступила работать в Краснодарскую больницу и в начале войны была призвана в армию. Она получила назначение в один из сочинских госпиталей.

Осмотрев рану на левой ноге Решетняка, она обильно посыпала ее каким-то белым порошком и забинтовала новым чистым бинтом. Ее лицо с темными кругами усталости под глазами было спокойно. Однако рана на правой ноге заставила Агапову нахмуриться.

Наблюдавший за ней Решетняк, чувствуя, что у него сразу пересохло горло, настороженно спросил:

— Что? Ампутировать?

— Нет, — твердо ответила она, — но будем оперировать и придется полежать.

Закончив перевязку, она расстегнула его грязную стеганку, из многочисленных дыр и дырочек которой во все стороны торчали ошметки коричневой ваты, затем находящийся под стеганкой трофейный китель и, наконец, донельзя заношенную, ставшую черной нижнюю рубашку. Откинув темно-бронзовые густые волосы, она сунула в уши наконечники резиновых трубок стетоскопа и прослушала сердце.

Видимо, осмотр ее успокоил. Она тяжело опустилась на стоящую в двух шагах скамейку.

— Вы от Гудкова? — опустив набрякшие веки, спросила она. — Как там?

Решетняк вспомнил гранатные разрывы в нескольких десятках метров от готовящегося взлететь самолета, прощание с Наткой, ее прощальный крик: "Расскажите, как мы тут… до последнего…"

— Плохо, — чистосердечно признался он, — очень плохо.

— Да, да. Я уже знаю, — устало ответила Агапова, не открывая глаз, и откинулась на пологую спинку садовой скамейки.

Она так и сидела, молча и не шевелясь. Можно было подумать, что Агапова спит, если бы ее тонкие, крепкие пальцы прирожденного хирурга не комкали снятую с головы пилотку.

Прошло больше двух часов, как улетела Клава. Уже солнце вышло из-за синеющих вдали гор, а на горизонте так и не показалась точка самолета.

Большой открытый, курортного вида автобус, переполненный летчиками, подошел к аэровокзалу и остановился рядом с санитарной летучкой, на которой приехала Агапова.

Летчики спрыгивали на землю и растекались по аэродрому.

Целая группа летчиков, человек восемь — десять, прошла мимо Решетняка, Агаповой и вставшего при их приближении по стойке «смирно» автоматчика.

В центре этой группы шла невысокая женщина в меховом легком комбинезоне. У нее было правильное, миловидное лицо, гладкие блестящие волосы.

Тяжелый, неуклюжий шлемофон она держала в руках.

Решетняк сразу узнал эту женщину. Она командовала тем самым полком ночных бомбардировщиков, в который входило звено майора Лаврова. Да и трудно было не узнать эту отважнейшую советскую летчицу, которой одной из первых среди женщин было присвоено звание Героя Советского Союза.

Рядом с ней шел молодой высокий летчик. Его Решетняк в лицо не знал, хотя под распахнутым на груди меховым комбинезоном были видны приколотые к гимнастерке две Золотые Звезды.

— Совершенно не к чему лететь к Гудкову вам, товарищ майор, — горячо доказывал дважды Герой командиру полка, — можно же послать кого-нибудь другого. Преспокойно сядет, а мы и штурмовики прикроем.

— Нет, Митя. Прекрасно сяду я. А вы и штурмовики прикроете меня.

Они прошли дальше. Окончания разговора ни Решетняк, ни оживившаяся при появлении летчиков Агапова не расслышали.