Королева в услужении

Но прежде чем на глаза в последний раз и навсегда опустится черный занавес, предстояло написать письмо Ричарду.

Мысли все больше разбредались, делались бессвязными.

«Сохрани их, милый, я заплатила за них дорогой ценой; в любой момент за прошедшие пять лет я могла бы, отобрав у тебя, передать эти земли Иоанну и выйти на свободу… пойдут Артуру. Но я умоляю тебя, Ричард, будет лучше, если ты женишься и вырастишь собственного сына. Иоанн показал в Ирландии…»

Путаница в голове усиливалась, но в конце концов с письмом было покончено, а Кейт все не возвращалась. Вероятно, торчала на кухне, выжидая удобного момента, чтобы стянуть что-нибудь на завтрак…

Но вот она появилась, двигаясь так быстро, как только позволяли ее старые, с трудом сгибающиеся ноги. Ее сопровождал не священник домашней церкви господин Уилфрид, а слегка свихнувшийся малый по имени Рольф, пасечник.

— Священника нет, — объяснила Кейт. — В городе дела хуже, чем у нас, и он там — хоронит мертвецов. И я вспомнила о нем. — Она указала на пасечника. — Может писать не хуже любого церковника. Больше все равно никого нет. Писарчук старого Ника уехал вместе с управляющим собирать арендную плату.

Альенора с трудом задержала взгляд на огромном, обросшем волосами, грязном старике; его фигура расплывалась, двоилась, множилась, и перед ней уже стоял целый полк огромных, заросших волосами, грязных стариков.

Все они неожиданно ласково проговорили:

— Я, сударыня, причетник и фактически никогда не лишался духовного сана. Мое горемычное дело находилось как раз в суде, когда случилась та трагедия в Кентербери, и прежде чем слушание возобновилось, я понял, что иметь дело с пчелами лучше, чем с прихожанами, а потому…

Пасечник резко оборвал свой монолог. Сильно толкнув его локтем в бок, Кейт прошипела:

— Брось болтать, дурья башка.

— Извините, сударыня. Я лишь хотел доказать, что вполне правомочен быть свидетелем. Сожалею только о печальных обстоятельствах, которые делают это необходимым.

Чтобы поставить подпись, Альеноре, казалось, пришлось затратить столько же усилий, сколько ушло на составление завещания и письма, однако она все же справилась и теперь лежала на спине с закрытыми глазами, а старый пасечник вывел на завещании — пониже ее подписи — свою фамилию.

— И пусть Иисус Христос в своем бесконечном милосердии возьмет вашу душу к себе, — сказал он.

— Аминь, — откликнулась Альенора.

Какое-то время она продолжала лежать, собираясь с силами, а когда вновь открыла глаза, то увидела, что пасечника уже нет; у кровати стояла одна Кейт.

— Послушай, Кейт. Ты должна отнести эти бумаги… Алберику.

— Но как я это сделаю и…

— Подожди… пожалуйста… не спеши.

Прошло порядочно времени, ибо мысль постоянно ускользала, прежде чем Альенора смогла связанно передать свою просьбу. Кейт внимательно слушала, и было большим утешением знать, что ее память не подведет: ни одно слово из этой долгой прерывистой речи не будет забыто.

Алберик, точный, как всегда, уже находился по пути к Винчестеру, чтобы нанести свой очередной летний визит. Быть может, в двух или пяти неделях ходьбы от замка. Повсюду его хорошо знали. Кейт следовало, тайно покинув Винчестер, отправиться в сторону Гилфорда и в каждой деревне спрашивать о бродячем торговце. Если она, не встретив его по дороге, достигнет поселения, где он уже побывал, то это будет означать, что он свернул в сторону и бродит где-то в окрестностях. Тогда ей нужно выяснить, куда он пошел. Найдя Алберика, она должна вручить ему письмо для герцога Аквитанского и завещание для передачи…

Испытывая мучительную боль, Альенора напрягала свои затуманенные мозги, стараясь решить важную проблему: кому надежнее всего доверить завещание? Ответ мог быть только один — королю Франции. Непосредственно не участвующий в семейных раздорах Плантагенетов, он был беспристрастен и, кроме того, являлся верховным повелителем на упомянутых в завещании территориях.

— Вот это для короля Франции. Я помечу. Ты, я знаю, не забудешь, но Алберик может перепутать. Спеши к нему, отправляйся как можно скорее: ведь я могу умереть уже сегодня. Уходи сейчас. Я полагаюсь на тебя, Кейт… не мешкай, уходи тайком… постарайся, чтобы никто не заметил, это очень важно… благослови тебя Господь, и пусть Небеса вознаградят тебя за все, что ты для меня сделала.

Едва различимый тонкий голос умолк.

— Но разве могу я, миссис, уйти и оставить вас умирать, как последнюю собаку, без всякой помощи, когда никто не подаст вам даже глотка воды.

— Кейт, тебе доверена судьба тысяч… оставь меня одну. Я… не умру, как… собака… я умру… как герцогиня… мое завещание значит больше, чем глоток воды. Уходи, я приказываю, сейчас же отправляйся.

Попытка говорить властно и внушительно отняла слишком много сил. Все: лицо Кейт, листки бумаги, собственные ноги под одеялами — слилось вместе и закружилось в сумасшедшем вихре, который становился темнее и темнее…

Кейт находилась у постели до тех пор, пока перед вечером не распахнулась с треском дверь. Она еле-еле успела схватить и спрятать на груди завещание и письмо. Но это был всего лишь священник; он, мол, услышал о болезни королевы и что служанка искала его и сразу же поспешил в замок.

— Однако слишком поздно, — добавил священник, смотря на бесчувственную фигуру на кровати. — Бедная женщина, ей уже ничто не поможет. Пусть Господь будет к ней милосердным. Она много грешила, но и много страдала и несла свой крест терпеливо, без ропота.

— Чтобы умереть без покаяния, — вставила Кейт. — Господин священник, пожалуйста, придите завтра; возможно, она очнется.

— Нет-нет, — заметил он печально, — в последние дни я видел достаточно умирающих. Одни валились с ног сразу, словно быки под ножом мясника, другие отходили постепенно, во сне, подобно королеве. Только один из двадцати, который, лежа в постели, кричал, стонал, мог что-то проглотить из пищи, только такой выживал. Но я приду, непременно приду.

— Утром. Пораньше, — сказала Кейт, и какая-то настойчивость в ее голосе заставила священника взглянуть на нее с любопытством.

— Бедняжка, — проговорил он мягко, — ты боишься оставаться одна с покойницей. Успокойся. Тело без души — пустая скорлупа, когда из нее вывелись птенцы.

— Но вы придете, — настаивала Кейт.

— Обязательно приду.

Это было главным. Если госпожа не умрет до утра, священник застанет ее живой и расскажет об этом другим.

Как только он удалился, Кейт достала башмаки, которые надевала в редких случаях, когда приходилось отлучаться из замка. После шерстяных комнатных туфель они казались слишком тесными и неудобными. Кейт поморщилась, засовывая в них ноги и думая о многих милях пути, которые предстояло проделать пешком. Затем она поставила на скамейку возле кровати кувшин с водой и миску с гороховой кашей, хотя была уверена, что они уже не понадобятся. Однако на душе становилось легче от сознания, что она обо всем позаботилась.

Перед тем как уйти, Кейт постояла немного у кровати. Лицо Альеноры уже заметно изменилось: смерть наложила свой отпечаток, превратив его в серую восковую маску; глаза провалились в черно-лиловые глазницы; вокруг рта обозначилась темная тень. Дыхание почти остановилось. Мучительные хриплые вздохи следовали через длительные интервалы, во время которых Кейт могла бы дважды пересчитать все пальцы на своих руках и ногах.

— Ну что ж, — проговорила Кейт, обращаясь к лежавшей без сознания Альеноре, — я ухожу выполнять ваше распоряжение, и это все же лучше, чем сидеть здесь и плакаться, когда я все равно ничем не могу вам помочь. Разве не так?

Караульный в конце коридора весело приветствовал ее:

— Еще не видел тебя нынче, старая. Рукава у моей кожаной куртки наполовину оторвались. Сделай милость, поработай немного иголкой.

— Только не сегодня, — ответила Кейт. — Мне надо в город; кто-то из моих родственников здорово болен, и следует позаботиться о детях. Быть может, придется остаться на ночь и вернуться лишь рано утром. Если не приду, окажи услугу: загляни, когда отопрешь дверь, к моей госпоже.