Королева в услужении

— Итак, закончился один период моей жизни. Пятнадцать лет.

— Хотела бы знать, кто следующий будет их носить, — проговорила фрейлина с любопытством.

Хотя никто не сомневался, что король, не теряя драгоценного времени, женится вновь, ибо Франция настоятельно нуждалась в наследнике, ни один человек во всем королевстве не мог даже приблизительно назвать преемницу Альеноры.

— Кто бы она ни была, я надеюсь, что она будет во Франции счастливее меня, — ответила Альенора, надевая украшения, которые принадлежали ей самой, включая и огромный бриллиант из Антиохии. Оставались еще два украшения: ожерелье из янтарных пластинок, оправленных в золото, и маленький браслет, который она сама носила ребенком, — широкий серебряный обруч, усыпанный мелким жемчугом и бирюзой. Держа их в руке, она пошла прощаться с детьми.

Аликс была еще слишком мала, чтобы понимать происходящее, но Мария под влиянием внезапной прозорливости, которая порой свойственна детям, сказала:

— Но ты вернешься? Ведь ты и прежде уезжала, но всегда возвращалась.

— На этот раз, возможно, не вернусь, Мария, но в один прекрасный день ты приедешь ко мне погостить. В изумительном месте, где всегда сияет солнце и живут веселые люди.

Говорила она с намерением утешить, однако веря, что это желание сбудется. «Скоро, — думала Альенора, — Луи женится вновь и заведет вторую семью, и тогда старые обиды забудутся, душевные раны затянутся, и он согласится позволить Марии и Аликс, по крайней мере, посетить Аквитанию».

— Я буду ждать с нетерпением, — сказала Мария серьезно.

«А когда, — подумала снова Альенора, — радость ожидания постепенно исчезнет, она начнет потихоньку забывать меня».

Не было необходимости при расставании напутствовать: «Веди себя хорошо»; обе девочки унаследовали от отца его совестливость и ровный, не склонный к приключениям характер, а однообразные унылые будни не располагали к каким-либо шалостям. А потому Альеноре оставалось только взять каждую девочку на руки и поцеловать пухлые детские личики. Такие мягкие, такие юные, такие дорогие. При этом она должна была держать себя в руках, не проявляя никаких внешних признаков собственного горя.

— Вы скоро приедете и будете жить со мной, — повторила она, скорее в утешение себе, чем детям. Затем Альенора вручила девочкам украшения и вышла. Она стояла в сумрачном, холодном коридоре и плакала, утирая слезы до тех пор, пока вновь не овладела собой.

Как только дверь за Альенорой закрылась, в детскую вошла мадам-воспитательница, которая ждала в соседней комнате. Она увидела янтарное ожерелье на шее у Марии, которая изо всех сил старалась застегнуть браслет на пухлом с ямочкой запястье Аликс. Нацелившись на оба украшения, воспитательница заявила:

— Вы еще слишком малы, чтобы носить подобные вещи.

Ей удалось завладеть браслетом, однако Мария отступила назад, прикрывая обеими руками ожерелье.

— Оно мое, — сказала Мария. — Моя мама дала мне его, чтобы я помнила о ней, пока ее нет.

— Она этого не говорила, — возразила воспитательница, которая подслушивала.

— Но именно это она имела в виду, — упорствовала Мария.

— Все равно. Отдай его мне. Я сберегу ожерелье, и ты будешь носить его, когда станешь старше.

Но Мария не шевельнулась. Воспитательница подошла ближе и попыталась расстегнуть застежку, и добропорядочный, смиренный ребенок Франции, наклонив свою прелестную головку, впился острыми маленькими зубками в руку мадам-воспитательницы.

Король, которому доложили о случившемся, был менее шокирован, чем рассчитывала мадам.

— Оставьте им эти безделушки, — сказал он, — они лишились своей матери.

Дело в том, что король тоже думал об Альеноре, вспоминая ее достоинства и забывая все остальное, — будто она уже умерла.

— Им не повредит помнить о ней, — продолжал он печально. — Она была мужественной женщиной. Хотя бы это качество, я надеюсь, девочки заимствовали у нее.

Мадам-воспитательница ушла неудовлетворенная, зажав ладонью ноющий большой палец.

Глава 9

В Аквитании вновь была весна. В садах вокруг города Пуату дождем сыпались на землю белые лепестки с отцветающих сливовых, персиковых и грушевых деревьев, но трава под ними и обочины дорог захлестнула густая волна ярких полевых цветов, и воздух был напоен запахом свежескошенной травы. Тонкий аромат проникал даже в верхнюю комнату, где Альенора сидела перед зеркалом, а Амария расчесывала ей волосы.

Впервые за последние пятнадцать лет, думалось Альеноре, она встречает весну на своей земле и для полного счастья ей не хватает только детей. Она скучала по ним сильнее, чем ожидала. В Париже из-за множества существовавших формальных правил и предписаний, определявших порядок воспитания и поведения девочек в повседневной жизни, Альенора проводила с ними мало времени. Но тем не менее они были где-то рядом, недалеко, и когда она куда-нибудь уезжала, то там, вдали, придумывала для детей различные маленькие забавы и смешные истории, и потому их встречи, хотя и непродолжительные, всегда проходили весело и сердечно.

Вздохнув, Альенора сказала:

— Сегодня, Амария, мы будем отдыхать. Целых десять дней я занималась государственными делами, расспрашивая и отвечая на скучные вопросы, просматривая неинтересные отчеты. Сегодня я отложу все дела, мы поедем верхом на прогулку, посмотрим, как заготавливают сено, возьмем с собой провизию и устроим пикник под деревьями, затем поспим в тени и по вечерней прохладе вернемся домой. Должна признаться, Амария, что мне доставляет огромную радость говорить: «Я сделаю это или то», не спрашивая ни у кого предварительно разрешения и не опасаясь последующих упреков.

Альенора заметила в зеркале угрюмое выражение лица Амарии.

— Что тебя беспокоит? — спросила она, видя, что Амария отмалчивается. — Если у тебя болит голова, ты можешь не ехать…

— Если вы поедете, то я поеду с вами. Но я думаю, вы поступили бы разумно, оставаясь, по крайней мере, в пределах городских стен, хотя, Бог свидетель, даже здесь вы не можете чувствовать себя в безопасности. Мне кажется, что мы вообще больше никогда не будем в безопасности.

— Ах, перестань! Ты явно преувеличиваешь. Две небольших стычки по пути из Парижа? Просто проказы глупых юнцов. Мы ведь под надежной защитой.

— Я не столь отважна, как вы. Но я знаю, что, когда мужчины защищают женщин от других мужчин, отдельные удары, которыми они обмениваются, могут достаться и самим женщинам.

— Никто не тронет даже волоска на наших головах. Что с тобой, Амария? Ведь ты не была такой робкой во время крестового похода.

— Я всегда была робкой, но там, по крайней мере, мы узнавали наших врагов по одежде, по внешнему виду. Те же юнцы, как вы их назвали, которые ждали в засаде у брода, выглядели как христиане, и им почти удалось захватить нас врасплох. Два молодых аристократа уже пытались увезти вас и силой заставить выйти замуж… Алчных, бессовестных молодых сеньоров так же много, как одуванчиков в поле. А вы толкуете о том, чтобы поспать под деревьями на солнышке. Если мы поедем на прогулку, то я умоляю вас, миледи, взять с собой сильную охрану.

— Для твоего успокоения я это сделаю, однако не забывай: мы теперь в пределах моих владений.

— А разве аквитанским аристократам чужды честолюбие или жадность? Это было бы для меня большой новостью.

— Но я уже не простодушная наивная девушка, Амария. Когда-то меня ужасала мысль о том, что меня могут украсть и заставить против воли выйти замуж. Человек, который осмелится на такое сейчас, быстро обнаружит, что откусил больше, чем в состоянии проглотить. Можешь мне поверить.

— Смелость, — проговорила Амария с необычной для нее кислой миной, — это главным образом способность недооценивать опасность. С кляпом во рту и связанными за спиной руками — а именно так предстала перед алтарем бедная Беатриса десять лет тому назад — вы будете столь же беспомощны, как и любая другая женщина, — Амария отпустила прядь волос и стояла, водя гребнем по ладони. — Возможно, мои слова будут вам неприятны, но у вас нет другого выхода, кроме как поскорее снова выйти замуж.