Чужая мать

— О чем? Как о чем? Выясняем статус-кво, которое тебя не устраивает. Что было, что стало...

— А что?

— Ты артистка, я рабочий...

— Чудак ты, — вдруг обыкновенно сказала Анка, своим прежним голосом, от которого он вздрогнул. — Меня не устраивает! Думай так, если хочется... Не в этом дело! О чем мечтали, а к чему пришли?

— То есть? — не понял он. — Ты что, недовольна своей судьбой ?

— Я жизнь повида-ала, — протянула Анка.

Он как раз закуривал снова, задержал спичку в руке и даже поднес поближе к ней.

Анкины брови поднялись высоко на лоб, не всползли, а взлетели. Она улыбнулась. Улыбнулись ее глаза, всегда уверенные в своей правоте, а сейчас странные. Он ждал, что она еще скажет. Спичка тлела в его руке. Анка молчала. Поулыбавшись, снова воскликнула весело:

— Ого, сколько я повидала!

По этой ее веселости, как бы изнутри подхлестнутой, он понял, что предчувствия не обманывали его. Беда у нее, беда! Даже маленькие неприятности вызывали у Анки веселое возмущение миром. Но сейчас сквозь улыбку слова звучали так, будто она смеялась над собой, не знавшей, не понимавшей этого мира раньше... Какая у нее беда? Ему хотелось узнать и не хотелось. Вдруг открылось главное, почему он боялся увидеть Анку. Услышит, узнает такое, чего уж не поправить, и мир рухнет!

Никаких бед. Хватит.

Алеша быстро спросил, и голос его неузнаваемо охрип при этом, еле продрался сквозь эту хрипоту:

— Ты зачем уехала? Почему? Ну!

Анка молчала.

— Ну! — повторил он. — Сама не знаешь?

— Знаю, — спокойно ответила Анка, без гнева и обиды, даже смиренно.

— Ну!

— Все просто, Алеша... Мешать тебе не хотела...

— Мне?

Анка помолчала, склонив набок голову. Глаза привыкли к темноте, и он видел ее.

— У тебя своя радость — институт, — сказала она. — А у меня — своя беда... Отец! И уехала я из-за него. Ради него... Не могла смотреть, как он пьет, спит на скамейке возле дома... Помочь хотела ему... Давно хотела, мучилась... Думала, вот кончу школу... И... Я уехала для него. И для тебя.

— Выходит, я во всем виноват?

— Ни тебя, никого другого я ни в чем не виню. Рассказываю, как вышло. Уехала.

Она опять замолчала.

— Куда глаза глядят? — спросил Алеша.

— Да нет! — усмехнулась Анка. — Как раз в те дни, когда ты о деревеньке, о своей мечте...

— Ну!

Анка вздохнула и договорила решительно:

— Как раз в те дни прочитала я объявление... О том, что новый цирк на льду набирает молодых фигуристок. По конкурсу. Я молодая? Способная? Все детство твердили — да! Срок истекал, считанные дни оставались, ждать некогда. И я...

Анка вновь замолчала.

— Где объявление прочитала?

— В газете.

— Какой?

— Московской. В «Вечерней Москве». В «Вечерке».

— Откуда взялась она? Где ты ее увидела?

— У Нади в библиотеке.

— Надя подсунула?

— Нет... Случайно увидела... В читальном зале... Роковая случайность, Алеша... — Анка засмеялась.

Значит, ей было горько.

— Аня, Аня... А мне ни слова!.. Как же так?

— Я сказала — не хотела мешать... В институт — пожалуйста! Но ведь это пять лет! Пять лет ждать? Не могла. К тому же поссорились...

— Эта ссора, — процедил сквозь зубы Алеша, сдерживая себя, чтобы не вспыхнуть, — пришлась тебе очень кстати!

Анка вздохнула:

— Ребятенок... Ну тебя!

Алеша вглядывался в темноту, но, как ни старался, не мог разглядеть лица Анки. Так, что-то обрисовывалось неясно...

Темнота сгущалась, свежая, весенняя, не разреженная ни луной, ни звездами... Серьезно Анка считает, что он «ребятенок»? Пошутила? Голос ее прозвучал скорее печально.

— Наверно, я действительно глупый, — робко сказал он, выхватывая из пачки еще одну сигарету и несколько штук уронив на траву. — Не понимаю... Как это — уехала, и ни полслова! Это ж мы с тобой, Анка! Не просто знакомые люди... Мы с тобой!

— Я боялась, — сказала Анка отрывисто и сердито.

Значит, чувствовала себя виноватой, она не любила каяться, и теперь Алеша усмехнулся:

— Чего?

— Того, что отговоришь меня... Ты... мог бы... — призналась она, медленно выговаривая свои слова, как будто думала над каждым звуком.

— А ты не хотела, чтобы я отговаривал?

— Я сказала тебе, чего хотела...

Он еще усмехался:

— Заработать деньги хотела... Сразу!

— Да.

— Много!

— Зачем мне мало? — усмехнулась и Анка. — Только тысячи!

— Слободская закваска!

— А как же? Я тут родилась. Много и сразу! Чтобы построить кооперативную квартиру, отца забрать. Как я этого хотела, Алеша!

— Ему лечиться надо.

— И это... Он сам собирался. Узнал, что есть такая больница под Полтавой, специально для таких случаев. С радостью берут, когда люди хотят, и хорошо лечат. Да мать не пустила!

— Почему?

— Вот еще! На это деньги-то изводить? Велела ему ходить с козой... Паси, дескать, козу, а не сиди с дружками, и пить отучишься. Ну, он пас козу у реки. Сам знаешь как... Выпьет бутылочку, которую заранее в карман сунет, и поговорит с козой о жизни. Потолкует... Жалко мне его!

— А меня? — спросил Алеша. — Не писала даже! Забыла?

— Все о себе, о себе...

— Я?

— Ты всегда только о себе думал... Даже мечтал... А я — о тебе. — Она неожиданно засмеялась так знакомо, так весело и вместе с тем с неприкрытой беспощадностью. — Верила, что поступил в институт, учишься! А ты вон... Но не из-за меня ведь, правда?

— Правда.

— Слава те... А все же обидно, Алеша.

— Я не обижаюсь...

— А мне обидно... Так у тебя все было красиво. Деревенская школа, снег... Поэтически... Да. Ничего у нас не вышло!

— Чего не вышло? Может, ты просила три комнаты, а давали две?

— Пять.

— Нет, серьезно.

— Ни-че-го! — сказала Анка. — Из тебя учителя, из меня фигуристки

— А эти картинки? «Это я!»

Анка махнула гибкой рукой:

— Ложь! Не я это... Дай сигарету.

— Погоди... Как? Но в цирке ты танцевала?

— Конечно. В кордебалете. В массе... — Она опять засмеялась над собой так же безжалостно, как только что над ним. — В сырковой!

— Как это понимать?

— Когда мы размякали от усталости, режиссер злился и кричал на нас: «Сырковая масса!»

Теперь и Алеше стало веселей. И все? Это все?

— Ну ладно... Кепочку малиновую привезла! — смеялся он счастливо. — Прямо с той картинки!

— Да, у Риты взяла, хорошая девочка! Еще десятку не забыть отправить ей. За эту кепочку...

— Все сказала? Все?

— Нет.

— А что?

— Это, сказанное, — пустяки.

— А что? — повторил он.

— Я замужем была, Алеша.

Долго Алеша глядел на Анку и все еще улыбался.

— Замужем? — наконец прошептал он, точно ослышался и проверял ее: неправда, невозможно, как же так? — Замужем?

— Вроде бы, — сказала Анка, вздохнув протяжно, словно донесла до точки свою тяжелую ношу. — Вроде бы, вроде бы, вроде бы...

Будто на патефонной пластинке сорвалась нитка, и сбившаяся с пути иголка забегала по беспрерывному кольцу.

Месяц, как вчера, лежал на воде, и вода перетекала его, вздрагивая, и звезды дрожали в ней, и казалось, что это никогда не кончится, у реки ведь не было конца.

— Что значит «вроде бы»?

— Не расписывались! — ответила Анка. — Он старше, но... такой...

— Какой? — недобрым голосом спросил Алеша. — Ты... любила его?

— Немножко...

— Ну что ж... Вроде бы... Немножко... Сейчас, наверно, так принято? Он из того же цирка? — спрашивал Алеша сухим голосом, все в нем высохло вдруг, страшней, чем в пустыне.

Анка не отвечала на его вопросы. Анка говорила:

— Я получила от тебя письмо. Лучшее, наверно, какое можно получить в жизни. Но... вот что запомни... Я вернулась и буду жить здесь, но я не вернулась. Ты меня не жди. Я уехала. Совсем, Алеша. И все. Ну вот, сказала... Теперь все!

Анка поежилась, холоднее стало у реки, поднялась. И оставила на пеньке Алешин платок.