Страница 69 из 115
— Мне его милиционер привел! — ответил водитель, а «финтифлюшка» громче крикнула, приказывая:
— Стой!
И автобус завизжал тормозами, как побитая собака.
— Вылазьте! — приказала контролерша Нефедову. — Слышите?
— Да его правда милиционер привел, — сказал кто-то.
— А вы не суйтесь! Вас это не касается. Вылазьте. Гражданин!
В автобусе стояла неподвижная тишина, и в этой тишине солдатик прохрипел:
— Видишь, человек даже без пиджака? Обокрали его. Курица!
— Я не курица, — пронзительно закричала контролерша, — а...
Но кто она, ей не дали досказать. Автобус грохнул, как бомба, и осколками полетело в смазливую контролершу:
— Да ты не курица, а цыпленок!
— Сочувствие надо иметь!
— Дали тебе власть, так помогай людям!
— А ну вылазь сама!
— Чего вы? — пролепетала девушка в форменной фуражке.
— Вылазь!
Как села она посреди степи, так и осталась посреди степи, а бойкий автобус, гомоня веселыми голосами, покатил дальше, к горизонту, у которого темнели деревья.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
— Квартиру? — директор сорвал трость с кресла и пустился к приснеженному окну, показывая Охрименко свою длинную и сухую спину. — Вы не того, случайно?
Сдача свеклопосадочной машины оттянулась на самый конец года, на его последние дни, которые уже наступили. А машину все еще не сдали, и не было уверенности, что сдадут. Между тем жизнь шла, перед Новым годом, по традиции, затевались заводские новоселья, многие семьи укладывались для переезда в свежий дом и покупали мебель, пахнущую стружкой и клеем. Но Нефедову это не светило.
— Какая квартира? — спросил директор, даже не глядя на Охрименко.
Нет, поездка Юрия Евгеньевича в совхоз не входила в число приятных директорских воспоминаний. Храбрая подпись заводского инженера на дефектном акте, может быть, у кого-то и вызывала восхищение, только не у директора.
— Пусть скажет спасибо, что оставили его на заводе.
Директор закинул назад руки, и Охрименко молча смотрел на директорскую трость. Она была светло-восковая, резная — друзья, по рассказу самого Павла Семеновича, прислали с Карпат, где гуцулы сохранили любовь к дереву и древнее искусство резьбы по нему. В пальцах директора белела конская голова, опутанная длинной гривой, которую он будто бы оглаживал. Очень хотелось найти добрые слова о Юре Нефедове, но вместо них на языке закипало восхищение этой красивой резной палкой, а для Юры уже искались слова утешения и оправдания — для себя. А директор прибавил:
— Я надеюсь, вам не приходит в голову, что какие-то мелкие мстительные чувства толкают меня на отказ? Но квартир мало, мы вынуждены выбирать. А если уж выбирать, то я за людей, которые всегда с заводом. Согласны?
— Разумеется.
За окном повалил снег...
Снег валил все неудержимей и гуще, крупные хлопья беззвучно падали на развесистую меховую шапку человека, который «шлепал» по улице и нес на плече елку. Хлопья засыпали елку и следы крупных ботинок, а человек «шлепал» и думал, что вот так же бесшумно, как этот снег, идет время. И проходит. И тает...
Воинственные уличные пацаны бегали вокруг. Подгребали, наклоняясь, свежий снег, лепили безопасные «ядра» и весело швыряли их друг в друга. Бац! Крупный снежок прилепился к малахаю прохожего с елкой. Но мальчишки не испугались, они знали Женькиного отца, лишь замерли на миг, на всякий случай. А Нефедов, повернувшись, улыбнулся им.
Дверь не хотела его пускать. Сильная и зловредная пружина парадного входа защемляла дверью то самого Юрия Евгеньевича, то елку, истоптанный снег усеялся хвоей и продолжал усеиваться, пока мальчишки не подержали дверь.
Едва войдя в комнату, Нефедов поставил елку у ноги, как часовой винтовку, и застыл в испуге: Вера, взгромоздившись на стул на подоконнике, снимала шторы с окна. Стул качнулся, Нефедов сорвался с места на помощь Вере, но она уже уцепилась за оконный шпингалет.
— Сверзишься! — с натужной веселостью сказал Нефедов, прислонил елку к столу и сел на диван, думая, как бы понезаметней сунуть в рот таблетку.
На диване, рядом с Нефедовым, откинул крышку чемодан с горой домашних пожитков. Над диваном выделялись пятна, там, где вчера еще висели семейные портреты. Вера осторожно слезла со стула, спрыгнула с подоконника и подошла к дивану.
— Принес?
Юрий Евгеньевич положил прямо в чемодан свой малахай, на котором еще не весь снег растаял.
— Елку вон принес.
— А ордер?
— На работу, что ль, не пошла? — спросил он вместо ответа.
— Отпросилась...
Замолчали, молчанье скоро стало казаться нестерпимо долгим, и Нефедов даже возмутился:
— Дадут поесть?!
В комнату вступила Марья Андреевна, неся супницу с торчащей из нее ручкой половника, а Нефедов пересел за стол, поскрипел стулом и сказал:
— Эта квартира чем хороша? Близко от завода!
Он потянулся к хлебнице, поставленной Верой, но Марья Андреевна как ни в чем не бывало спросила:
— А руки?
И он тихо поднялся и ушел.
— Нет! — заговорила Марья Андреевна, увидев слезы в глазах Веры. — Если мужчина вернулся домой расстроенный, жена должна овладеть собой, не выпытывать ни о чем, а накормить и рассказать что-нибудь веселое... В жизни есть только одна трагедия, ты знаешь какая. Последняя. Остальное так или иначе переживается... и даже становится смешным со временем.
— Не учите! — перебила Вера.
— Я делюсь с тобой опытом. Как-никак у меня было два мужа...
— И еще один человек, который приходил к вам после них.
— Да, его расстраивали в семье, и он приходил ко мне успокаиваться, — сказала бабушка и, как танцовщица, крохотными шажками выплыла в коридор.
Не успела захлопнуться дверь за ней — вернулся Нефедов, отирая руки.
— Юрий! — вскрикнула Вера, и Нефедов вздохнул:
— Двоих бы родить... У кого двое или больше — получили квартиру без разговоров!
И, похолодев, испугался. Он никогда не видел у Веры таких злых глаз. Сузившись, они оставили лишь острые, как лезвия, полоски голубизны.
— Отец! — сказала она брезгливо. — Как будто это только родить! А жизнь обеспечить? Самое необходимое — комнату!
— Вера!
— Да ты у меня не мужчина! Поскандалил бы!
Все же она сказала «у меня», он отложил ложку, которую взял было, и спросил:
— Скандалить? Вот это как раз бабье дело. Я — рабочий человек. Сама говорила: «Люблю смотреть, как мужики работают!»
— Иди к директору!
Нефедов подавился первой же ложкой супа.
— Да он смотреть на меня не хочет!
— А Нерсесян?
Появилась бабушка, неся сковородку, с которой щекотали ноздри запахи жаркого, и на ходу декламируя по поводу щедро глянувшего в оголенное окно солнца:
— Марья Андреевна! — попросила ее Вера. — Я капусту купила, соленую. В кухне, на подоконнике.
— Сейчас, сейчас. Будет и капуста!
Вновь остались вдвоем, однако тишина властно продолжалась, как после похорон. Надо было что-то немедленно делать, только Вера еще не знала — что. И пока думала, Марья Андреевна принесла банку капусты. И не выдержала:
— Верочка! У Юры напряженный момент с машиной.
— Чихала я на эту машину!
Чайная ложечка в банке, которую держала Марья Андреевна, зазвякала. Вера встала, сбросила халат и выпрямилась:
— Оденусь и пойду сама.
— Куда?
— В завком, к Нерсесяну.
Копию скульптуры, где человек перековывает меч на орало, И верх выгнутой бетонной Доски почета лепешками прикрыл снег, и кирпичное здание заводоуправления краснело на снежном фоне. Вера устремилась туда, но Нефедов предупредил:
— Нерсесян сейчас в кабинете не сидит.
— Почему?
— Конец года...
— Пошли на территорию.
Из распахнутых ворот выехала автоплатформа, груженная плугами: лемеха их блестели, а тела пылали.