Чудом рожденный

Все эти слухи смущали Лоллука и Тархана, а к тому же и старый садовник запугивал сыновей:

— Ваш друг стал капыром. Если будете с ним встречаться, вы тоже утратите веру, на вас обрушится гнев аллаха, в аду вас будут грызть драконы, рвать на клочки рогатые девы…

Лоллук и Тархан, представляя себе свой окаянный удел, не подозревали, что несколько лет назад Оразмухаммед-ахун точно также предостерегал от них своего сына.

Новый порыв ветра просыпал яблоки с ветвей. Сад простучал, прошумел и затих. И снова защебетали птицы. Похоже, будто — «мороз идет, мороз идет, снимай яблоки!..» А некому собирать урожай. Нет хозяина в саду Оразмухаммеда-ахуна.

Философ улыбнулся. Неожиданная мысль мелькнула о голове — когда кочевье возвращается на старое место, первым приходит хромой, он ведь был сзади. Когда происходит социальный переворот — «кто был ничем», становится всем. Так все-таки дожил он до того дня, когда делит в ауле отцовское наследство между тружениками! А ведь мальчишкой не мог и мечтать об этом!

Будто нарочно, Лоллуку и Тархану достался по жребию сад ахуна. Можно сказать, перст судьбы! И вот как дело повернулось! Диалектики говорят: «Отрицание отрицания». Кто бы мог подумать, что Лоллук и Тархан будут давать ему урок диалектики!

Конгурцы, собравшиеся на площади у сельсовета, с некоторым волнением ожидали Атабаева. Кто-то в толпе напомнил о том, как на выборах арчина несколько лет назад он схватился за пистолет, а ведь тогда еще не был главой правительства! Занятно, конечно, что он теперь сделает с отказчиками? Может, сошлет в Сибирь? Конечно, товарищ Кайгысыз уважает крестьянский труд, но государственное дело ему важнее всего.

Машину председателя Совнаркома обступили дети раньше, чем старики. Но вопреки ожиданиям, Атабаез был приветлив, поздоровался со всеми, пошутил с молодежью. Об отказчиках и смутьянах он даже и не заикнулся, а только расспрашивал, у кого есть семена, давно ли приступили к осеннему севу, кто нуждается в денежном кредите. Его помощник записывал все просьбы. Наконец, Атабаев сказал:

— Я слышал, что земельно-водная реформа в Конгуре закончена. Есть какие-либо возражения и жалобы по поводу решений комиссии и сельсовета?

Все молчали.

— Если есть жалобы, не надо стесняться.

Почтенный председатель сельсовета, наконец, заговорил:

— В нашем ауле только двое остались недовольны своим наделом.

— Нечестно, что ли, вели жеребьевку?

— Ни у кого нет таких подозрений.

— В чем же дело?

— Участок хороший, а люди недовольны.

— Говорят, у кого удача, тот не плачет. Я что-то не пойму, что у вас происходит?

Председатель подтолкнул вперед сырого бледного человека с выпяченной нижней губой, туповатыми глазами.

— Иди, Лоллук. Объясни сам, в чем дело.

Растерявшийся Лоллук забормотал:

— Мы ведь простые люди… Сам знаешь. Разве мы достойны этой земли?

— А разве есть на свете что-нибудь достойнее труда человека?

— Но ведь нам достался сад ахуна!

— И ахуну он не с неба свалился! Кто-то дал, а кто-то и отберет.

— Вы, конечно, высокие люди, но…

— Ты, товарищ, не мерь меня по росту.

— Я о твоей власти говорю.

— Брось, Лоллук! Я не ага, ты не слуга. Поговорим, как крестьяне. Может быть, не согласен сын ахуна, чтобы ты взял землю его отца?

— Что вы! Абдыразак уговаривает, чтобы я поставил кибитку прямо посреди сада.

— Ничего не понимаю.

Чуть не плача, Лоллук подтолкнул вперед своего брата.

— Ты похитрее, Тархан. Расскажи, как мы думаем.

Недовольно подмигивая глазами, редкобородый, с длинным крючковатым носом, Тархан вышел вперед и, обиженно отвернувшись от председателя Совнаркома, забормотал:

— А что тут болтать? Святое урочище, вот и весь сказ!

— До сих пор я думал, что святым называют то урочище, где слепые просят зрения, а бездетные — сыновей, — сказал Кайгысыз.

— Может, оно и так, но мы не осмелимся ворошить эту землю лопатой, — ответил Тархан.

— Много ли пота пролил твой отец на эту землю? — спросил Атабаев Абдыразака, который нарочно стоял в стороне, чтобы не смущать людей.

— Если не считать подливки от жирного плова и сочного мяса… — Абдыразак вдруг вспылил. — Я плюнул на эту землю и ушел, потому что грязнее она собачьего помета! Видно, им тоже противна эта грязь,

— Закрой свой нечестный рот, Абдыразак? — крикнул Лоллук. — Эта земля чище снега, на ней можно читать намаз!

— Да разве не ваш отец сделал ее такой, разве не вы с ним вместе выхаживали каждое деревцо в этом саду?

— Это и без тебя все знают.

— Так что же вы топчетесь тут, как кобели, не умеющие совершить… омовения!

— Мы свое сказали.

Поняв, что уговорами ничего не добьешься, Атабаев решил повернуть дело покруче.

— Значит, вы предлагаете провести новую жеребьевку?

— Ай, нет! Язык не повернется такое сказать!

— Может, хотите, чтобы вас переселили в Теджен или Туркмен-Кала?

— Отсюда смогут увезти только наши трупы.

— Что же нам делать?

— Как вы не можете понять, что это не простая земля? — вдруг завопил кроткий Лоллук. — Это священный сад! Каждого листика касались руки ахуна!

Атабаев кивнул председателю сельсовета.

— Пришлите сюда- десяток молодцов с пилами и топорами, пусть до рассвета спилят священный сад. Расходы — на мою шею! А дрова разделите поровну.

— Эй, товарищ Кайгысыз, эй, товарищ! — замахал руками быстрый старичок, вырвавшись из толпы.

— Говори, ага, говори.

— Вон там, на северной стороне аула, есть две доли — моя и сына. Пусть Лоллук и Тархан живут там, а мы будем здесь. Между мной и богом есть ишачок и ишачонок, — даю их в придачу! У них, у этих братьев, зубы слабые, чтобы грызть яблоки из этого сада. Ай, яблоки, как щеки молодухи! А мне эти яблоки в самую пору!

Тархан подскочил, ткнул пальцем в грудь старичка.

— Ты, брат, Гытды, не крутись под ногами! Пока по мне не прочитали заупокойную, ни тебе, ни твоей старухе не сыпать золы на эту землю! Ступай и прикажи своему ишаку кричать на старом месте! Ей богу, верно говорит Абдыразак — ведь мы сами сделали эту землю землей, этот сад — садом! Не знаю, как брат, а я не сойду с этого места, если даже Абдыразак придет сюда с саблей!

Лоллук стал рядом с братом.

— Если Тархан согласен, я уцеплюсь за эти деревья обеими руками.

— Товарищ председатель, — торжественно сказал Тархан, — мы принимаем свой жребий и прикладываем свои пальцы под решением комиссии.

— Я и раньше знал, что дело этим кончится, — улыбнулся председатель сельсовета, — зачем же было заставлять людей с вами возиться?

— Товарищ Кайгысыз, пусть земля разверзнется, чтобы мы провалились от стыда за все хлопоты, которые вам причинили. Простите нас, темные мы люди, — сказал Лоллук. — Нас еще за руку надо водить…

Не прошло и минуты, как на сход прибежали дети упрямых братьев с полными корзинами и стали бросать яблоки в толпу.

— Всем… спасибо!.. — кричали они.

Прошение на своё имя

Память… Удивительная это вещь — наша память. Странно и непонятно, в неожиданные минуты, — и когда совсем не ждешь, — выбрасывает она из-под крыши повседневных забот и дел свои огненные языки — и тогда пожар!

Так бывало теперь все чаще и чаще, и председатель Совнаркома союзной республики не мог понять, почему и откуда, — если голова занята день и ночь государственными вопросами, если сотни людей ищут твоего совета, ждут встречи с тобой, — почему и откуда врываются в твою голову самые неожиданные воспоминания, и ты остаешься с ними, — пусть всего лишь одну, две минуты, — наедине, один на один? Разве ты одинок, чтобы предаваться воспоминаниям?

А жизнь Атабаева с тех пор, как он возглавил правительство своего народа, стала очень напряженной, вместила в себя множество приключений ума, сердца, воли, события бежали чередой: поездки, заседания, встречи — и все неотложные. И впечатления каждого дня — не разберёшь сразу. То радостные, то мрачные: так от одной овцы рождаются и белые и черные ягнята.