Чудом рожденный

Усач с подстриженной, как щетка, бородой сказал:

— Не убивайся, старик. Известно… От сильного пахнет цветами… Всюду одно и то же.

— А где же справедливость?

— В кармане полковника.

Старик с удивленными бровями не сдавался.

— Я слышал, что русские — человечные, добрые. А это… Куда это годится?

Кайгысыз невольно перебил его.

— Правильно слышал, ага.

— Где же тут правда?

— Полковник — не народ.

— Ты хочешь сказать, что он не русский? Так кто же?

— Полковник — цепная собака царя.

— А царь кто?

— Волк. Что же знает волк о цене мула?

— Вот это верно! — старик погладил бороду, ласково посмотрел на Кайгысыза. — Сказал ты верно, только я одного не могу понять…

— Чего же? — спросил Кайгысыз.

— С виду ты похож на узкобрюких, развращенных туркмен-толмачей, а говоришь, как…

— Я не толмач, дорогой ага.

— А кто же?

— Учитель.

— Непонятное слово.

— Учитель… — мулла.

— Русский мулла? Так бы и сказал, что учишь детей грамоте. А где, в каком мектебе?

— Теперь нигде. Выгнали меня с работы.

— Вон оно что… — старик помолчал, потом сказал. — А ты когда-нибудь слышал, что у того, кто говорит правду, нет друга?

— Приходилось, — засмеялся Кайгысыз.

— Чего же распускаешь язык? Если будешь говорить про царя, как сейчас — плохо тебе придется.

Эта мудрость знакома Кайгысызу, и к чему скрывать — справедлива. Но не всякому дано поступать претив совести.

Он и так проявил осторожность. Хотел взять на Красноводском вокзале билет до Кизыл-Арвата. В Кизыл-Арвате вагоноремонтный завод, там может самые передовые рабочие во всем Закаспии. Когда в России или в Баку начинаются забастовки, — отдается в Кизыл-Арвате. Только не пришлось взять билет в этот город. Рабочий азербайджанец, бежавший оттуда, рассказал на вокзале Кайгысызу, что там начались аресты, полиция бесчинствует, и теперь легче верблюду пройти в игольное ушко, чем уволенному с работы туркмену найти работу в Кизыл-Арвате. Вот и не стал Кайгысыз пробивать лбом стену, вот и едет теперь в Асхабад…

На площади перед асхабадским вокзалом выстроились в ряд новенькие фаэтоны, сытые лошади били копытами, чутко пошевеливали ушами, будто гордились разноцветными кисточками на лбу, яркими — желтыми, красными, зелеными сетками под глазами. Кайгысыз на мгновение задержался взглядом на экипажах. Почему-то на этот раз он не замечал разноликой, разноплеменной толпы, как бывало в Мерве. Разукрашенные лошади, блеск черного лака экипажей воплощали Для него сейчас жизнь иного мира, с другими радостями и заботами, жизнь легкую и плавную, подобно движению дутых шин по асфальту. Он поправил сверток со своими пожитками и широким, размашистым шагом направился на Ско-беяевскую площадь, где помещалась редакция газеты.

Обращаться в областное управление в поисках работы не было смысла. Еще в Мерве Кайгысыз наслышался о старшем писаре губернаторской канцелярии Сулейман-беке. Он имел большое влияние на губернатора, доходы его были баснословны, недавно купил дом в Баку. Естественно, что он очень дорожил своим местом и близко не подпускал к канцелярии интеллигентных туркмен, боясь конкуренции. Изредка он брал в секретари или в толмачи сыновей местных богачей и освобождался от них, как только замечал проблески деловых качеств. Впрочем, даже если бы Кайгысызу представилась возможность устроиться секретарем, он не выдержал бы и двух дней. Кому охота лизать сапоги Сулейман-бека.

Редакция помещалась в низких полутемных комнатах с окнами в сад. Газета издавалась на русском языке, но было и туркменское приложение, и когда Беляев, редактор туркменского отдела, радушно встретил Кайгысыза, у него забрезжила надежда, что вот, наконец, и кончились его скитания.

Сидя в удобном низком кресле, Кайгысыз обстоятельно и ничего не тая рассказал, как его уволили из школы, как он обивал пороги в Красноводске, какие разговоры ведет народ в поезде. Беляев, невзрачный мужчина в яркой тюбетейке, поправляя пенсне на черном шнурочке, согласно кивал головой, как бы подтверждая справедливость впечатлений Кайгысыза.

— А теперь что думаете делать? — спросил он.

Кайгысыз нехотя улыбнулся.

— По-прежнему мерять дороги.

— Что-то не пойму…

— Скитаться в поисках работы.

— Думаю, что не придется, — улыбаясь, сказал Беляев. — Кажется, сам бог привел вас сюда. Нашей газете необходим сотрудник туркмен. Хотите работать вместе со мной? Жалованье небольшое, зато будете получать гонорар…

Кайгысыз ушам своим не верил, неужели возможно такое счастье?

— Ну как, идет? — спросил Беляев.

— Я мог только мечтать, — смущенно пробормотал Кайгысыз,

Беляев позвонил в колокольчик. В комнату заглянул круглолицый паренек, стриженный в скобку.

— Принесите из кассы десять рублей, — приказал он пареньку и, обратясь к Кайгысызу, продолжил, — мы не успели отослать вам деньги за статью. Гонорар, правда, ерундовский, но, как говорят туркмены: «Пока принесут палку, действуй кулаком!» У вас еще все впереди.

И он протянул Атабаеву десятку.

— Спасибо, редактор-эфенди, — смутился Кайгысыз, — у меня еще есть деньги на харчи.

— Знаете, деньги никогда не бывают лишними, — наставительно заметил Беляев, — к тому же вы их заработали. Как же можно отказываться от трудовых рублей?

Эти деньги были нужны Атабаеву, как вода, как воздух. У него оставался один рубль.

Прощаясь, Беляев сказал:

— Сегодня отдохните. Об остальном договоримся завтра.

На этот раз Атабаев не пошел в чайхану, а занял дешевенький номер в гостинице «Лондон». Тут можно было, наконец, искупаться и привести себя в порядок. Вечером он вышел на улицу бодрый, полный надежд и энергии.

Магазины опустили железные шторы на окнах и дверях, но на Атаманской улице было многолюдно. Был час вечернего гуляния, когда густо шла нарядная городская публика: офицеры местного гарнизона, персидские, армянские купчики в лоснящихся котелках, ярких жилетах и галстуках; щебетали барышни с тонкими, перетянутыми корсетами талиями; доносился многоголосый шум из окон чайханы, сладкие звуки оркестров из ресторанов. Кайгысыз почувствовал себя в этой толпе одиноким, чужим, но не побежденным. Всё время вспоминались люди, теснившиеся утром в вагоне, но этот контраст впечатлений не угнетал, а вызывал какой-то необычный прилив сил. В газете можно будет побороться с этой сытой, тупой толпой. Пусть не во весь голос, но ведь есть же спасительная сатира, можно будет писать фельетоны, можно переписываться с Мухаммедкули, привлечь его к совместной работе…

В ту ночь Атабаев спал в чистой постели и видел радужные сны.

Утром, не заходя в чайхану, он отправился в редакцию. Беляев, усталый, смущенный и опечаленный, не пригласил его сесть и сам разговаривал стоя.

— К сожалению, то, о чем мы вчера говорили, — не состоится. Вернее, откладывается по некоторым, не зависящим от меня причинам, — уклончиво объяснил он. — Я виноват, что обнадежил вас. Простите.

Кайгысыз оцепенел.

— Волчий билет из Бахарденской школы? — спросил он после минутного молчания.

Беляев кивнул, опустив глаза.

— Мы будем поддерживать с вами связь, — смущенно сказал он, — при первой же возможности вызовем в Асхабад.

Но Кайгысыз понял, что это — пустой разговор, одна деликатность.

…Итак, все сначала. Куда же направить путь? В кармане еще неразмененная десятка — на билет есть, хватит и на чайхану.

Он поехал в родной Теджен. Маленький городишка, но может еще живут там старые друзья, работает Василий Васильевич?

Первый, кого он встретил в Теджене, был Джумакули, товарищ по русско-туркменской школе. На голове— щегольская папаха, тонкий стан стянут кирмыз-доном, на плечах белые погоны. Джумакули работал старшим толмачом в уездном управлении. Не торопясь, они прошли через весь город от станции до дома Джумакули, и Кайгысыз удивился — сколько перемен в маленьком городке! Пробиты новые улицы, поднялись когда-то молодые деревца. И магазинов прибавилось. Тедженский оазис теперь снабжал хлебом Закаспийскую и Самаркандскую области, да и многие районы Бухарского эмирата. В Теджен шли отовсюду караваны верблюдов с колокольцами, зерно засыпалось в бесчисленные торговые дворы и амбары, оттуда — в мешки и — на железную дорогу. Зерно у дехкан покупали за полтинник, продавали за рубль. И что-то не видно было праздно гуляющей толпы.