Бессмертники — цветы вечности

— Вот так, господа, на весь базар кричим, что везем огромные деньги, да еще почти без охраны, а потом удивляемся: грабят! Как же тут не грабить!.. А сколько оружия можно накупить и непременно накупят на эти тысячи наши революционеры? Теперь голыми руками их не возьмешь…

Ротмистр закурил, завязал папку, и отправился допрашивать свидетелей. В помощь ему железнодорожная полиция выделила ротмистра Кирсанова, а окружной суд — следователя по важнейшим делам Рябинина. Распределив между собой обязанности, взялись за дело. Первым Леонтьев вызвал машиниста паровоза Лятковского. Тот принялся обстоятельно рассказывать:

— С поездом номер четыре двадцать первого сентября я следовал из Самары в Златоуст. Со мной были помощник и два солдата охраны. В семь часов одиннадцать минут вечера мы проходили от разъезда Дема к станции Уфа, и вдруг, не доезжая сторожевой будки, я увидел какой-то подозрительный сигнал: кто-то махал фонарем голубоватого цвета. Что делать? Зная, однако, что никакого сигнала тут не должно быть, я не принял его во внимание и прошел! Тем не менее поезд у меня неожиданно остановился. Ясное дело — кто-то спустил тормоз! Я сразу же вспомнил об артельщиках и, кликнув солдат, кинулся к их вагону. Тут в нас стали стрелять, пришлось вернуться на паровоз. Что делать? Попытался двинуть поезд вперед. В ответ нападающие бросили в мою будку бомбу. Бомба особенная какая-то: никого не убила и ничего не порушила, но образовала столько дыму, что мы едва не задохнулись. Отдышавшись, попробовали отцепить паровоз, чтобы уйти к станции за помощью. Разбойники это заметили и принялись усиленно стрелять. Стал давать тревожные свистки — огонь еще усилили, причем стреляли не только из револьверов, но и из ружей. Ясное дело, отстреливались и мы, то есть наша охрана. Патронов же у нее было мало да и те вскоре кончились, а помощи все не было. Что прикажете делать? Пришлось погасить огни и затаиться. Через полчаса все было кончено. А там появились и вы…

Артельщик Савельев, всхлипывая, вспоминал:

— Поезд неожиданно остановился, и тут же в наш вагон ворвалось несколько человек. У самой двери сидел солдат охраны, но только он было привстал с ружьем, как раздалось несколько выстрелов, и он упал. А у меня в это время как раз сундук с деньгами раскрыт был: это я деньги для выдачи уфимцам отсчитывал. И револьвер мой возле меня лежал, да я его и в руки взять не успел. Один из разбойников схватил его и приказал, чтобы я отвернулся и не смотрел, в противном случае буду убит. Все разбойники в нашем вагоне были в черных полумасках. В мою же простыню они высыпали из ящика деньги, коих у меня было около пятидесяти тысяч… Кто эти разбойники, как одеты, ничего от страха более не помню…

К своим прежним показаниям артельщик Гавриков добавил, что его сотоварищ Михайлов, везший деньги в Златоуст, разбою не подвергся благодаря тому, что заранее пересел в другой вагон. Михайлов подтвердил это и открыто радовался своей предусмотрительности…

До конца дня перед ротмистром Леонтьевым прошли десятки людей. Он задавал вопросы, записывал показания, спрашивал снова, уточнял, переуточнял, пока не вымотался до того, что даже своих помощников начал видеть в черных широкополых шляпах, коротких пальто и в брюках навыпуск.

Ночью ему снились сплошные завалы из тяжелых черных шпал. Они обступили его со всех сторон. Они отрезали ему все пути. Они давили его своей громадностью и невыносимо тяжкой чернотой. Он разбирал один, а за ним поднимался второй. За вторым — третий. За третьим — четвертый… И так до самого утра, пока не разбудила на службу жена.

Шли дни. Папки жандармов на глазах разбухали от обилия исписанных бумаг, но ни одна из них так и не сдвинула дела с мертвой точки. Начальник губернского жандармского управления полковник Яковлев сорвал голос, разнося своих подчиненных; губернатор Ключарев костерил всех направо и налево, жаловался в Министерство внутренних дел и с каждым днем увеличивал охрану своей резиденции.

Департамент полиции слал одну бумагу за другой, и с каждым разом все грознее, пока совершенно не потерял терпения: что там происходит, в этой полуазиатской Уфе, — один поезд грабят за другим, а они и в ус не дуют! Жалованье господам жандармам получать надоело, или служба не по плечу?.. В конце концов пригласили Яковлева в Петербург для личных объяснений.

Собираясь в столицу, полковник вызвал своего заместителя по городу Уфе ротмистра Леонтьева и этак ласково сказал:

— Милый Иван Алексеевич, если по приезде в Петербург я не получу от вас сообщения об аресте грабителей, считайте, что вы разжалованы до рядового стражника и отданы под суд. Для ваших тридцати пяти лет это было бы равносильно катастрофе, не так ли, голубчик?

— За что, господин полковник? — бледнея, еле выговорил ротмистр.

— За то, что в Питере точно таким же манером разделают и меня, ротмистр.

— А вас, простите, за что?

— За то, что в России революция, голубчик!

Полковник уехал, оставив своих подчиненных в тягостном тревожном ожидании. Ротмистр Леонтьев работал день и ночь, весь почернел, замкнулся в себе, ожесточился. Вместе с ротмистром Кирсановым они еще раз побывали на местах ограбления поездов, вместе проанализировали весь следственный материал и пришли к выводу, что обе экспроприации совершены людьми, хорошо знающими местные условия, и скорее всего даже одной группой.

— Уголовников надо исключить сразу и полностью, — решительно заявил Кирсанов. — Это не их почерк, да и не осилят они такое дело. Согласны?

С этим Леонтьев был согласен. Почерк, конечно же, не тот: нападающие действовали очень осмотрительно, изымали только казенные деньги, не нанося ущерба пассажирам, старались обойтись без ненужных жертв. Опрошенные свидетели непременно подчеркивали эту их особенность, а иные вообще утверждали, что они — не «простые» люди, а «образованные».

— Да, уголовники действовали бы иначе. Между прочим, и анархисты тоже, — соглашался Леонтьев. — Что же касается наших эсеров, то им такие дела совершенно не по плечу. Кроме того, эти господа предпочитают не церемониться с людьми и часто попадаются, а тут тебе никакой зацепки…

— Я тоже думаю, что это действует боевая дружина большевиков. Посмотрите, как все четко, по-военному. К тому же только большевики имеют сейчас такие силы. Или вы сомневаетесь, Леонтьев?

— Я не сомневаюсь. Более того — я уверен в этом. Но для того, чтобы моя личная уверенность стала бесспорным фактом дознания, мне, извините за каламбур, нужны факты. А их пока нет. Ни у меня, ни у вас.

— Да, черт побери, нет! Начальство требует улик, арестов, признаний, а у нас руки пусты… Может, зря церемонимся, Леонтьев?

— Что вы предлагаете? Арестовать за «соучастие» кого-то из артельщиков? Кого-то из стражи? Машиниста? Кондуктора? Кочегара?

— А что? Потом, разобравшись, выпустим…. А то ведь как-то неловко: столько времени прошло, а у нас — ни одного арестованного! К такому наше начальство не привыкло…

— Нет, Кирсанов, это не выход. Нужно искать «ниточку», а она приведет нас и к обыскам, и к арестам.

— Дай-то бог!..

Ночью ротмистра Леонтьева опять терзала жестокая бессонница. Не давала покоя навязчивая мысль, что он упустил, не учел, забыл что-то чрезвычайно важное, из-за чего все дело зашло в тупик. Что именно он упустил и забыл, терялось в потемках уставшей памяти и никак не вспоминалось. Может быть, всего лишь какой-нибудь пустяк, в действительности совершенно ничего не решающий, может, даже пустяка этого нет… а вот поди ж ты: всю ночь крутится в голове, не дает уснуть…

Утром, торопясь по своей Гоголевской на службу, ротмистр от неожиданности едва не споткнулся на ровном месте. Наконец-то он вспомнил! Вспомнил, что этот ротозей вахмистр так и не доставил к нему на допрос переездного сторожа с разъезда Дема. Пустяк, сущий пустяк, что может он решить в этом огромном, чудовищно сложном деле? И стоило из-за такой чепухи не спать всю ночь? Чепуха, чистейшей воды чепуха!..