Страница 17 из 31
Рядом с Федьковым переминался с ноги на ногу низенький, сухонький человек. Узкие, в обтяжку, холщовые штаны делали его ещё более тощим. В руке его была зажата соломенная шляпа, давно уже отслужившая свой срок: поля её едва держались, а тульи почти не существовало.
Федьков объяснил: Демид только что проходил по площади и видел, как во двор кооперативной лавки заехали на повозке русские военные.
— Вот, возможно, и попутчики… — Гурьев поднялся из-за стола: — Надо пойти, договориться.
— Я с вами! — поспешно заявил Федьков. Любил он узнавать, разведывать, знакомиться с людьми. Но Гурьев решил, что лучше взять степенного Опанасенко, а не ветрогона Федькова, и сказал ему:
— Нет, побудь здесь, за лошадьми посмотри.
— Слушаюсь… — без обычной живости ответил Федьков.
Демид довел двоих русских до кооператива и, отосланный офицером, ушел обратно.
Дверь лавки, выходившая на улицу, была закрыта, окна наглухо заложены ставнями.
Ладонью Гурьев нажал на калитку. Она оказалась запертой. Постучал.
Калитка чуть приоткрылась. Выглянул солдат в новенькой, топорщившейся пилотке:
— Вам кого?
— Самого старшего.
— Сейчас доложу. — Солдат плотно закрыл калитку. «Дисциплинка! — подумал Гурьев. — Строгий, видать, командир у него».
Ждать пришлось недолго. Вскоре солдат распахнул калитку и пригласил:
— Войдите.
Во дворе стояла запряженная парой лошадей повозка. Разнузданные кони с хрустом ели овес, насыпанный прямо на землю, на что рачительный Опанасенко сразу же обратил внимание. «Погодувать как следует не могут!»
Солдат показал на раскрытую дверь дома:
— Майор — там.
— Побудьте здесь, Опанасенко! — распорядился Гурьев.
Опанасенко, сняв карабин с плеча, прислонился к ограде неподалеку от входа в дом. Хотел поговорить с солдатом, встретившим их, расспросить, кто эти проезжающие, но солдат куда-то скрылся.
Майор встретил Гурьева на пороге — пожилой, с дряблыми, чуть обвисшими щеками и тонкими, плотно сжатыми губами. Он пристально, с какой-то, как показалось Гурьеву, недоброй строгостью, посмотрел на него и произнес, по-особенному четко выговаривая слова:
— Кто такой?
Гурьев отрекомендовался. Спросил: не по одному ли пути ехать им к фронту?
— Вы меня извините, старший лейтенант, — не отвечая на вопрос, проговорил майор. — Но, как говорится, бдительность выше всего… У вас есть удостоверение личности?
— Конечно, — Гурьев вынул из нагрудного кармана удостоверение, показал его майору и в свою очередь попросил того предъявить своё: таков был общепринятый среди фронтовиков порядок взаимной проверки, когда встречались незнакомые.
Свое удостоверение майор предъявил охотно, сказав при этом:
— Правильно действуете… — И усмехнулся: — А то, может, я фриц переодетый? — И пригласил, сразу переходя на «ты»:
— Заходи, старшой, потолкуем.
В большой комнате на длинном столе, заставленном тарелками и мисками с едой, стояла толстобокая керосиновая лампа, ярко освещавшая всё вокруг. Непонятно, почему в комнате всё находилось в беспорядке: ящики комода были выдвинуты, всюду валялись какие-то бумажки, белье, видимо, выброшенное из комода; пестрый диванчик, отодвинутый от стены, стоял накось, на нём боком лежал пустой, с откинутой крышкой, железный сундучок. Нетронутыми в комнате остались только двенадцать гипсовых мадонн, одна другой меньше, по ранжиру выстроенных на комоде.
— Садись, старшой, выпьем ради встречи! — пригласил майор и сам сел к столу.
— Так, говоришь, из госпиталя, своих догоняешь? — расспрашивал он, наливая в стаканы темное, густое вино из оплетенного соломой пузатого кувшина. — Так, так. Ну, и мы то же самое. Говоришь — хочешь вместе ехать? Ладно. Вместе — веселее. Да и поспокойнее. Ты всем этим руманешти не верь, старшой. На вид они приветливые, а того и гляди…
«Ну, это уж ты, товарищ майор, загибаешь — насчет румын-то», — хотел возразить Гурьев, но сдержал себя: может быть, майор — из тех ожесточенных войной или попросту личным горем людей, которые до сих пор видят во всех румынах только недавних врагов. Пройдет это…
Желая перевести разговор на другое, спросил:
— Нас, вероятно, почти в одно время ранило? Меня — весной, как на границу вышли. А вас?
— Раньше, старшой, раньше! — небрежно бросил майор.
— Когда же?
— Зимой. Да что там вспоминать! Пей, старшой, во славу русского оружия!
— А в каких местах вас?
— В каких, в каких… — с шутливой ворчливостью проговорил майор, подвигая Гурьеву стакан с вином. — В районе Корсунь-Шевченковского.
— Да неужели? — Гурьев обрадовался. — Ведь и мы там воевали. Вы в Первый Украинский или во Второй входили?
— В первый.
— Наш! А какая армия?
Майор назвал свою армию и спросил, не в её ли составе был полк Гурьева.
— Соседи, значит… — улыбнулся майор, услышав ответ. — Да ты пей, пей, старшой. Вина хватает. Дуй до дна!
Вслед за майором Гурьев опорожнил свой стакан. Вино было замечательное, выдержанное, огонек так и пошел по всем жилам.
— Славная была баталия…
Гурьев был рад, что встретился с человеком, который тоже принимал участие в знаменитом сражении. Захотелось вместе вспомнить пережитое в те дни, знакомые дороги, села, бои. Но майор почему-то не был расположен к воспоминаниям. Он только подливал вина да приговаривал:
— Дуй, старшой!
На расспросы Гурьева — где тогда, под Корсунем, он воевал и как его ранило, майор отвечал односложно, названий деревень не мог припомнить, задал Гурьеву пару вопросов невпопад и в конце концов раздраженно сказал:
— Меня и ранило и контузило тогда — всю память из головы вышибло…
Чувствовалось, что майору просто не хочется говорить о том, о чем, наоборот, очень хотелось сейчас потолковать Гурьеву, как всякому фронтовику, встретившему фронтовика.
«Почему так? — удивлялся Гурьев, — Может быть, есть у него какая-то своя, личная причина, чтобы отмалчиваться? Не хочет — не надо». И Гурьев заговорил о другом.
Майор старался поосновательнее угостить своего гостя. Но Гурьев больше пить не стал. Несмотря на увещевания гостеприимного хозяина, поднялся, поблагодарил за угощение и, сказав, что утром, как они договорились, заедет, чтобы дальше держать путь вместе, не без поспешности ушел.
Федьков рылся на ощупь в повозке: все искал и не мог найти две пачки махорки, припрятанные на всякий случай. Хотел угостить Стефана, его отца и брата: бедствуют здешние без табака.
Огонек под таганком совсем уже затух. Стефан поднялся и побрел к калитке. Молча остановился там, глядя на темную улицу. Как всегда — ни огонька, ни звука… Но вот его внимание привлек приглушенный разговор возле соседней хаты. Он узнал голос соседа. Окликнул:
— Диомид!
Сосед отозвался. Стефан пошел на голос. Диомид стоял за плетнем в своем дворе — Диомид был мал ростом, только голова над плетнем торчала, — и разговаривал с двумя другими соседями, стоявшими по эту сторону плетня, на улице.
— Что у вас делают русские? — настороженно спросил Стефана Диомид.
— Да вот только что поужинали.
— Ну, и каковы они?
— Как будто — хорошие люди…
— Хорошие? Я тоже так думал. Но эти хорошие всё отберут!
— Кто тебе сказал?
— Они сами!
Диомид вытащил из шапки аккуратно сложенный листок:
— Вот приказ советского коменданта.
— Где ты его взял?
— Сейчас я провожал русского офицера к другим русским, тем, что у приказчика остановились. Шел обратно мимо примарии — увидал меня сторож, Памфил. Дал мне эту бумажку: прилепи, говорит, где-нибудь на видном месте, а то мне идти на ваш край далеко.
— А что в этом приказе?
— Всё забрать у нас! Такого и при немцах не было!
— Святой Вонифатий, спаси и помилуй, загонят всех в колхоз! — заохал сосед, стоявший возле Диомида.