Третья дорога

Борис Николаевич Никольский

Третья дорога

Третья дорога

Глава 1

Сразу после обеда Таня взяла чистую тетрадь, аккуратно обернутый учебник немецкого языка, словарик, ручку и пошла к Генке.

Дом, в котором жил Гена Федосеев, был красный, кирпичный, двухэтажный. Это был очень старый дом — внизу кирпичи давно позеленели, а над парадной дверью еще виднелись следы от старых букв: «Братья Масловы и Кo». Чем занимались эти братья Масловы, теперь никто не помнил, но зато каждый раз, когда в городе снимались кинокартины из дореволюционной жизни, операторы облюбовывали именно Генкин дом. Возле него вырастали старинные фонари, прохаживались дамы в длинных платьях и смешных шляпах, останавливались извозчичьи пролетки… А потом Генка и все мальчишки из их класса бегали в кино и радостно вопили, когда узнавали «свой» дом.

Таня не любила этот дом. Раньше она боялась его, а теперь просто не любила.

Когда она была совсем маленькой, няня пугала ее на ночь:

— Вот не будешь спать, придет горбун, заберет тебя… А вот уже идет хромой дядька с мешком, собирает в мешок непослушных детей. Слышишь — скрипит лестница: скрип, скрип, кто здесь не спит? Скрип, скрип… Кто здесь балуется?

Таня пугалась, пряталась под одеяло, затихала.

Однажды нянины присказки услышала мама.

— Зачем же вы пугаете ребенка? — сказала она. — Хромой или горбатый человек может быть ничуть не хуже нас с вами. Зачем же девочке его бояться? Пожалуйста, больше не делайте этого, прошу вас…

С тех пор няня перестала рассказывать по вечерам свои поучительные истории, но все равно у Тани надолго остался страх перед инвалидами. И когда, гуляя, она проходила по улице мимо красного кирпичного дома, всегда отворачивалась. В доме жил человек с одной ногой. Однажды, как раз когда Таня с нянькой шли мимо, он вдруг точно выпрыгнул из парадной, стукнув костылями о каменные плиты тротуара, и остановился, осматриваясь по сторонам. Одна его щека была порезана — наверно, он только что брился, но тогда эта свежая царапина на его лице почему-то показалась Тане особенно страшной. Да и то, что он не пошел сразу ни направо ни налево, а стал осматриваться, словно искал кого, и то, что он появился именно в этот момент, будто подстерег их, так напугало Таню, что она прижалась к няньке и долго боялась оглянуться: ей казалось, что одноногий скачет за ними на своих костылях…

Страх ее перед этим человеком и перед этим домом стал еще больше, когда однажды случайно она подслушала разговор взрослых. В тот вечер к Таниному отцу пришли гости, и Таню рано отправили спать. Спать ей не хотелось, она лежала в темноте с открытыми глазами и прислушивалась к разговору в столовой. Сначала взрослые говорили тихо, приглушенно, но потом, видно, решили, что она уже заснула, и голоса стали громче.

— Нет, вы подумайте, вот так, ни с того ни с сего наброситься на человека… Видите ли, раз он инвалид, так ему все простится…

— Да вы знаете, инвалиды тоже разные бывают. Другому ногу в пьяном виде трамваем отрезало, а он кричит громче всех, что на войне пострадал…

— Нет, вы подумайте, вот так, ни с того ни с сего, точно знаю. — Это папин голос.

— На фронте-то на фронте, но надо же все-таки сдерживаться.

— Я так ему и сказал, — это опять папа, — а он, представляете, буквально с кулаками кинулся. Побагровел весь, я уж испугался, думал, его удар хватит. И главное, ведь я же хорошего ему хотел, не понимаю, чего он…

— Так он, наверно, пьяный был.

— Не знаю, не могу сказать, тут уж не до того было, чтобы разбираться.

— Подождите, а какой это Федосеев, что-то не представляю.

— Ну как же, рядом здесь живет, в красном доме. У него еще четверо детей.

— Беда детям с такими родителями, одно несчастье…

— Ну что же делать, дети здесь ни при чем…

Голоса снова стали тише, но теперь Таня уже не решалась закрыть глаза — она была уверена: стоит только закрыть глаза — и ей приснится одноногий Федосеев.

С тех пор, если ей приходилось одной появляться на улице, она всегда обходила этот дом стороной. Одноногого человека она больше не встречала. Потом ей сказали, что он умер.

Тогда она еще не знала, что этот человек был Генкиным отцом. Тогда она и самого Генку не знала, потому что еще не училась в школе.

А теперь она училась уже в седьмом классе, и Генка тоже в седьмом, и она шла к нему домой, потому что он получил двойку по немецкому и ей поручили взять над ним шефство.

Это было ее первое поручение, и в дом к незнакомым людям она тоже шла впервые: раньше она ходила только к своим подругам да вместе с мамой к маминым друзьям в гости.

Она не решилась сразу переступить порог этого дома и сначала несколько раз прошлась по улице туда и обратно, словно просто гуляла, словно у нее и не было никакого дела. Но ходить так бесконечно было нельзя, к тому же она сообразила, что Генка может увидеть ее из окна.

Наконец она набралась храбрости и вошла в дом. На лестнице пахло сыростью, погребом, перила были скрипучие, шаткие. «Скрип, скрип…» — неожиданно вспомнилось ей.

Таня поднялась на второй этаж и позвонила.

Дверь открыл Генка.

— А-а! — сказал он. — Явилась? Ну, проходи.

Таня заранее решила не обращать внимания, если он будет грубить или дразниться. Мама всегда говорила, что это самое лучшее средство в таких случаях — не обращать внимания.

Она вошла в переднюю и робко осмотрелась. Хотя она знала, что того человека давно уже нет здесь, все-таки ей было не по себе — казалось, все в этом доме непременно должно напоминать о нем.

Ей казалось, что вот-вот где-нибудь в углу она увидит костыли или какую-нибудь коляску для безногих, какое-нибудь кресло на колесиках.

Но в передней стояли самые обычные вещи: лыжи с палками, бамбуковое удилище, банка из-под краски…

Таня стала вытирать ноги о резиновый коврик, и тут над дверью в комнату вдруг вспыхнула световая табличка: «Вытирайте ноги!»

— Ой! Что это? — сказала она.

— А это мы с братом делали такую штуку, — торопливо пояснил Генка, — только немного недоделали. Пока зажигается не тогда, когда нужно. Понимаешь, надо, чтобы зажигалась, когда человек проходит мимо коврика, а сейчас получается наоборот. Можно, конечно, сделать, чтоб она все время горела, а как ступишь на коврик, сразу бы гасла… Только батареек жалко, они быстро выдохнутся. Да не бойся, больше ничего такого не будет.

— А я и не боюсь, откуда ты взял?

Вслед за Генкой Таня вошла в комнату.

Комната была большая, даже очень большая, почти как зал, с огромными окнами, с разными завитушками на стенах у потолка. Посреди комнаты стол, покрытый клеенкой, у стены буфет, диван, еще один небольшой столик. Обстановка как обстановка, самая обычная обстановка.

Таня положила на стол свой учебник, и тетрадь, и словарик, и ручку — она проделала это неторопливо и обстоятельно, в точности как учительница немецкого языка Анна Леопольдовна, когда входит в класс. Но Генке, видно, не очень-то хотелось заниматься — он побродил вокруг стола, потом сказал:

— Хочешь, я тебе аквариум покажу? Знаешь, какие у меня рыбы есть! Ни у кого таких нет…

— Гена!

— А хочешь — приемник покажу, какой я делаю? Карманный!

— Гена, перестань, пожалуйста!

— Ну, ладно, вот ответь мне на два вопроса, и тогда будем заниматься. А не ответишь — не будем. Идет? Вот слушай.

— Ничего я не буду слушать!

— Нет, ты скажи, ты вот скажи, зачем человеку учить немецкий, если он, может, за всю свою жизнь ни одного немца не встретит и ни одной немецкой книжки не прочтет? А? Или вот еще: зачем человеку учить, например, ботанику, если он станет физиком? Выходит, человек только зря тратит время, так?