Возвращение

 - За мной, мать вашу!

 Но его либо никто не слышал в грохоте разрывов мин и снарядов, в трескотне пулемётной, либо делал вид, что не слышит, но так или иначе, никто не поднялся и не закричал вслед за ним «ура».

 - Не расстраивайтесь командир, - подбодрил его Шахов.

 - Никто не поднялся…

 - Почти никого не осталось!

 Он и Петя Шелехов входили в те неполные два десятка бойцов, которые сдерживали натиск немцев.

 - Тебе легко говорить, – пренебрежительно отмахнулся офицер, - а мне комполка голову оторвёт.

 - Дальше передовой не пошлют, меньше роты не дадут! – пошутил Петя.

 Головатюк огорчённо махнул рукой и, пригибаясь, побежал в своё временное жильё. Там сидели и пили водку командиры приданных полку пулемётных и миномётных рот. Они заняли большой немецкий дзот, наполовину разбитый. Из-под брёвен обрушенного наката торчала скрюченная рука и подкованные каблуки двух сапог.

 - Своего квартиранта никак не достанете…

 - Вытащить бедного «ганса» нет никакой возможности, он крепко зажат. – Как бы оправдываясь, произнёс Михаил Соколов и достал третью кружку.

 Жили они в таком приятном соседстве уже несколько дней. У дзота, в канаве, лежали ещё шесть «друзей» в зелёных шинелях. 

 - Чего такой хмурый? – спросил вошедшего изрядно захмелевший миномётчик Соколов.

 - Аааа! – скривился старлей и выпил залпом согревающий алкоголь. – Почти вся рота полегла.

 - А что с батальоном?

 - Почти никого их командиров не осталось.

 - Зато скоро станешь комбатом…

 Молча, выпили ещё по одной. Пулемётчик Первухин начал рассказывать услышанную историю:

 - У меня в роте в начале войны служил красноармеец-пулемётчик Семён Константинович Гитлер, еврей по национальности. Воевал хорошо и я представил его к медали «За отвагу». Написал бумагу, всё чин чином, а меня на следующий день вызывает комдив и громко так спрашивает: « Ты что сукин сын думал, когда представление писал?.. Ты хочешь, чтобы я за отвагу наградил Гитлера?»…

 Все выслушали смешной случай, но никто не рассмеялся. Да и повода смеяться, особо не было. На вопрос Соколова, что с ним и почему молчит, Головатюк как-то криво улыбнулся и почти одним рывком выскочил из блиндажа.

 - Куда это он? - вырвалось у пьяного Первушина.

 Соколов лениво ответил:

 - Известно куда. Подымать в атаку. Такова уж доля командира стрелковой роты… Мне, пулемётчику, и то немножечко лучше. Я не подымаюсь первым и не кричу: «Вперёд! За мной!..»

 - Я к счастью тоже!

 - Как твоя, пулемётная рота?

 - Осталось три отделения...

 - Что-что?! Три, значит, пулемёта?

 - Три «максима». Правда, есть ещё два ручных – «дегтярята».

 - И всё?

 - Всё, Михаил, всё... Ну, брат, мне пора. Пойду. А ты скажи своим, чтобы поточнее кидали свои игрушки. Давеча одна мина разорвалась в двух метрах от нашего «станкача».

 - Может, немецкая?

 - Нет, дорогой. Твоя!

 - Не может быть! - вырвалось у Соколова, но он понял, что товарищ говорит правду и огорчился.

 … В соседней землянке тоже происходили интересные вещи. Начальник Особого отдела части майор Пивоваров пришёл к Геннадию Шахову разгадать странный ночной сон. Тот ради шутки разок похвастался, что является большим экспертом в этом вопросе.

 - Я видел во сне часы, на которых было двенадцать часов времени. – Спросил озадаченный майор. - Что это значит?

 - Нужно подумать…

 После того случая когда Пивоваров пытался «пришить» им дело за дискриминацию командиров Генка решил проучить вредного чекиста. Он глубокомысленно почесал бритый затылок и выдал:

 - Часы - это месяц…

 - Ну?!

 - Время - могут убить в полночь! - «приговорил» Шахов особиста.

 Тот в течение месяца не вылазил с КП полка, даже позеленел от недостатка воздуха в полусыром подвале-яме.

 - Жив! – радостно выдохнул еле живой майор.

 Шутливое пророчество неожиданно сбылось, только коснулось оно его и Петю Шелехова. В полночь 12 декабря 1942 года случайный снаряд разворотил дзот, где они спокойно спали, отправив Петю в госпиталь, а расшифровщика снов на тот свет…

 Выходящий из металлических труб белёсый дым медленно рассеивался между густо стоящих сосен, брезентовые палатки были наполовину завалены снегом. Даже на расстоянии в воздухе ощущался стойкий запах лекарств.

 - Как славно, что госпиталь оказался рядом. – Подумал Пётр Шелехов, когда его доставили в лечебное заведение.

 Белые халаты, надетые прямо на шинели или телогрейки, обрызганные кровью, придавали людям какой-то необычный, во всяком случае, не госпитальный вид, который вызывал у него невольный страх.

 - Почему у каждого госпиталя своё лицо? – спросил его лежащий рядом грузин. – Не знаешь генацвале?

 - Не замечал, - вяло откликнулся Петя и поинтересовался: - А чего вы всех генацвалями зовёте?

 Грузин добродушно засмеялся и сказал:

 - Когда беда придёт к тебе, я возьму её на себя.

 - Ты о чём?

 - Дословный перевод…

 - Понятно!

 Все работники госпиталя были чрезвычайно серьёзны, деловиты, с отражением усталости в глазах. Но это был обычный прифронтовой госпиталь, занимавшийся первичной обработкой ран, срочными операциями и отсеивающий смертников от тех, у кого ещё была надежда на жизнь.

 - Это люди, которые первыми оказывают квалифицированную помощь, - поглядев на врачей, сказал грузин. - От их умения зависело многое для раненых.

 - Для многих жизнь или смерть…

 Только что прошедшие бои перегрузили госпиталь. Раненые поступали без счёта, и госпитальная деятельность шла на пределе. Немного в стороне от операционной палатки зловеще возвышалась поленница из трупов; и тот факт, что нижний ряд был засыпан снегом, а наверху лежали ещё не застывшие тела, говорил, что она постоянно росла.

 - Откуда так хорошо знаешь русский зык? – спросил собеседника Петя.

 - Я родился и жил в Москве. – Не вдаваясь в подробности, ответил тот.

 - А я всегда попасть в столицу…

 - Обязательно приезжай ко мне в гости! – радушно пригласил грузин.

 - Если выживу…

 Шелехов с тоской посмотрел на длинную очередь окровавленных носилок со стонущими, мечущимися в лихорадке или застывшими в шоке людьми впереди них.

 - До утра не перевяжут… - определил он на глаз.

 - Потерпим! – сквозь зубы процедил грузин.

 - Хорошо, что раны у нас не смертельные…

 Петя лёг поудобнее и сказал:

 - Особенно тяжела судьба тяжелораненых.

 - Сестричка, - попросил грузин, - дай попить.

 - А ранение не в живот? – поинтересовалась на бегу хорошенькая медсестра.

 - Что ты красавица!

 Девушка сунула раненому жестяную кружку с родниковой водой и побежала дальше. Грузин большими глотками выпил воду и с блаженством закрыл тёмные глаза.

 - Чаще всего их вообще невозможно вытянуть из-под обстрела. – Рассуждал уже бывалый солдат Шелехов. - Но и для тех, кого вынесли с нейтральной полосы, страдания не кончались. Путь до санчасти долог, а до госпиталя измеряется многими часами. Достигнув госпитальных палаток, нужно ждать, так как врачи, несмотря на самоотверженную, круглосуточную работу в течение долгих недель, не успевают обработать всех.

 Сосед молчал, и Пётр повернулся к нему.

 - Спишь что ли? – спросил он и тронул его за плечо.

 Грузин до того сидевший на полу прислонившись спиной к стене неожиданно свалился мешком.

 - Умер, - сказала медсестра, которую позвал Шелехов, - с такой раной ему нельзя было пить воду…

 - Хотя бы не мучился.

 Особых неудобств от своей пустяковой раны он не испытывал, ему в очередной раз повезло. Ночью Петя спокойно спал, днём слонялся по окрестностям, разорял заброшенные ульи или бездельничал. Жил около госпитальной кухни…

 - Вот так бы и воевать всю войну! – мечтал он.

 Кухней заведовал старший сержант Земан, худощавый парень, сильно воровавший из солдатского котла. Он так и жил в машине с продуктами, спал на мешках с крупой или ящиках с консервами.