Испанские тетради

Итак, опасения, высказанные мною в разговоре с Альваресом дель Вайо, к сожалению, оказались вполне основательными. Однако на первых порах события в Испании никак не отразились на моей работе и моей жизни. Я оставался как бы в стороне.

В прошлом у меня никогда не проявлялось особенного интереса к Испании. По совести сказать, я и не очень много знал о ней. Картины Веласкеса и Гойи, образы Колумба и Кортеса, костры инквизиции, «Дон-Кихот» Сервантеса, романы Бласко Ибаньеса – вот, в сущности, и все, что мне обычно приходило в голову при слове «Испания». И это не было случайностью. На протяжении многовековой истории пути России и Испании нигде не скрещивались. Эти две страны никогда не приходили в дружеские или враждебные контакты. Они следовали разными дорогами, разделенные громадными по тем временам географическими пространствами и не связанные никакими нитями политического, экономического или духовного взаимодействия. Даже в наполеоновскую эпоху, когда Россия и Испания делали, по существу, одно и то же дело, ведя упорную борьбу против всеевропейского засилья Бонапарта, между ними было мало общего. Правда, в 1808 году, в самом начале борьбы испанского народа против французского нашествия, Севильская хунта обратилась к русскому императору Александру I с просьбой о помощи, но последний остался глух к этому. Правда, четыре года спустя, в июле 1812 года, после разрыва между Александром и Наполеоном, Россия и Испания заключили договор о военном союзе, но его воздействие на последующее развитие событий было очень незначительным. Правда, революция 1820–1823 годов в Испании имела большое влияние на движение декабристов, но трагический конец этого движения тоже сыграл свою роль: в России постепенно заглохла память о второй испанской революции.

Все эти обстоятельства нашли свое отражение и в судьбах развития русской культуры, русской общественной мысли на протяжении XIX и XX веков. Испания в этих судьбах не играла почти никакой роли. А отсюда, естественно, вытекала и слабость интереса к Испании со стороны нашей интеллигенции. Интересовались Германией, интересовались Францией, интересовались Англией, интересовались Италией, а Испания привлекала к себе внимание разве только каких-либо оригиналов. Вплоть до 1936 года она занимала весьма скромное место и в международной политике. Не отличались яркостью и события ее внутренней жизни.

Было и еще одно обстоятельство, которое в то лето действовало умеряющим образом на мой интерес к испанским делам. Когда 18 июля Франко поднял знамя мятежа в Марокко, никто в Европе не думал, что началась первая битва второй мировой войны и что фокус мировой политики на целых два года переместится на Пиренейский полуостров. Считали наоборот, что все здесь кончится очень быстро. Сам Франко был уверен, что через 48 часов он станет властелином Испании.

А республиканское правительство полагало, что оно подавит восстание самое большее в течение нескольких недель. Расчет на быструю ликвидацию мятежа, вероятно, оправдался бы, если бы не интервенция Германии и Италии. Однако в начале событий в возможность серьезной интервенции с их стороны мало кто верил. Сомнительно, чтобы даже Гитлер и Муссолини в это время ясно себе представляли, во что им обойдется испанская война. Правда, перед 18 июля они поощряли Франко в его намерениях, в первые дни мятежа послали ему немного оружия, несколько десятков самолетов и, пожалуй, думали, что сверх того от них едва ли много потребуется. На деле получилось иначе. В порядке цепной реакции первый шаг невольно потянул за собой второй, затем последовал третий, четвертый и т.д., вплоть до посылки в Испанию целых армий вторжения с сотнями самолетов и тысячами орудий. Но в июле этого не было видно…

Итак, летом 1936 года в политических кругах Европы господствовало мнение, что события в Испании – это чисто внутренняя борьба, которая должна закончиться в течение нескольких недель и не возымеет сколько-нибудь значительного влияния на международную ситуацию. У меня не было уверенности в правильности такого прогноза. Однако, едва только закрылся английский парламент и в Лондоне начался мертвый политический сезон, я, как обычно, решил ехать в отпуск. Запросил об этом Москву. Наркоминдел не возражал. И в середине августа 1936 года мы с женой покинули Англию на семь недель.

Сначала поехали в Сочи. Затем отправились в длительное и чрезвычайно интересное путешествие по Кавказу. И, откровенно говоря, в это время я очень мало думал о Европе со всеми ее острыми и сложными проблемами. И вдруг совершенно неожиданно эта старая, сварливая, раздираемая противоречиями Европа грубо напомнила о себе!

Размышления в пути

8 октября, днем, я вернулся в Москву. Сестра жены, встречавшая нас на вокзале, сообщила, что вот уже два дня подряд ей звонят из Наркоминдела и просят меня сразу же по приезде явиться к заместителю Наркома иностранных дел (Нарком M. M. Литвинов находился в это время в отпуске).

Едва мы вошли в квартиру, как опять зазвонил телефон.

На другом конце провода оказался сам заместитель Наркома. Он еще раз категорически потребовал, чтобы я немедленно приехал в НКИД.

Полчаса спустя мы встретились. Заместитель Наркома бурно приветствовал меня.

– Ну, слава богу, приехал наконец!

– А в чем дело? – поинтересовался я.

– Дело, Иван Михайлович, в Испании… События, которые там разворачиваются, имеют большое значение, и мы не можем оставаться в положении равнодушных зрителей. Наш долг – поддержать испанских демократов. Если победят испанские фашисты, за спиной которых стоят Германия и Италия, возрастет опасность европейской войны… В частности, чрезвычайно важно всеми мерами противодействовать тем вредным махинациям против Испанской республики, которыми занимается сейчас лондонский комитет по «невмешательству» в испанские дела. Он возник уже после вашего отъезда в отпуск, но вы, как наш посол в Англии, являетесь членом этого комитета… И, поскольку там сейчас завязалась острая борьба, вам придется поторопиться с возвращением в Лондон…

Я стал расспрашивать о деталях и при этом узнал, что как раз накануне моего приезда, 7 октября, Советское правительство сделало в комитете заявление, которое должно иметь далеко идущие последствия. Заместитель Наркома дал мне прочитать его. Содержание документа свидетельствовало, что СССР готовится к решительным шагам, способным прорвать дипломатическую паутину лицемерного «невмешательства», которую так тщательно плели капиталистические державы Европы и Америки.

– Завтра же выезжайте в Лондон, – резюмировал заместитель Наркома, – а сегодня вечером мы с вами поедем в Кремль, где вы получите конкретные указания.

В 23 часа мы действительно были в Кремле. К тому времени я успел уже ознакомиться со всей перепиской по испанским делам между лондонским посольством и Наркоминделом, а также с материалами ТАСС по этому же вопросу.

Заседание в Кремле продолжалось недолго. Заместитель Наркома повторил на нем примерно то же, что говорил мне несколько часов назад, и закончил выводом: советский посол в Англии должен немедленно вернуться к месту своей работы. Прения по докладу были очень краткими и строго деловыми. Директивы, которые я получил, в основном сводились к следующему: СССР хочет мира и не хочет войны, он ведет борьбу с агрессорами – везде и при всяких условиях; то же самое надлежит делать и в комитете по «невмешательству».

Такова была общая линия. А по отдельным конкретным вопросам мне надлежало запрашивать указания по телеграфу. В то же время от меня потребовали, чтобы в комитете я держался наступательной тактики, так как оборона может привести только к провалам.

Я заявил, что принимаю все это к исполнению. Раскланялся и вышел.

А вечером 9 октября уже сидел в поезде, быстро уносившем меня на запад, к советско-польской границе.

Путь от Москвы до Лондона через Берлин и Париж занял двое с половиной суток. В течение всего этого времени я тщательно готовился к предстоявшим мне дипломатическим боям. Покупал по дороге десятки газет и журналов, с особым вниманием выискивал в них все, что так или иначе относилось к Испании. Беседовал с советскими дипломатами в Берлине и Париже о позиции Германии и Франции. Продумывал возможные ходы и контрходы в комитете по «невмешательству».