Страница 5 из 29
Везде текла нормальная, простая жизнь. Один Анохин болтался неприкаянный, одинокий и никому не нужный. Ему хотелось приткнуться — куда-нибудь, лишь бы приткнуться, он не мог дольше выдерживать такое существование…
С какой стати он должен портить всем этим окружающим его людям жизнь? В конце концов, что сможет сделать ему этот майор, который так старательно называл его голубчиком? До каких пор будет он мыкаться из города в город?
Анохин опять поехал в Москву. “В последний раз”, — сказал он себе, хотя вовсе не был уверен, что в последний раз…
В сотый раз он вышел на привокзальную площадь. Дошел до остановки троллейбуса. Постоял. Потом пошел было обратно к вокзалу. Вернулся к остановке. Сел в троллейбус и поехал в центр города. Там он долго ходил по улицам. Трудно было решиться на то, что он надумал. Не хватало мужества. Он шел на верную гибель. Американцы советовали Анохину в случае задержания немедленно покончить с собой. В советских застенках, уверяли они, каждого задержанного ждут пытки и смерть. Умирать не хочется никому. Но и убивать своих соотечественников Анохин тоже был не в силах. И так и этак — все было нехорошо. А лгать он больше не хотел. Анохин зашел в первое попавшееся кафе и как следует наелся. Осетрина, сосиски, курица, пирожное. Пил он только лимонад. Даже пиво не стал пить. Он не хотел терять рассудок. Потом подошел к справочному киоску и спросил, где помещается разведка. Барышня, сидевшая в киоске, посмотрела на него отсутствующим взглядом. Она такого учреждения не знает. “Разведывательное управление, уголовный розыск, МВД”, — настаивал Анохин. Барышня попросила оставить ее в покое. Тогда он подошел к первому попавшемуся ему по дороге милиционеру.
— Я шпион, — сказал Анохин. — Отведите меня!
— Вы лучше идите домой, — сочувственно посоветовал милиционер. — Идите и проспитесь.
Анохин настаивал на своем. Им вдруг овладело упрямство. Он с трудом уговорил милиционера пойти с ним в отделение милиции. Там он раскрыл свой чемодан. Ну тут уж ему никого не пришлось уговаривать. Через полчаса его увезли на машине туда, куда он так настойчиво хотел попасть.
Он сидел в кабинете перед лейтенантом, которому было поручено вести дело, и рассказывал все о себе и о своих хозяевах, о Маракеше и Франкфурте…
— Ну что нам с вами делать? — сказал лейтенант после долгого разговора. — Арестовывать или отпускать…
Он оставил Анохина одного, ушел куда-то, по-видимому, советоваться.
— Вот вам записка в гостиницу, — сказал он вернувшись. — Идите, отдыхайте, а утром возвращайтесь, пропуск вам будет заказан.
— А если я убегу? — спросил Анохин.
— Ну куда вы от нас денетесь? — добродушно сказал лейтенант. — Вы сделали лучшее, что могли для себя придумать.
Это было слишком прозаично. Анохин ждал чего-то необыкновенного, он был даже разочарован.
Потом потянулись допросы, один другого скучнее и муторнее. Он рассказывал все, что знал, и все, о чем он рассказывал, до того ему омерзело, что он думал только о том, как бы поскорее ему от всего этого освободиться.
Изо дня в день подходил он к серому многоэтажному зданию, заходил в бюро пропусков, предъявлял дежурному коменданту свой фальшивый паспорт, получал пропуск, на лифте поднимался на пятый этаж, заходил в комнату № 427, здоровался со своим лейтенантом и начинал рассказывать… Несколько раз по пятницам вместе с лейтенантом он ездил в Тучкове Но штаб русских повстанцев молчал.
Наконец наступил момент, когда Анохин исчерпал всего себя.
— Что со мной сделают? — спросил он, он уже не сомневался в том, что его не расстреляют.
— Ничего, — сказал лейтенант. — Вас решили простить.
— Как это “простить”? — переспросил Анохин. — Как же это можно?
— А зачем вас казнить? — добродушно возразил лейтенант. — Живите, работайте, из вас еще выйдет что-нибудь путное.
Анохин растерялся.
Ох с каким наслаждением схватил бы он за глотку одного из своих “лекторов”…
— Так вот, все, Павел Тихонович, — сказал лейтенант. — Живите, работайте. Вот вам адреса. Получайте честные документы, поезжайте на завод, здесь он указан. Вы говорили, что хотите стать механиком. Вас примут там на работу. А что касается штаба повстанцев, то они, вероятно, сменили свои позывные и пароли после вашего исчезновения, а явку заморозили. В общем, все в порядке. Желаю успеха!
Лейтенант встал, вышел из-за стола и пожал Анохину руку — не с тем надменным и покровительственным видом, как делали это американские офицеры, когда отправляли его в Россию вредить, убивать и шпионить, а совершенно просто, по-приятельски, как свой своему, как честный человек честному человеку.
— Меня зовут Дмитрий Степанович Евдокимов, — сказал лейтенант. — Прошу не забывать. В случае чего, милости просим. Какая-нибудь заминка, недоразумение — прошу…
И все действительно произошло так, как сказал Евдокимов. В отделении милиции ему выдали паспорт, и для этого не пришлось никого ни убивать, ни обманывать. На заводе приняли на работу, дали комнату. В цехе ему понравилась Шура Лужникова, и хотя он все ей о себе рассказал, она не побоялась выйти за него замуж. В прошлом году он поступил на заочное отделение института…
И вот пришла расплата. Путь к честной жизни ему был заказан. Он не захотел изменять, убивать, предавать, и вот теперь его за это убьют. Шура овдовеет. Маша станет сиротой…
От своих прежних “хозяев” никуда не уйти. Они его предупреждали. И он сам видит, что никуда не уйти. Напрасно он воображал, что все плохое позади. Не пойти с повинной он не мог. Но жениться было не нужно. Не нужно было поступать в институт. Это все ни к чему. Если он не попал под машину, его застрелят. Если не застрелят, расправятся еще как-нибудь. У них везде свои люди. Где бы он ни был, его настигнут…
Всю ночь Анохин не сомкнул век. Только в Африке, в этой чертовой раскаленной, безвоздушной пустыне, он переживал такие мучительные ночи. Один, один со своей бесконечной тоской и без всякой надежды на будущее…
И вот опять он очутился один, в пустыне, наедине со своею тоской. Что он может сказать Шуре? Было преступлением с его стороны жениться на ней, да еще завести дочку. Не сегодня завтра его убьют. У Шуры не будет мужа. У Маши — отца. Что с ним сделают? Бросят под машину? Застрелят? Отравят?..
4. Комната № 427
— Ты не заболел? — спросила Шура утром мужа.
У него был такой несчастный вид.
— Нет, — сказал он.
Ему плохо удавалось скрыть тревогу, терзавшую его сердце.
— Ты сходи в поликлинику, — предложила Шура. — А то что я буду с вами двумя делать?
Машу уже несколько дней не носили в ясли: там был случай кори, и в яслях объявили карантин. Маша была здорова, но Шура очень боялась, что Машенька заболеет корью.
— Придется опять просить Наташу присмотреть за Машенькой, — сказала Шура. — Ты бы купил Наташе конфет…
При всех затруднительных обстоятельствах Анохины обращались за помощью к Наташе Сомовой, и не было еще случая, когда бы она их не выручала.
— Хорошо, — сказал Анохин. — Я схожу в поликлинику.
Машенькой они, конечно, нагрузили Наташу. Анохин и Шура вышли из дому вместе; она побежала на завод, он пошел в поликлинику.
— Ты скажи в цехе, — попросил он жену, — что я заболел…
На самом деле он отправился совсем в иную сторону.
Он подошел к знакомому зданию, вошел в бюро пропусков, спросил, как найти лейтенанта Евдокимова.
— Вы Анохин? — спросил из окошечка старшина.
— Да, — с некоторым удивлением сказал Анохин.
— Имя—отчество?
— Павел Тихонович.
— Правильно.
Старшина порылся в пачке готовых пропусков и протянул один из них Анохину.
— Как… — начал было Анохин.
— Пропуск вам заказан, — сказал старшина. — Получите. Вас ждут…
И вот в руках у Анохина опять, как и тогда, два года назад, пропуск в комнату № 427, он опять входит в знакомый кабинет.