Страница 20 из 135
Наше любимое детище, крестьянская самоохрана, оказалось в отчаянном положении, между молотом и наковальней. Ждать больше было нельзя. Мы решили не останавливаться ни перед чем и во что бы то ни стало достать от немцев официальное разрешение хоть на одну винтовку для каждой деревни. Только это одно и могло тогда спасти положение. Если бы кто-нибудь только знал, каких это нам стоило усилий и трудов! Мучительно трудный это был период, он чуть-чуть не привел нас к ссоре с нашим благодетелем, полковником из фельдкомендатуры. Зуевская деревня Гендики, как и некоторые другие «наши» деревни, стояла на большом озере: фельдкомендатура объедалась у нас свежей рыбой. Самогон и для фельдкомендатуры, и для штаба армии[111] привозили бочками. Но сам комендант, надо ему отдать справедливость, хоть и ел, конечно, рыбу, был несомненно нашим искренним и совершенно бескорыстным другом. Мы не давали ему спокойно жить, непрестанно надоедая своими просьбами о винтовках, а он надоедал в свою очередь армии, всячески расхваливая крестьянскую самоохрану.
Дело это тянулось уже почти от самой Пасхи, то есть, во всяком случае, не меньше двух месяцев. И до сих пор невозможно сказать, что сыграло для него решающую положительную роль: бесконечные надоедания, живая рыба, посланная с полковником в армию, близость ли сбора урожая или последняя выдумка нашего барона-фельдкоменданта, который сказал в штабе армии, что безоружные крестьяне отобрали у партизан винтовки и просят оставить их для охраны своих деревень. Но наконец разрешение на восемь винтовок было все-таки получено. Заложников как таковых, которых мы все время предлагали из своей среды за винтовки, немцы при этом не взяли, но три человека из группы все же должны были отвечать своей головой за оружие. Немцы любят такие штучки. Что значит в данном случае «отвечать», было совершенно не ясно, но на радостях и не хотели особенно уточнять.
Ликованию в группе и в деревнях не было границ. Но времени терять было нельзя. Наш «генералиссимус», М. Е. Зуев, распорядился немедленно поднять со дна озера два ящика винтовок и привести их в боевую готовность. Каждое разрешение должно было прикрыть собой, по крайней мере, пять винтовок. В местной деревенской кузнице фабричные номера оружия исчезли как по волшебству, на их место сейчас же были набиты новые. Но — чудо — что ни винтовка, все один и тот же номер, и при этом как раз тот самый, который указан в разрешении фельдкомендатуры. И так на каждый комплект из пяти винтовок. На деревенском участке полоцкого фронта «жизнь стала легче, жизнь стала веселей», как сказал бы товарищ Сталин. Но к Сталину после получения разрешения на винтовки мы стали относиться уже несколько свысока, теперь у нас был действительно свой генералиссимус: сорок винтовок — это не шутка!
Почти в то же самое время на другом участке фронта, в самом городе Полоцке, назревал в высшей степени серьезный кризис, получивший, однако, вскоре сколь неожиданное, столь же и благоприятное свое разрешение. В один из ясных августовских дней к зданию фельдкомендатуры приехал на своей машине ортскомендант со своим переводчиком, бургомистром города и начальником полиции. Вид у всей четверки был мрачный и озабоченный. Ортскомендант приехал для того, чтобы договориться о посылке карательной экспедиции против нескольких мятежных деревень. Обстоятельство дела было следующим. Накануне русская полиция случайно наткнулась около одной из этих деревень на изуродованный труп немецкого солдата. Все указывало на то, что это дело местных крестьян. Полиция уже давно наблюдала за ними, им приписывались следующие тяжкие преступления: укрывательство советских парашютистов, незаконное хранение оружия и неоднократные попытки подрыва близлежащего железнодорожного полотна. Не менее убедительным доказательством виновности несчастных деревень, чем труп солдата, уже привезенный в город, служили несколько перехваченных писем от какого-то начальника партизанского отряда к одному из крестьян вышеуказанной деревни.
Дело было ясное и простое. Все четверо представителей власти во главе с ортскомендантом требовали самых срочных мер, жестокого наказания в назидание прочим. Они считали нужным послать для расправы хорошую строевую воинскую часть. Если она обнаружит при обыске в деревнях, упоминаемых в письме партизанского начальника, оружие, деревни должны быть сметены с лица земли. Если же оружия не окажется, полиция арестует только наиболее подозрительных и сама произведет дальнейшее расследование. Все было логично, просто и ясно за исключением одного: деревни, предназначенные к разгрому, были зуевские!
Полковник забрал все «вещественные доказательства» для доклада в штаб армии. Затем распрощался со своими гостями, вызвал к себе старшего врача гарнизона и поехал с ним осматривать труп. Когда вечером того же дня мы — я, о. Иоанн и М. Е. Зуев — по срочному вызову входили в кабинет фельдкоменданта, он, как можно было предполагать, уже принял какое-то определенное решение. Он изложил нам суть дела, как она была ему самому преподнесена ортскомендантом, и задал несколько отрывочных вопросов. Видно было, что он взбешен до последней степени. Наши уроки, очевидно, не пропали даром: полковнику было ясно, что это грубая фальшивка, рассчитанная на прихотливый немецкий вкус. Осмотр трупа только подтвердил эту уверенность: труп был свежий, а немецкий военный мундир, слишком большой и широкий, был надет на него уже много спустя после смерти. Очень многое указывало на то, что покойник вообще не немец. Полковник в этот наш визит был как-то необычно сух и сдержан. Он ничего не сказал нам о своих планах и, кажется, в первый раз за все наше знакомство простился с нами холодно и невнимательно. Мы не знали, уходя, чего теперь следует ждать.
Дом, в котором я тогда жил в Полоцке, стоял как раз напротив ворот двора, в глубине которого была квартира начальника русской полиции. На другой день утром, завязывая галстук перед отходом на службу, я увидел в окно небольшую группу немецких солдат с винтовками, которая под командой унтер-офицера быстро пошла через ворота во двор. У них был какой-то не совсем обычный, слишком уж деловой вид. За чашкой чая я все посматривал и посматривал во двор, но группа не возвращалась. Так и не дождавшись ее, я пошел на службу. Чем дальше я шел, тем больше мне попадалось вооруженных солдат. В центре города они стояли уже правильными, хотя и не очень плотными шпалерами по обеим сторонам улицы, куда только хватает глаз. Было совершенно очевидно, что в городе находится какое-то новое крупное войсковое соединение. Люди были пыльные, они пришли издалека. Прохожие стояли кучками, недоумевающее поглядывая и шушукаясь между собой. Как раз в тот момент, когда я переступил порог городской управы, все пешеходное движение было приостановлено — каждый должен был оставаться там, где застала его операция. Началась поголовная проверка документов. У проверяющих в руках были большие списки, с которыми они постоянно справлялись. Несколько человек из числа сотрудников арестовали тут же в магистрате. Затем к дверям здания приставили караул и ушли. Время в ожидании и неизвестности тянулось медленно. Кое-кто сел было от скуки за работу. И вдруг часа через два от окна закричали, что солдаты уходят. Они исчезали из города так же быстро, как и появились. Караул у дверей был тоже снят. Большинство служащих сейчас же разбрелись по домам. Без всякого предварительного соглашения вся группа вечером того же дня собралась в келье о. Иоанна. Только тут явилась какая-то возможность охватить и проанализировать все происшедшее. Ничего себе отколол штучку наш полковник! Всем было ясно, что это его рук дело.
Число арестованных не было, конечно, еще известно в городе, но оно измерялось сотнями. Переводчик ортскомендатуры, бургомистр города, начальник полиции, все заведующие отделами горуправы и многие переводчики при немецких учреждениях оказались под замком[112]. Обыски у них продолжались почти всю ночь: поднимали полы, разламывали печи и потолки, переворошили чердаки и сараи. Тут же или несколько позднее мы узнали о результатах некоторых обысков. Например, при обыске у переводчика ортскоменданта нашли под полом списки всей коммунистической организации города, диспозицию немецких войск, перечень воинских соединений и частей, а также военных грузов, проследовавших через город за последний месяц. Кроме того, у него, как у бургомистра города, были найдены свежие советские инструкции и предписания, партизанские явки, шифры, всевозможные предложенные документы, немецкие бланки, штампы и печати. Среди прочих интересных вещей у переводчика было найдено также и его собственное советское удостоверение личности, выданное Ленинградским окружным отделением НКВД[113].