Страница 20 из 91
В сорок первом еще, когда попал в окружение, потерял он своих родителей, проживавших на Псковщине, в родных своих Васильках. Освободили эти места только в начале сорок четвертого. И сразу же Ряшенцев принялся за розыски. Писал землякам, в сельсовет, в военкомат, районным властям, но в ответ получил одно-единственное письмо, из которого мало что понял...
Односельчане писали, что в их деревне немцами были истреблены почти все жители, а его старики то ли успели эвакуироваться, то ли пропали без вести в партизанском лесу. Из письма было ясно одно: с осени сорок первого года их в деревне никто не видел, никто о них ничего не знал.
Со временем Ряшенцев притерпелся к такой неопределенности, притерпелся тем более, что она таила в себе и какой-то кусочек надежды. Ехать в родную деревню и разузнать все самому он решил, как только выпишется из госпиталя. Но тут совсем неожиданно на него вдруг свалилось такое, что перепутало все его планы. И вот вместо того чтобы ехать к себе на Псковщину и разыскивать стариков, он рвался сейчас туда, где оставалась жена с новорожденной дочерью, — ехал, чтоб навести там п о р я д о к.
Сунув руку в карман, он нащупал пальцами рукоять: трофейный маленький «вальтер» лежал на месте...
2
Впервые он встретил Ирину осенью сорок третьего года, когда их фронт еще был на Брянщине. Он увидел ее близ землянки радисток, куда пришел на свидание.
Его симпатия Клавочка Кузовкова деваха была разбитная, веселая. Подшивала ему подворотнички, стирала носовые платки, гладила гимнастерку. У нее был вместительный сундучок, в который она не позволяла заглядывать никому. Подруги хихикали, — дескать, прячет туда «трофеи», копит приданое...
Кузовкова и в самом деле имела серьезные виды на Ряшенцева и называла его не иначе как «мой лейтенант». А он, считай, потерявший в начале войны родителей, рад был любой человеческой ласке, тем более здесь, на фронте, где смерть постоянно гуляет рядом. Правда, он не давал никаких обещаний Клавке, но в то же время не думал ни в чем ее и разочаровывать.
...Он стоял тогда возле землянки радисток и ждал появления Клавки, когда, опахнув его слабым, едва уловимым запахом выветрившихся духов, мимо прошла незнакомая с погонами рядового, но в офицерской новенькой форме. Прошла — и скрылась в землянке, не только не поприветствовав офицера, но как бы и не заметив его.
Фу-ты ну-ты! Откуда такая явилась? Ну и фигуристая...
Из прикрытого плащ-палаткой входа в землянку колобком выкатилась Клавка, румяная и веселая. Щеки ее пылали, губы слегка подкрашены, бровки подведены.
— Ух, насилу сегодня вырвалась! Подменили на пару часиков. Ну, куда мы... На наше старое место?
Клавка толкнула его, заигрывая, и, подцепив «своего» лейтенанта под ручку, потянула его за собой. Он шел за ней молча, кусая сорванную травинку, еще не совсем опомнившись, не пришедши в себя.
Это было как вспышка молнии. Или прилив крови в голову, от которого вдруг темнеет в глазах. И когда чернота, этот удар мрака рассеялись, он снова увидел е е, ослепительную в своей неожиданности.
В землянке играл патефон:
...Остановились в ближнем леске. Клавка уселась прямо на землю, выставив из-под короткой армейской юбки полные круглые коленки. Показала на место рядом с собой, но он продолжал стоять. Она потянулась к нему, усадила и принялась тормошить. Глаза ее медленно соловели. А он сидел как деревянный и все жевал травинку.
— Ну что ты сегодня, как этот... — протянула Клавка обиженно.
Он сплюнул травинку. Стараясь быть безразличным, спросил:
— К вам что... новенькую прислали?
— Али приглянулась? — спросила Клавка ревниво.
Он промолчал.
А Кузовкова, будто предупреждая его от возможного увлечения, принялась выкладывать все о новенькой.
...Да, прислали. Из штаба армии. Была переводчицей, лейтенантом. Разжаловали. Любовь там крутила с кем-то, чуть ли не с генералом. Не успела к ним заявиться в землянку — и уже задается, нос перед всеми дерет. Плащ-палаткой отгородилась, держится наособицу, обедать и то садится отдельно, будто какая барыня. Пудреницу с собой привезла, щетку зубную в чехле, пасту «Санит», душистое мыло... Подумаешь, краля!
Расстались они на этот раз холоднее обычного. Клавке едва удалось выудить из него обещание, чтоб через неделю пришел к ней опять.
А через неделю, явившись к землянке радисток утром, как раз к подъему, Ряшенцев и сам смог убедиться в справедливости Клавкиных слов.
Старшина радисток Фетисов, москвич, малый пронырливый и оборотистый, только что объявил подъем. Девчата с визгом выскакивали из землянки и, окружая бочку с водой, принялись хохотать, дурачиться, плескать водой в старшину. Новенькая явилась последней и стала в сторонке — с расстегнутым воротом, вафельное полотенце через плечо. Ждала, когда девчата закончат и можно будет умыться одной.
Ряшенцев покосился на тонкие, выгнутые на кончиках пальцы ее, державшие пасту, зубную щетку и мыльницу, на прибранные наспех литые тяжелые волосы...
Должно быть, и в самом деле гордячка.
— На кого это ты загляделся?!
Рядом стояла Клавка. Она уж не только успела умыться, но даже подкраситься. Сухо взглянув на него, приказала: пошли! Он вяло поплелся следом, только теперь сознавая, что торопился-то, собственно, и не к ней.
А Кузовкова меж тем принялась выговаривать, как он стал невнимателен к ней. Он шагал и молчал, чувствуя, как нарастает в нем раздражение.
— Ну чего замолчал! Язык проглотил?! — продолжала Клавка. — Думаешь, я не заметила? Да и не только я, все остальные видели, как ты глаза на нее свои бесстыжие пялил... — И, взглянув на него, добавила: — Не совестно? Хоть бы девчат постыдился!
Нет, ему нисколько не было совестно. Да и вообще он решил с Кузовковой порвать, не встречаться с ней, и как только дошли до леска, тут же и объявил ей об этом.
Клавка смотрела непонимающе. Как?! Чтобы он, ее лейтенант... Она принялась осыпать Ряшенцева попреками, из глаз ее брызнули слезы. Кричала, что нечего было ходить тогда к ней и морочить ей голову столько времени, что если б не он, не Ряшенцев, то давно бы она уж нашла другого кого, получше. На нее уж давно заглядывался подполковник один из штаба, предлагал ей чулки, д и к а л о н, но она на него ноль внимания. И вот теперь понимает, что зря его, дура, отшила, что если бы Ряшенцев не морочил ей голову, то давно бы уж тот подполковник был у нее в руках...
Ряшенцев стоял, уперев глаза в землю, и морщился. А потом повернулся и не попрощавшись ушел.
С этого дня он перестал навещать землянку радисток. К тому же к ним, в роту связи, прибыло новое пополнение, ребята из западных областей. Получив под свою команду взвод новичков и с ними двух сержантов-фронтовиков, Ряшенцев стал пропадать от темна до темна на занятиях в поле. Близилось новое наступление, срочно надо было готовить связистов, новых бойцов.
Однажды, когда он привел взвод с занятий, ему передали, что прибегала его симпатия Кузовкова, разыскивала его. Пригрозила, что, если он к ней не вернется, она напишет в политотдел и устроит такой скандал, что долго ему будет помниться.
Он не придал этой ее угрозе значения. Как и всегда, уводил своих солдат в поле и, не давая пощады ни им, ни себе, до изнеможения копал с ними землю, таскал катушки с телефонным кабелем, учил окапываться, строить укрытия, блиндажи, стрелять.
Но, даже намаявшись за день, валясь на топчан после отбоя замертво, утром он просыпался с каким-то особенным чувством, не понимая сначала, откуда так радостно, так светло на душе. И вдруг вспоминал: да ведь это — она, та новенькая!..