Граненое время

— Идем отсюда, — сказала она Наде и пошла по каменистому распадку, чисто вымытому сентябрьскими дождями.

— Странно, куда ты заспешила? Побудем еще немного, такой прекрасный день!

— Нет-нет, идем, идем...

У ворот их встретила соседка.

— А к вам, Сергеевна, приезжал из района капитан. Молоденький такой красавчик. Все жалел, что не застал дома, — с обычной своей ухмылкой заговорила тетя Бибиси. — Вот повестку для вас оставил.

— Спасибо, — сказала Наталья и вошла во двор. Оказывается, ей предлагали явиться в райвоенкомат.

Ни она сама, ни Надя совершенно не понимали, зачем это вызывают женщину, никогда не состоявшую на воинском учете.

29

Вспаханная степь отдыхала, набиралась сил.

А Захару было не до отдыха. События развивались быстро: в понедельник Витковский сказал ему, по какой причине должен уехать из совхоза, во вторник было получено решение обкома — «освободить Витковского по личной просьбе», — а в среду он уже сдал совхоз новому директору — Сергею Вострикову.

Со стороны казалось, что Витковский сделал свое дело и ушел: расчистил, наконец, дорогу молодому талантливому человеку, которому можно спокойно передать бразды правления. Случилось так, что именно Шахов ускорил события: он выступил в центральной газете с большой претенциозной статьей о сроках сева в восточных районах. У него сразу же появилось столько оппонентов, собравших воедино все его тяжкие грехи, что никакие Осинковы уже не могли помочь ему. Почувствовав, что Шахову не удержаться на коне, Порфирий Осинков поторопился  о т м е ж е в а т ь с я  и сам еле-еле удержался в сельхозотделе.

Потому-то, может быть, Витковского и отпустили так легко, что он оказался среди героев дня. Когда он предложил вместо себя Вострикова, все согласились. Пока лишь немногие знали истинную причину ухода старого директора.

И он спешил, хотя никому еще не удавалось опередить народную молву.

Витковский уехал на станцию ночью, без торжественных проводов. Накануне Захар принял от него последний партвзнос, сделал отметку и нехотя вернул билет владельцу.

В первое же воскресенье Захар отправился вместе с Полиной Яковлевной на стройку: ему не терпелось встретиться с братом именно сейчас, пока не остыл.

— Откуда у тебя это толстовское непротивление? — без всяких обиняков спросил он Василия, когда они после обеда вышли в другую комнату. — Черт знает, что такое! Как ты мог молчать, тем паче в наше время?

— Не горячись, Захар. Давай объяснимся... Помню такой случай на Ингульце. Большое украинское село дважды переходило из рук в руки. Стремясь окончательно выбить нашу пехоту с восточной окраины села, немецкие автоматчики погнали впереди себя женщин. И тогда наш батальон вынужден был отойти на вторую линию, не дожидаясь приказа, хотя этот батальон не раз стоял насмерть... Примерно так получилось и с Витковский: если бы не Журина...

— Если бы не Журина, ты бы вообще все простил Витковскому!

— Торопишься с выводами.

— Он самолично застрелил на фронте ни в чем не повинного человека, а ты, младший по чину, видел это и молчал.

— Не верно. Я не молчал. Я схватывался с ним под тем же Харьковом, зная, впрочем, что он может сделать со мной что угодно: разжаловать в рядовые, послать в штрафную роту. Он был сам себе прокурором...

Братья стояли лицом к лицу: младший подтянут, привычно собран, на вид значительно моложе своих сорока шести лет, и старший — совсем седой, медлительный по-стариковски, но цепкий на слово. Они очень рано, безусыми юнцами вступили в партию, не отшагав и половины уставного срока в комсомоле. И партия, не делая им скидок на их молодость, сразу же развела их на разные посты: старшего — в сельский райком, младшего — в военную школу. Но у Синевых была одна постовая ведомость, один пароль, одно желание — служить партии как можно лучше. Заслуги у каждого свои, но ответственность не может быть у одного больше, у другого меньше: ответственность коммуниста измеряется не высотой служебного положения, а всей его жизнью.

— Согласен, мы с тобой за все в ответе, в равной степени, — сказал Захар и присел к столу. — Но есть люди, которые должны нести не только моральную ответственность. Почему же я должен принимать от них партвзносы? Тут бы полагалась совсем другая плата.

— Да черт с ним, с Витковский, пусть мучается, если у него остался хоть атом нерасщепленной совести. Кончим о нем.

Захару стало жаль брата, который и без того немало пережил за последний год: то эти открытые стычки с Зареченцевым, то этот тайный поединок с Витковский. С него действительно уже довольно.

— Не жалеешь, что приехал сюда, к нам?

— А ты думал, что, я поеду в Краснодар, поближе к Сочи? Там без меня нахлебников достаточно.

— Мы-то с тобой, Василий, еще поработаем, — сказал старший и заговорщицки глянул на меньшого.

— Положим, тебе Краснодар не помешал бы. Партийная работа старит так же, как земляные работы, например. Плохо выглядишь, Захар, напрасно отказался от путевки.

— Брось ты эту панихиду, не то жен позову с кухни!

Но женщины явились сами, решив, что мужчины о своем уже поговорили и теперь можно сообща потолковать о делах семейных.

— Живем рядом, встречаемся раз в месяц, — сказала Полина Яковлевна, устраиваясь подле Василия Александровича. — А в старину считалось, что деверь невестке лучший друг.

— В старину и невестки почаще заглядывались на деверей, — в тон ей заметил он.

— Молодец, не растерялся! — похвалил его Захар.

— Тетя Поля, а что это такое — деверь? — спросила Рита.

— Не знаешь?

— Откуда ей знать, — сказала Ольга.

— Я в ее годы разбиралась в родственных связях.

— Сравнила! — подхватил Захар. — У вас в семье было тринадцать человек — чертова дюжина! А теперь большими семьями не живут. Не принято. Где твои зятья, где внучата?За тридевять земель! Тут, пожалуй, все перезабудешь, в том числе и свой титул тещи.

— Так я тебе объясню, Риточка. Деверь — это брат мужа, золовка — это мужнина сестра.

— Тут без лифта, черт побери, не взберешься на этакую верхотуру! — посмеивался Захар. — Брось ты забивать ей голову.

— Спасибо, тетя Поля, — поблагодарила Рита и вышла из комнаты.

— Уже невестится, — сказал он ей вдогонку.

«Глупости! Дети, настоящие дети. Знали бы, что у меня на сердце...» — мысленно обратилась она к Роберту, который бросил ее на произвол судьбы. (Рита, Рита-Маргарита, ты еще и не представляешь себе, как жизнь искусно отодвигает в прошлое все, чему не суждено сбываться.)

А те, кого она звала детьми, только и ждали, когда выйдет из комнаты молоденькая девушка. Для них потери в юности — это еще не потери. Хуже, много хуже, если ударит молния в гущу леса.

— Ты бываешь у Журиной, как она там? — спросила Полина Яковлевна Ольгу, едва Рита прикрыла дверь.

— Наталья Сергеевна не любит перекладывать свои беды на плечи других.

— Напрасно она такая замкнутая. Ведь разделенная радость — двойная радость, а разделенное горе — полгоря.

— Друг мой, если бы у нее было оно одно...

Братья не вмешивались в разговор жен. Старшая, как обычно, не в меру горячилась, младшая терпеливо выслушивала, не перебивала.

— Какое несоответствие, — сказал Захар, обращаясь к брату. — Характеры у нас с тобой — две копии с отцовского, а жены у нас, что называется, небо и земля.

— Интересно, кого же ты считаешь небом? — немедленно спросила его Полина Яковлевна.

— Ну, ясно, Ольгу. Чужая жена — всегда небесное создание!.. — Ему хотелось растормошить их всех какой-нибудь шуткой-прибауткой. Нельзя же весь день говорить о грустном.

Еще вчера Рижский залив был тихим: по его зеленоватой глади, от берега до горизонта, пролегали вьющиеся меж отмелей торные проселки, — полное сходство со степью, дремлющей под осенним солнцем. А ночью разгулялся сильный скандинавский ветер; он сломал все дороги в море, и утром ни один рыбацкий катер не снялся с якоря. Ветер крепчал с каждым часом, достигнув к полудню такой силы, что даже рыбаки попрятались в своих игрушечных сборных домиках, разбросанных среди прибрежных дюн.