Граненое время

Но вот опять этот слушок о консервации строительства.

Кто занес его на площадку? То ли долетел он из области на крыльях рейсового «АН-2»? То ли кто-нибудь из увольняющихся, получив  б е г у н о к  в отделе кадров, решил оправдать себя недоброй выдумкой?

Федор всегда был против, если на стройку принимали всяких бывших, к числу которых он относил недавних заключенных или провинившихся на старом месте: хулиганов, растратчиков, всевозможных прощелыг. Когда его избрали в объединенный партком, он не раз выступал против либералов из отдела кадров. Его поправляли: «Ты не прав, Герасимов. Нельзя отгораживаться от людей с неблаговидным прошлым. Кто же их станет воспитывать? Мы не примем, другие не примут, куда же деваться человеку, случайно оступившемуся в жизни?» И на площадке вскоре появились свои воры, свои любители длинного рубля и свои разносчики всяких слухов. С жульем и хулиганами разговор был короткий: дружинники из демобилизованных солдат не дали им развернуться в полную силу, и они смирились или ушли со стройки, поняв, что не туда попали. А что делать с тихой дрянью, притаившейся до поры до времени под сенью прокурорского надзора? Самые подленькие обычно действуют в рамках закона — не воруют, не бьют стекла, не прогуливают, а исподволь, как ржа, разъедают одну бригаду за другой. Была бы его, Федора, воля, он бы их немедленно отсортировал, вручил каждому по бегунку и вне очереди отправил на рейсовом «АН-2», чтобы не задержались по пути в совхозах. Хватит, «потрудились» на ударной комсомольской, пусть ищут злачные места в старых городах, основанных в прошлом веке. В общем, Федор навел бы порядок без милиции, которая привыкла церемониться со всякого рода спекулянтами. Так нет, сам Алексей Викторович Братчиков то и дело по-свойски одергивает его, когда он горячится на собраниях. Вот и распустили вожжи.

И с этим Зареченцевым нет никакого сладу. Даже полковник Синев, кажется, отступил перед Зареченцевым. Немудрено, что по общежитиям снова пошел разгуливать живучий шепоток о неминуемой консервации строительства, о возможной переброске всех бригад на «Асбестстрой».

А молодежь чувствительна к этим слухам: для нее стройка — архимедова точка опоры. Молодежь приехала сюда, чтобы перевернуть весь мир, и вдруг такое разочарование!

Сегодня даже Арефьев и тот не вытерпел:

— Сходил бы ты, Федор, в плановый. Может, там в курсе дела.

— Может быть, Надежда Николаевна обнадежит нас, — добавил Миша Перевозчиков.

— Не говори чепуха, — одернул его Янсон.

Федор понял, что и его солдаты взвинчены не на шутку.

Возвращаясь из управления треста, он еще издали увидел, что они до сих пор продолжают свой перекур.

— Ну, что нового? — спросил Янсон.

— Ты что-то уж очень светишься, бригадир, как солнышко, — сказал Арефьев.

— Еще бы, от  н е е! — ухмыльнулся Перевозчиков.

И опять Мишу никто не поддержал, как бывало раньше. Он сконфузился, притих.

— Я говорил вам, что все это выдумки, — сердито начал Федор, присаживаясь на прилавок. — В общем, будем строить, как строили. Только денег не добавили на текущий год. И хватит этих пустых разговоров, а кому они приятны — скатертью дорога! Задерживать не станем.

— Не надо так, Федор, — сказал Янсон.

— Сам посуди, Роберт, приходит в плановый отдел представитель бригады, хваленной и перехваленной, и спрашивает, скоро ли закроют стройку?

— Неужели  о н а  отчитала тебя? — засмеялся Борис Арефьев.

— Не расстраивайся, бригадир, о н а  все простит, даю слово! — подхватил Миша Перевозчиков.

— Насколько я понимаю в русской грамматике, плановый отдел — мужского рода, — сказал Янсон.

— Для кого — мужского, а для кого — женского!

— Русская грамматика, дорогой Роберт, хитрая штука!

— Все, хватит зубоскалить, — Федор соскочил с прилавка, поискал глазами комбинезон.

— Вот он, твой наряд мужского рода, — подал ему Миша комбинезон. — А вот твоя кисть!..

Герасимов редко обижался на своих ребят, хотя многие из них были моложе его лет на десять. А сейчас и вовсе не обиделся, отметив для себя, что бригада повеселела.

Сегодня, как и вчера, работали до позднего вечера, не обращая внимания на мальчишек, прильнувших к бемскому стеклу витрин.

Универмаг был обращен фасадом в открытую степь, где виднелся поселок геологической экспедиции. Там, высветив метелки ковыля, медленно опускалось на пригорок солнце. Федор посмотрел в ту сторону. Сухой ковыль занимался оранжевым пламенем: стоило только пройтись низовому ветру — и вспыхнула бы вся степь от края и до края. Но вечер был тихим: стелющееся пламя, достигнув большака, что уходил вдоль берега протоки в совхоз «Гвардейский», тут же и погасло. Выгорел лишь один пригорок, сразу почерневший после захода солнца.

— Кончай работу! — крикнул Федор, расстегивая задубевший от краски неопределенного цвета комбинезон.

Потом он глянул на витрину и увидел сплющенные рожицы Варвары и Риты. Они о чем-то говорили, смеялись. Но он не слышал их: у него звенело в ушах — то ли от июньского зноя, то ли от усталости.

23

— Чудак, — сказала Варя и тронула подругу за голый локоток. — Идем, а то опоздаем... Вчера зашел к нам в отдел за чертежом. Я поманила его к себе, в копировальную, и говорю ему: «Скажите, товарищ бригадир, вам серьезно нравится моя сестра? Я кое-что замечаю». Он растерялся, но ответил дерзко: «Много будете знать, скоро состаритесь, Варвара Николаевна». Тогда я зуб за зуб: «Дудки, сами вы скоро состаритесь, если будете думать только о своей бригаде!» Что ему оставалось делать? Круто повернулся, как полагается старшине, и гордо удалился из копировальной. Вот таким был и мой Владислав, пока я его не приручила.

— Как это приручила?

— Не знаешь? Эх ты, Рита-Маргарита! Между прочим, я замечаю, что Янсон нравится тебе. Да-да.

— Глупости!

— Нет, не глупости. И ты ему, разумеется, нравишься. Я все, все вижу, Ритка!

— Не разыгрывай ты меня.

— Ага, попалась! Но учти, Роберт тоже из старомодных кавалеров, как и Герасимов.

— Что пишет Владислав оттуда, с новой стройки? — спросила Рита, чтобы замять этот разговор о Янсоне.

— Какая может быть у нас переписка, если он уехал в командировку. Ему на «Асбестстрое» не до меня.

— Ты бы сама написала.

— О чем? Разве о том, что мы с тобой ходим в кино, смотрим без разбора все картины и с разбором поглядываем на мальчиков!

У летней эстрады была длинная очередь за билетами. Варя не привыкла стоять в очередях: она протиснулась вперед и оказалась рядом с каким-то незнакомым парнем.

Тот обрадованно закивал головой, пригнулся к маленькому, точно у скворечника, окошку кассы и взял еще два билета.

— Практикант из города Челябинска, — полушепотом объяснила Варя, отвечая на вопросительный взгляд подруги.

Солнце давно закатилось, но было еще совсем светло, и сеанс не начинали. Это как раз то время, когда можно и себя показать, и других посмотреть. На стройке любая девушка — княжна. Маргарита и Варвара, провожаемые взглядами молодых людей, учтиво расступавшихся перед ними, прошли к своим местам и важно, как и полагается княжнам, сели на неокрашенную скамейку и, встретившись глазами, улыбнулись друг другу. (Даже Варя, и та остепенилась на виду у всех.) Студент бесцеремонно устроился рядом с Маргаритой, она подвинулась к Варваре, положив руку на ее замшевую сумочку. Кто сейчас не завидовал ему, весело болтающему с этой беленькой красивой лаборанткой и смуглой симпатичной ее подругой. Везет же практикантам!

Сумерки сгущались медленно, сеанс начался с опозданием. Показывали журнал, посвященный встрече Гагарина в Москве. Варя наклонилась к Рите, сказала вполголоса:

— Вот учись разбираться в людях. Может быть, не одна прошла мимо этого улыбчивого парня, глянув свысока.

Студент услышал.

— Ему просто повезло, — небрежно бросил он.

Варя не удостоила его ответом.

После журнала демонстрировалась новая картина, ничем не отличавшаяся от старых: неудачное замужество, ревность, раскаяние и, наконец, полное прозрение бедной героини, достойной лучшей участи. Какой надоевший урок любви! Варвара позевывала от скуки. Студент взял было Ритину руку, но она поспешно отодвинулась еще дальше.