Граненое время

Утром к Витковскому явился главный агроном и задержал его с выездом в поле. Павел Фомич еще не видел Вострикова таким расстроенным. Оказывается, вчера он получил громовой приказ из областного управления сельского хозяйства: за нарушение агротехнических правил на весеннем севе ему был объявлен строгий выговор с предупреждением.

Павел Фомич возмутился. Несмотря на ранний час, он позвонил прямо на квартиру начальника управления, потом на квартиру Осинкова. Никто не ответил. Тогда он решил связаться с кем-нибудь из секретарей обкома.

Востриков остановил его:

— Не надо, Павел Фомич, беспокоить людей по частному поводу.

— Какой же это частный повод? Вопрос принципиальный, и я это дело так не оставлю. Не на того напали!..

Востриков с глубоким уважением посмотрел на директора совхоза: недаром говорят, что мир не без добрых людей, — если бы не Павел Фомич, то ему бы не выдержать этого неравного поединка.

— Никак не может успокоиться твой учитель Порфирий Григорьевич Осинков, — сказал Витковский. — Но ты, Сергей, не унывай. Крепись, казак, атаманом будешь!

— Тут не один Осинков.

— Знаю. За ним стоит товарищ Шахов! Ловко этот кандидат наук подмял под себя всех профессоров в области. И пикнуть не смеют. Чуть что — разнос.

— Шахов далеко пойдет.

— Остановят. Вернее, сам зарвется. Но кто им все-таки сообщил, что мы нарушаем их рекомендации? Ведь ни Осинков, ни Шахов носа не показывают в совхоз, это для них  п а р т и з а н с к а я  территория!

— Они следят за нами внимательно, Павел Фомич. Шахов имеет в нашем районе свою, так сказать, агентуру, ну, эту дамочку, которая собирает материал для диссертации. Недавно встретил ее в районе Сухой речки на заовсюженных участках. Поздоровалась, горестно покачала головой, глядя на завезенные туда лущильники, и говорит: «Видно, для вас закон не писан. Товарищ Шахов советует и пальцем не прикасаться к земле до сева, чтобы сберечь влагу. А вы что собираетесь делать?»

— Ты ее, понятно, отчитал?

— Не стал связываться, Павел Фомич.

— Так вот, Сергей, продолжай лущение всюду, где появляются сорняки. Пусть мы посеем позже других, зато, как говоришь, спровоцируем этот проклятый овсюг и покончим с ним. Семь бед — один ответ!

— Значит, продолжать?

— Действуй, действуй. Тем более, что, провоцируя овсюг, ты уже заодно спровоцировал и директора на серьезные столкновения с Осинковым и Шаховым.

— Да если бы не вы, Павел Фомич, Шахов давно бы разжаловал меня.

— Ничего, Сергей, отобьемся.

— Я не о должности говорю. Жаль бросать научную работу.

— А правда, что ты собирался удирать в Казахстан?

— Подумывал. Один в поле не воин, вы же сами говорите.

— Ну, это брось, Сергей! Держал ты и без меня круговую оборону, не сдавался... Дай-ка мне их приказ, — Витковский взял уже потертую бумажку и крупно, через всю страницу написал:

«Начальнику облуправления с.-х. Считайте строгий выговор за мной, т. к. главный агроном достоин благодарности».

— Дерзко очень, — заметил Востриков.

— С такими нельзя быть деликатным. А теперь поехали в бригады, хватит заниматься, этой канцелярией.

У конторы их ждали чисто вымытые, выхоленные «газики», которые бы только на выставку, а не месить грязь в степи.

Витковский дружески улыбнулся Вострикову, — не унывай, Сергей, действуй! — и сел в свою машину.

22

Май — тревожный месяц в степи. Жара здесь начинается на грани между весной и летом, когда всходы не успевают набраться силенок, чтобы пойти в рост. Один хороший майский ливень можно бы променять на все июльские дожди с их бенгальскими огнями и прочей грозовой пиротехникой.

В тот год весна оборвалась еще раньше, не дав отцвести тюльпанам. Установились на редкость знойные дни, густо запорошенные белесой пылью, сквозь которую еле пробивалась нежная поросль на обочинах дорог. Нет-нет да и набежит с юго-востока быстроногий суховей и с размаху забьет очередной катун в узкие ворота глинистого оврага. И так гол за голом.

Потому и на пленуме обкома больше говорили о погоде, о видах на урожай, о заготовке кормов, хотя обсуждались вопросы промышленного и сельского строительства. Василий Синев выступил в прениях и, критикуя совнархоз, больно задел самого Зареченцева. Тот намеревался ответить, но опоздал: фамилия его попала в ту часть списка ораторов, до которой никогда не доходит очередь.

Зареченцев до сих пор не мог смириться с тем, что какой-то солдафон сумел убедить всех не закрывать стройку на зиму. И теперь, начиная работы на площадке асбестового комбината, Вениамин Николаевич еще с осени заручился поддержкой в Госплане республики. В Москву он приезжал как доброволец с переднего края, и добрая Москва баловала его своим вниманием, тем более, что он как будто и не собирался возвращаться в столицу. Кстати, один верный и старый друг предложил ему недавно работу в Комитете. Вениамин Николаевич вежливо отказался: и должность не та, и момент не подходящий. Он был уверен, что в скором времени его позовут в Москву вполне официально на солидный пост, и он вернется, как закаленный строитель, а не как бедный родственник бывшего министерства. Стоит поработать в степи, чтобы о нем заговорили во весь голос. Но вот, точно назло, эти столкновения с полковником запаса, который своей солдатской прямолинейностью способен даже вызвать гул одобрения в зале! И все же Зареченцев считал, что воюет только с одним Синевым, ему и в голову не приходила мысль, что он давно уже находится в остром конфликте с множеством людей, духовно возмужавших за последние годы. Непонимание изменений в людях становилось хроническим, опасным. Однако он не замечал этого, тем более, что инженерный опыт и сметка хозяйственника помогали ему в единоборстве с Синевым, которого, в крайнем случае, можно было переместить на другую должность под видом укрепления руководства.

Когда после пленума строители собрались в тесном кругу у председателя совнархоза, Зареченцев наверстал упущенное. Здесь ему не помешал регламент. Он говорил долго, логично, доказательно, в защиту «Асбестстроя». Синев надеялся на Братчикова: должен же Алексей в конце концов набраться смелости и сказать правду-матку в глаза начальству. Но Братчиков не поддержал его: ловко закруглил углы, будто рассчитывал получить взамен побольше дефицитных материалов. На пленуме обкома Синев сошел с трибуны под аплодисменты, а в совнархозе очутился в полной изоляции. Тут к нему относились с той обидной снисходительностью,» которую он расшифровал примерно так: «По идее, ты, полковник, возможно, и прав, да горячишься зря. Привык стрелять прямой наводкой, вот и пальнул изо всех пушек по воробьям».

Вернувшись домой, Василий Александрович нашел на своем столе телефонограмму Зареченцева: тот возлагал на него личную ответственность за материальное снабжение новой стройки. В сердцах он сказал Братчикову:

— Спасибо тебе, Алексей, за дружескую поддержку. Не ожидал я от тебя!..

— Ну-ну, давай объяснимся, не кипятись.

— Что, опять начнешь махать руками после драки?

— Не обижаюсь.

— Перестань ты бравировать своей выдержкой! — сказал Синев и вышел.

С тех пор он старался реже встречаться с начальником строительства. Рано утром уезжал на «Асбестстрой» или на ближайшую к нему станцию, куда начинали прибывать грузы. В пути можно было обстоятельно подумать и о Зареченцеве, и о Братчикове. Его живо интересовали эти разные люди. Зареченцева он знал мало, только по рассказам Алексея. Окончив в тридцать восьмом году индустриальный институт, молодой инженер сразу же получил назначение в наркомат. В то время вакансий было сколько угодно: изреженные ряды хозяйственников нуждались в срочном пополнении. Вот и этот юноша прямо со студенческой скамьи попал на высокий пост. Не понюхав цемента, не походив в брезентовой спецовке десятника, даже не поработав с годик рядовым прорабом, он логикой драматических событий был вознесен на самую верхотуру служебной лестницы и очень скоро привык смотреть на жизнь с птичьего полета. Не потому ли ему теперь так трудно приземлиться.