Предчувствие любви

И начал читать с самой первой страницы, со вводного. Честно признаться, читал он внятно, хорошо поставленным голосом. Не читал — декламировал, выделяя наиболее важные места интонацией. И не уставал, хотя его уроки продолжались ежедневно, да еще оказывались сдвоенными, строенными, а иногда и счетверенными. Дочитав очередной раздел, тут же спрашивал:

— Лейтенант Зубарев, как вы это себе представляете?

— Да так и представляю, как написано. Как же еще?

— Садитесь. Идем дальше. «Причинами, угрожающими безопасности полета, могут быть пожар в воздухе, частичный или полный отказ в работе двигателя, неисправность или поломка самолета и его оборудования, попадание в сложные метеорологические условия, для полета в которых экипаж не имеет соответствующей подготовки…»

А майор Филатов о нашем существовании словно бы начисто забыл. Мы сознавали, что ему в общем-то и не до нас. Частые тревоги, боевое дежурство, содержание бомбардировщиков в постоянной готовности к немедленному старту в небо — все это и многое другое требовало от командира эскадрильи немалых забот. Ну а мы… Мы были и как бы «при деле», и в то же время как бы в стороне. К тому же было нудно по нескольку часов подряд заниматься одним и тем же, то есть слушать чтение и повторять только что услышанное. Мы отвлекались, перешептывались, а Пономарь даже демонстративно, с подвыванием зевал. Однако Карпущенко эти вольности быстро пресек.

— Опять траливали? — строго одернул он Валентина. — Прекратите! Не уважаете меня — уважайте мое звание, я его не на паркете заслужил.

— Я плохо запоминаю, когда читает кто-то другой, — попытался оправдаться Пономарев. — Мне нужно прочесть самому.

— Не хотите слушать сидя, будете стоять! — еще строже перебил Карпущенко. — Распустили, смотрю, вас в училище, елки-моталки, разбаловали. Предупреждаю… В последний раз!..

Велика ли, казалось, разница у нас между званиями. Он — старший лейтенант, мы — лейтенанты, а, гляди-ка, круто как взял. Не много ли берет на себя? Лева Шатохин нерешительно предложил было пожаловаться капитану Зайцеву, но мы его тут же высмеяли. «Товарищ волк знает, кого и как кушать», — усмехнулся Пономарев, имея в виду не Карпущенко, а майора Филатова. Этот вяловатый добряк и простак, видать, знал, что делал, когда передавал нашу ершистую четверку в ежовые рукавицы Карпущенко. Да и на что, собственно, жаловаться? Замполит выслушает жалобы на грубость, несправедливость и уж тем более на издевки. Но ведь этого нет. А на ехидные улыбочки не пожалуешься, на строгость — тем паче.

Зато наш врио учитель вздумал еще гонять нас вчетвером… строем. Ввел такую практику. Если его уроки начинались с утра, мы должны были явиться не прямо в учебную базу, а сначала к штабу. Поздоровавшись по-уставному, Карпущенко картинно поднимал вверх руку и, невзирая на ранний час, зычно командовал: «Становись!.. Смир-рно! Левое плечо вперед — арш! Ать-два, ать… Ногу!..»

Утром еще что! Ну, улыбнется дежурный офицер, хихикнут посыльные. Не над нами же — над ним самим, поскольку «комкор» командовал и подсчитывал шаг колонне из четырех человек с таким усердием, словно под началом у него находился полнокровный пехотный батальон. Но вот наступало время обеда, и таким же манером Карпущенко вел нас в офицерскую столовую. Мимо мальчишек, вечно всезнающих и захлебывающихся от восторга: «Новобранцы!» Мимо молоденьких офицерских жен с детскими колясками и без оных. Мимо подросших в гарнизоне смешливых Девчонок. Вот это был щелчок по нашему обостренному самолюбию! Как только Вальку изнутри не разорвало?!

И в столовой Карпущенко бдил: «Лейтенант Шатохин, руки мыли?.. Зубарев, не крошите хлеб!.. Пономарев, почему официантке спасибо не сказали?!»

Валька в отместку пытался ехидничать: «Рыбу ножом не едят!» Но безуспешно. «А я не училище кончал — фронтовые курсы… И делать замечания старшему по званию не положено!..»

Мы с облегчением вздохнули лишь тогда, когда Карпущенко дочитал нам последнюю — триста восемнадцатую! — страницу НПП. Наконец-то!.. Однако не успел выйти из класса Карпущенко, как перед нами предстал новый преподаватель. И кто? Круговая! То бишь лейтенант Круговая.

— Здравствуйте, товарищи летчики! — В уголках ее свежих губ, в живых карих глазах таился игривый задор. А мы…

Как-то так получилось, что заранее о ее приходе нас никто не предупредил, и мы замерли в странном недоумении: она-то зачем явилась? В учебной базе занимается только летный состав, и ей здесь делать вроде бы нечего.

— Кого мы видим, кого мы сегодня видим! — сладким голосом запел Пономарев, всем своим видом выражая необычную радость: — Здравствуйте, Валя! — Во жук, уже имя знает!

— Здравствуйте, — нерешительно пробормотали мы с Шатохиным.

Зубарев лишь сконфуженно моргал. Он всегда подчеркивал, что к слабому полу относится в высшей степени безразлично, а на самом деле в присутствии девушек просто робел и становился неловким.

Круговая, мельком взглянув на Валентина, начала было хмурить тонкие брови, но тут же овладела собой и строго сказала:

— Обращайтесь, товарищи, как положено, по воинскому званию.

Губы у меня сами собой растягивались в смущенную и, должно быть, глупую улыбку. Хотя Круговая и в военной форме, она — девушка. Не верилось, что она будет разговаривать с нами на официальном, уставном языке.

— Ясно, товарищ Валя, — шутливо отозвался Пономарев и с нарочитой поспешностью поправился: — Ох, извините, товарищ лейтенант…

Я подумал, что Круговая из тех женщин, которые умеют следить за своим поведением. Держалась она с завидной непринужденностью. Спокойно, терпеливо подождала, пока Валентин уймется, и веско, с достоинством объявила:

— Мне поручено проводить с вами занятия по радиотехнике и тренажи по приему на слух.

Наши вытянувшиеся физиономии выразили, вероятно, совсем не те чувства, которые следовало бы проявить по поводу столь приятного события. Круговая, видя это, поспешила успокоить нас:

— Як вам временно. Начальник связи старший лейтенант Архаров сейчас в командировке.

— Жаль, — со вздохом обронил Пономарев.

— Что? — вырвалось у нее. — Чего вам жаль?

— Жаль, что вы — временно, — с обворожительной улыбкой пояснил наш разбитной приятель.

— Благодарю. Только разговоры на вольные темы отложим на потом. А сейчас пройдемте в класс радиосвязи.

Она повернулась и, не оглядываясь, направилась к выходу. В ее походке сквозило что-то мужское — то ли слишком широкий шаг, то ли привычка твердо, как в строю, ставить ногу. А может, это просто казалось из-за того, что она была обута в офицерские сапоги.

Пропустив ее вперед, Пономарев нарочно замешкался в дверях, чтобы на минуту задержать нас, и выразительно подмигнул:

— Правильный бабец! А?

— Проходи, проходи, не распускай павлиний хвост, — подтолкнул его Зубарев. В голосе этого скромняги послышались вдруг какие-то незнакомые, вроде бы угрожающие нотки.

Лева захихикал:

— Ишь, замурлыкали.

— Зуб, не строй из себя праведника, — отмахнулся Валентин.

* * *

В противоположность Николаю он всегда выставлял себя завзятым сердцеедом и частенько хвастался своими амурными победами. Иногда сядет с папиросой в зубах да как начнет вспоминать имена своих поклонниц, так им и счета нет. Целая рота. А может, и больше.

Бахвалясь, Валентин с видом этакого забубённого гуляки принимался напевать:

И в Омске есть и в Томске есть Моя любимая…

Посмотришь на него в такую минуту — невольно думаешь, что и в самом деле есть в нем нечто неотразимое. Какая-то продувная веселость, подмывающее озорство, будто весь он начинен неуемной взрывчатой силой.

— А как же любовь? — спросил как-то Зубарев.

— Любовь? — прищурился Пономарев. — Вот чудак! А я про что?

— Нет, полюбить можно только раз, — возразил Николай. — Одну на всю жизнь. — Он, кажется, в этом был убежден.

— Тоже мне Ромео! — поддразнил Валька.