Сад радостей земных

Ревир сел за руль, и они поехали. Машину трясет, и Кречет понимает: Ревир вовсе не спешит куда-то приехать, а просто ему непременно надо двигаться побыстрей. Клара закуривает сигарету. Кречет уперся ногами в выступ посреди пола, приготовился смотреть по сторонам. Даже хорошо знакомые фруктовые сады по обе стороны дороги выглядят по-другому, когда едешь на похороны.

Немного погодя солнце скрылось за тучами. Клара откинулась на спинку сиденья, курит, молчит, шляпу сняла, положила на колени, закинула ногу на ногу. Белые перчатки она тоже сняла, и одна уже валяется на полу. Сидит и курит, руки уронила на колени. И вдруг говорит:

— Сколько я бывала на похоронах, хуже всего было, когда умерла одна девушка, подружка моя. Ее убили. Вышло так, будто она открыла окно и в машину влетела какая-то гадость.

Чуть погодя Роберт сказал несмело:

— Тут на шоссе несколько лет назад убили человека.

Я помню.

— Помнишь? — с сомнением переспрашивает Джонатан. — А как его убили?

— Застрелили из дробовика.

— Ты этого не помнишь.

— Нет, помню.

Замолчали. Ревир ровно, уверенно вел машину. Хмурый день будто придавил всех неслышной тяжестью; Клара часто зевала. У Кречета внутри волнение свернулось в тугой клубок и только ждет, как бы вырваться на свободу. Сидеть тесно от бедра Клары, но отодвинуться нельзя, потому что рядом Ревир. Отец. Неохота до него дотрагиваться, даже прикосновение Клары тягостно — она словно пригвоздила его к месту. Неизвестно, что ждет в городе, но наверняка там случится что-то странное, удивительное.

— Не хотел бы я, чтоб в меня выпалили из дробовика, — протянул Кларк. — После этого, наверно, человека и узнать нельзя.

— Ни к чему говорить про такие ужасы, — оборвала Клара.

Отъехали уже далеко от дома. Поля вокруг пошли незнакомые. Узкую дорогу черной цепочкой разделяют полоски гудрона — летом они плавятся от жары, а сейчас на вид жесткие, твердые. И тускло блестят в сером, пасмурном свете, словно кожаные. Шоссе старое, разбитое, все в колеях и выбоинах, рыжеватая глина по обочинам изрезана маленькими угластыми овражками, они сбегают в глубокую канаву, а в ней застоялась дождевая вода; как подумаешь, что будет, если машину занесет вбок… просто в дрожь бросает. Иногда в стороне виднеется какая-нибудь лачуга, заброшенная бензоколонка или ферма, кукурузное поле, за лето выжженное солнцем, совсем мертвое, иссохшее, выгоревшее добела. Кажется, что стебли — не стебли, а свернутая в трубку бумага. В один заброшенный дом, видно, вселились какие-то новые хозяева: на покосившемся крыльце вывешен тюфяк, во дворе стоит машина, какой только на свалке и место. К стене прислонился ржавый-прержавый бак для воды.

— Ну и помойка! — фыркнул Джонатан.

А Кречету вспомнился дом, где жили они с Кларой, только там было лучше. И их дом стоял дальше от дороги. А тут совсем рядом тлеет куча мусора, несет тошнотворной, едкой вонью.

— Кто тут живет? — шепотом спросил он Клару.

— А я почем знаю?

Ехали все время под гору. А минутами Кречет чувствовал: вроде и по ровной дороге машина идет, и все-таки внутри, в животе, что-то дрожит. Все равно падаешь, медленно падаешь с гор, которые остаются позади. Если оглянуться, горный хребет уже чуть виден сквозь туман и кажется призрачным, ненастоящим, а впереди как будто и вовсе ничего нет. Одно шоссе переходит в другое, пошире, но все одинаково расчерчены вдоль прерывистой полосой гудрона посередине и каждые восемь или десять футов — полосками поперек.

Подъезжали к какому-то городку, на заляпанном грязью дорожном знаке стояло: скорость не выше 25 миль в час. Ревир скорость не сбавил. И Кречет почувствовал: мальчишки позади него довольны отцом. В городке и машин-то нет, только у обочины стоят две или три до того старые и мятые жестянки, точно их взяли с автомобильного кладбища. Возле одной лачуги в грязи играет маленький мальчонка. У старого гаража стоят несколько мужчин, провожают машину Ревира глазами. Темные лица будто каменные, не поймешь, что за люди. На поле рядом с гаражом громоздится вперемешку самый разный хлам — старые ржавые автомобили, пружинные матрасы, бочки, обломки стекла. Ясно, тут раньше стоял дом и развалился или сгорел. Остались только серые камни на месте фундамента. Грязная немощеная дорожка отбегает от шоссе к одинаковым четырем домам, все они стоят на цементных подпорках, как на курьих ножках, стены обшиты асбестовыми панелями, купленными в одном и том же магазине.

— Этот город называется Элфред, — сказал Кларк.

Внезапно городишко остался позади. Дорога свернула в сторону, круто пошла под гору, и об Элфреде забыли. По склону горы кое-где лепились жалкие лачуги, и Кречет диву давался, как они еще держатся: вокруг валяется всякий хлам, деревянные стены совсем гнилые, черные, кровля давным-давно провалилась. И все это серое, черное, заброшенное. Позади, на косогорах, листья орешника и тополей начинают увядать; дома уже недели три как все пожелтело. А здесь листья не стали по-осеннему яркими, только повисли устало, будто обессилели и слиняли под дождем.

Впереди открылась долина. Миновали еще несколько перекрестков, и шоссе стало широкое, на четыре ряда, покрыто каким-то новым светлым бетоном — он уже потрескался, но не такой разбитый, как на прежних дорогах. Ревир прибавил скорости. Движение здесь куда больше — и пикапы, и легковушки, есть и новенькие, быстроходные, как у Ревира. Кречет весь выпрямился, чтоб видеть такие машины еще издали — интересно, кто это едет и куда? Он старался разглядеть номерные знаки. Встречные машины свистящим вихрем проносились мимо.

— По знакам все из Калифорнии, — сказал Джонатан.

— Я раз видел машину из Канады, — заметил Кларк.

Еще перекресток, огромная заправочная станция, а колонки такие, каких Кречет никогда прежде не видал, — невысокие, так и блестят белой, красной, черной краской, и подъездная дорожка вся залита асфальтом, не какая-нибудь разъезженная глина, и сама станция необыкновенная: по фасаду зеркальные стекла, как в том новомодном окне у Клары на кухне, и стены непонятно из чего — ярко-красные, очень гладкие, лоснистые. Такие же, как бензоколонки. Несколько машин дожидаются заправки, вокруг хлопочут служащие в форменной одежде. Через дорогу — ресторан, стены у него с виду бревенчатые, только бревна не настоящие, а к входной двери прислонилась большая статуя — индеец, и на голове у него убор из перьев.

— Может, остановимся тут? — сказал Роберт.

Ревир не сбавил скорость.

— Я думал, у ресторана. Я хотел…

— У нас нет времени, — сказал Ревир. — Подождешь.

Впереди грузовик с платформой-прицепом, он-то не торопится. Ревир круто сворачивает, обгоняет. Кречет смотрит во все глаза: на платформу нагружены автомобили, хоть бы они не обрушились на машину Ревира! Они такие новенькие, сверкающие, еще новей, чем у Ревира. А у водителя грузовика лицо усталое, шерстяной вязаный колпак нахлобучен до самых бровей. Он и не взглянул на Ревира, который так ловко его обогнал.

— А ты любишь гнать вовсю, да? — говорит Клара, очень довольная. — Я и не знала, что ты любишь так быстро ездить.

Иногда она говорит с Ревиром как-то по-особенному, и все мальчики смущаются: они не привыкли слышать, чтобы женщины так обращались к мужчинам. А когда это не просто мужчина, а Ревир, получается уж совсем странно.

— Смотрите-ка, — говорит Кларк.

Как раз перед ними сворачивает на шоссе чудная машина — верх снят, за рулем парнишка не старше Кларка. Ну и машина, приземистая уродина, сама черная, а на боку красным выведена цифра — тринадцать.

— Много о себе воображает, — говорит Кларк. — Ну и телега!

— Может, еще побыстрей, чем твоя, — говорит Джонатан.

— Черта с два.

Странная машина, кренясь на повороте, с треском въехала на шоссе. Ее немного занесло, но она мигом выровнялась и умчалась прочь.

Движение становилось все оживленнее. Кречету было не по себе. Он привык к заброшенным дорогам, к полосам пустынного, безлюдного асфальта. А тут по краю шоссе взрослые мужчины и мальчишки немногим старше его поднимают руку — ловят попутную машину; с обеих сторон дорогу ограждают насыпи из рыжей глины, а вдоль канав стоят белые столбики, и между ними натянута проволока. Кое-где столбики повалены и проволока порвана. Дома, в горном краю, на дорогах редко-редко кто-нибудь из живущих по соседству попросит, чтоб его подвезли милю-другую, и это, уж конечно, последний бедняк. А тут в попутчики набиваются либо молодые ребята в ярких куртках, хороших ботинках и джинсах в обтяжку, либо люди в затасканном старье, на башмаках — корка засохшей грязи, лица и покорные, и в то же время вызывающие… кажется, они всю жизнь вот так ездят на попутных, и им не совестно, наоборот, если они перехватят твой взгляд, еще тебе же вдруг становится совестно, что прокатил мимо. Клара зевнула, потянулась, лениво повернула голову к окну, и один такой глянул на нее в упор.