Сад радостей земных

— Смазливая мордашка, — заметил Рейф.

— Тут недавно какой-то черномазый щенок к ней приставал, — сказал Карлтон.

Рейф начал браниться — шипящим голосом, на одной ноте нанизывал ругательство за ругательством, не то было бы неучтиво по отношению к собеседнику.

— Если кого пристукну, пускай пеняют на себя, — сказал Карлтон. — Две семьи черномазых, да и мексикашки не лучше. — Голос его помолодел, окреп. В груди всколыхнулась мрачная радость, будто отрадный свежий ветер, нарастала какая-то сила — все больше, неотвратимей, хватит на обоих. После долгого дня работы они оба в этом нуждались. — Мне плевать, что они живут на отшибе, под горкой, скажем, или вниз по ручью, все равно они в нашем поселке, да еще задевают наших ребятишек, а мы что ж, так и будем сидеть сложа руки?

— Черта с два я буду сидеть сложа руки, — сказал Рейф.

— Вот, гляди. — Карлтон вытащил из кармана склад ной нож, раскрыл его. Рейф все это видел не раз, но прикинулся удивленным. — Видал штучку?

— Лучше никому не показывай.

— Плевал я на всех.

— Ну, знаешь…

— Уж я-то умею с ним обращаться. Дождутся они у меня.

И Карлтон сложил нож, ему хотелось, чтоб его оружие сухо, резко щелкнуло. Однако нож закрылся беззвучно. Лезвие заржавело. Карлтон вспомнил, как однажды нашел этот нож на полу в автобусе. Наклонился завязать башмак — и увидел в пыли нож, он сразу бросился в глаза, и Карлтон понял: это подарок судьбы.

— Без него я ни шагу, — сказал Карлтон.

Он выпятил подбородок, приподнял нож на ладони, оглядел — кажется, вся его скрытая злая сила до поры затаилась в остром лезвии, упрятанном в перламутровой рукоятке, и только ждет своего часа.

Рейф что-то промычал в знак согласия. Только что в поселке сезонников, где вокруг роилась детвора, они оба выглядели молодыми людьми совсем иного склада. А сейчас шагают посреди дороги, заложив руки в карманы, чтоб придать себе важности, и весь облик их переменился: и колючий, искоса взгляд Карлтона, настороженно поджатые губы, воинственно выставленные локти, словно вызов всему свету, и какое-то мягкое упрямство в большом гибком теле Рейфа, в каждом его движении — все это делало их особенными, не подходящими ко всему, что вокруг, будто вот сейчас их высветят фары летящей издали машины. Они шли широким, быстрым шагом. А вокруг тишина, только подает голос всякая насекомая мелочь, трепыхнется изредка птица, где-то лают собаки. Карлтон не прислушивался к этой тишине, от нее ему становилось беспокойно. Иной раз поздно ночью, когда весь поселок наконец затихал и только к нему никак не шел сон, он начинал шептать про себя имена: сперва имена родителей, братьев и сестер, потом перебирал всю дальнюю родню, потом соседей, потом тех, что жили подальше, всех, кого отделяли от него многие годы и сотни миль, и сам изумлялся, как много лет прожил он на земле. Переберет по именам всех и каждого, определит свое место среди них — и лишь после этого удается уснуть.

Городишко был не бог весть какой, а все-таки не чета поселку сезонников. Он начинался за поворотом дороги. Вдруг перед глазами речка, она делится на два рукава, и над нею открытый мост, и лесопилка, и редкие домишки, вокруг которых бродят куры. А затем и самый город: несколько длинных зданий с ложными колоннами и лепкой по фасаду. И через дорогу угольный склад. Когда Карлтон впервые увидел этот городок из окна автобуса, что вез их в поселок, стояла полуденная жара, и все вокруг было пусто, как вымерло; а сейчас полно машин и повсюду народ. Карлтон и Рейф ускорили шаг. Впереди идут какие-то мальчишки. Остановились на мосту, кидают камни в воду. Где-то подальше — музыка; едва Карлтон ее заслышал, слюнки потекли, словно с голоду: оказывается, он до смерти изголодался вот по такой музыке, по мальчишкам, что кидают камешки в воду.

В кабачке они увидели еще нескольких сезонников из своего поселка, но в большинстве народ был чужой. Под навесом просторно, а все равно жара, духота; в задней половине пол не дощатый, а просто земляной, плотно убитый множеством ног. Жужжат мухи и москиты. Под одним столиком спит большой косматый пес. У Карлтона сладко защипало глаза, так густо и так приятно пахнуло в лицо человеческой плотью, пивом, едой, табачным дымом. И он и Рейф вдруг оробели и подошли к знакомым. Заговорили громко, стараясь перекричать общий гомон. Заспорили: этот городишко еще хуже предыдущего. Нет, лучше. Двое из их собеседников были иностранцы, ну и выговор же у них — тошно слушать! И то и дело сбиваются на свой язык, непривычный, свистящий, у Карлтона даже сердце заколотилось от омерзения. Рейф потянулся из-за спины Карлтона заплатить буфетчику, тот исподлобья поглядел на Карлтона, избегая встретиться с ним взглядом. Карлтон пил пиво и думал об отложенных за неделю деньгах: на сегодня хватит; можно обо всем позабыть. Ровно ни о чем не думать. Москит впился ему в щеку. Какая-то компания, не глядя, протискивалась мимо, Карлтон и его собеседники замолчали. У тех, чужих, пот катится по лицам, рубахи на спинах пропотели и руки по локоть черные от грязи. Но они задаются перед Карлтоном и его товарищами. Это сразу видно. У одного на голове ковбойская широкополая шляпа — экий вид дурацкий! Карлтону захотелось ткнуть пальцем и захохотать. Шляпа светлая, кремовая, и сидит на самой макушке, того и гляди, ее кто-нибудь собьет.

— Глянь-ка на этого сукина сына, — шепнул Карлтон Рейфу.

Рейф согласно хмыкнул. Карлтон почесал щеку, она зудела. Взял еще кружку пива, пена пошла через край, по пальцам потекло. Хотелось сказать тем двоим — они теперь о чем-то спорили на своем чудном языке, — откуда они такие взялись, убирались бы лучше восвояси или хоть заткнулись, что ли. Другие тоже на них смотрели. Женщина с длинными черными волосами обернулась, прислушалась — непонятная, уродская речь! — и растянула губы в усмешке.

— Не умеют говорить по-людски, так заткнулись бы. Убирались бы, откуда пришли, — сказал Карлтон.

Он сделал вид, будто его толкнули, и сам подтолкнул одного из тех двоих. Тот был мал ростом, сутул — плечи давно пригнула работа; часто мигающие глазки глядели настороженно, казалось, вот-вот он присядет на корточки и подхватит что-то с земли. Карлтон понятия не имел, откуда он родом — может, откуда-то из Европы, но уж наверняка в той стране все объясняются на своем паршивом языке такой же мерзкой нетерпеливой скороговоркой, и у всех такие же редкие маслянистые волосы, и все они мигают и щурятся, будто не понимают, что делается вокруг.

Карлтон опять и опять подталкивал плечом неприятного ему человека, и тот шагнул в сторону. Ему было лет сорок. Второй, повыше ростом, все кричал на кого-то. Карлтон не мог разобрать, кричит он весело или со злостью. Он снова закричал по-своему — Карлтона даже перекосило, — и ему ответил мальчонка в грязной нижней рубахе. Кругом заулыбались, забавно было смотреть, как ходят ходуном мальчонкины ребра под расстегнутой рубахой.

— Вон отсюда! Убирайся!

Это кричала женщина за стойкой, прямые влажные пряди поминутно падали ей на лоб, она сердито их отбрасывала.

— Маленьким тут не место. Выставьте его вон!

Кто-то ударил мальчонку по плечу. Его отец подался вперед, лицо у него стало испуганное и хитрое.

— А? Что такое?

— Выведите его отсюда.

— Чего?

— Не положено. Такой закон.

— Закон?

Лицо у этого человека было хмурое, озабоченное, но и чем-то подозрительное — уж Карлтон-то в этих вещах разбирался! Видал он, какие женщины бывают у таких мужчин — большие, медлительные, толстые, не обхватишь, глаза темные, а кожа сальная. Вот, к примеру, мексиканки, встречал он таких: улыбнется, раз — и улыбки как не бывало, и неизвестно, чего от нее ждать. Нет, таким доверять нельзя.

— Эй, ты! По-английски понимаешь? — спросил кто-то. Один из парней, которые только что вошли. Карлтон испуганно уставился на него. — Понимаешь, что-ли?" Растолкуй своим приятелям.

— Они мне не приятели! — в бешенстве огрызнулся Карлтон.

— Все вы из одного поселка…