Страница 113 из 115
— К чему ты все это говоришь?
— Не зли меня. Разве не видишь, я устала. Ни малейшего желания разговаривать.
Кречет щелкнул выключателем. Несколько минут Дебора стояла в полутьме, словно его здесь и не было. Потом обернулась, и они обнялись — теперь, без света, они стали нежней друг с другом. Запах ее колос, ее тела кружил Кречету голову; нахлынуло волнение, казалось, в мыслях он сейчас унесется далеко вперед, отрешится от этого мучительного напряжения. В холодной, незнакомой постели, на дешевом матрасе Дебора припала лбом к его шее и, пряча лицо, зашептала:
— Ты мой единственный друг. Я все время о тебе думаю. Считаю дни — когда мы опять увидимся? Почему ты не живешь в городе?.. Я не могу ни с кем говорить, только с тобой. И не хочу я больше ни с кем говорить. Никому я не верю, а тебе верю… Тебе я все на свете могу сказать, и ты не обратишь это против меня. Тебя мне не стыдно. Я всю жизнь тебя ненавидела — и любила тоже. Я не хотела тебя любить…
Руки и ноги у нее худенькие, но крепкие. Телом она почти ребенок, но оно мускулистое, чуть ли не жилистое, в нем чувствуешь какую-то упрямую силу вне возраста. В полутьме все-таки различаешь огромные, до жути красивые глаза, такие бывают только на картинках… странно, он с детства видел эти глаза, и все равно его всякий раз ошеломляет, какая она стала красавица.
— Что сказал твой муж, когда ты собралась уходить?
— Молчи, не говори о нем.
— Не удивился?
— Молчи, я сказала.
Позже, когда она лежала рядом сонная, ослабевшая, Кречет сказал:
— Я сегодня утром был у врача.
Дебора пошевелилась.
— Разве ты болен?
— Да нет, не то что болен. Сам не знаю.
Она тронула его лоб ладонью; так могла бы его коснуться Клара.
— Что же с тобой?
— Ничего, — сказал Кречет. — Он говорит, я слишком нервный.
— Какой же ты нервный, — возразила Дебора. — Вот я и правда нервная. А ты очень спокойный.
Кречет совсем не замечал, как летит время. В комнате сгустилась тьма. Он обнимал Дебору и все ждал: что-то случится, каким-то чудом и ее захватит та любовь, что владеет им. В прошлый раз это почти уже случилось. Ее тело вдруг ожило, напряглось в стремлении слиться с ним до конца, вся она омылась потом. Даже в минуты самых тесных объятий ему кружит голову прошлое: вспоминается Дебора — маленькая девочка и школьница в старших классах… память рисует все новые образы, будто силится уверить: да, ты обнимаешь сейчас ее, ту самую, она живая, настоящая. Он остался без дыхания — разбитый, разочарованный. Оттого что она может так горячо ему отвечать, ей кажется: страсть сама по себе способна творить чудеса; а он просто взвинчивает ее почти до истерики, и потом она чувствует себя угнетенной и беспомощной.
— Я думаю съездить в Европу, — немного погодя сказала Дебора. — Не летом, а, пожалуй, в сентябре. Хочу вырваться из этого мерзкого городишки.
— Он поедет с тобой?
Дебора отвернулась, будто он задал глупейший вопрос.
— Я буду по тебе скучать, — сказал Кречет.
Они долго молчали. И вдруг оказалось — уже очень поздно, ей надо бежать.
— Помнишь, — сказала она, — когда мы были маленькие, ты всегда прятался в доме, боялся тех мальчишек? Я хорошо помню…
На ночном столике уже горела лампа, в ее розовом свете лицо Деборы стало мягче. Кречет пожал плечами.
— Ты что-нибудь ел сегодня? — спросила Дебора.
— Не хотелось.
Во всем теле какая-то тяжесть, вялость. И тягостно ему сейчас с нею, самый воздух как перед грозой: ведь она просила увезти ее от мужа, а он притворился, будто не понял.
— Господи, как все долго! — вырвалось у него.
— Ты, наверно, заболеваешь. Что с тобой?
Она наклонилась над ним, прильнула, близко заглянула в лицо. Было в ее движениях что-то и властное, и материнское.
— Что значит — все долго, о чем ты? Какой-то ты сумасшедший.
— Дебора, подожди еще, не уходи…
— А ты знаешь, который час?
— Не уходи.
— Это ничего не значит, что я сюда прихожу, — сказала Дебора. — Я сама не знаю, что делаю. Я за него вышла, чтобы выбраться оттуда, из долины, а здесь мне нечего делать, есть книги, я стараюсь читать — и не могу, и сама не знаю, чего мне надо… У меня свой дом, лучше, чем у матери… я не хотела бы быть другой, а такой, как я есть, мне плохо. Отца всегда тянуло в Европу, но он так и не поехал. Я думаю… может быть, если мне вырваться отсюда, уехать в Европу… там все пойдет по-другому. Если бы освободиться и жить в другой стране.
— Когда-то и мне этого хотелось.
— Вот как? Но ты никуда не ездил. Почему же это?
— Думал-думал — и раздумал.
— Ты слишком много думаешь! Чего тебе еще надо? Почему мы не можем просто любить друг друга? Мне ни до кого больше нет дела, мне все до смерти надоели, кроме тебя, и даже ты… не знаю… стала бы я чем-нибудь жертвовать ради тебя? Мучиться ради тебя? — Она поморщилась. — Вот, пожалуйста, твоя мамаша и мой дядюшка Керт. Они друг друга любили. Сколько лет она была его любовницей, жила с ним, завела от него ребенка и верила ему на слово, что он на ней женится. Она в него верила. И он тоже ее любил… он и теперь ее любит. Это сразу видно. Потому-то их все так всегда ненавидели.
Кречет закрыл лицо руками.
— И ты говоришь все это мне?
— Ну да, а что?
Кречет лежал молча, думал. Потом сказал, и собственный голос показался ему чужим и далеким:
— Раньше я тоже так думал: уеду куда-нибудь в другую страну и буду свободен, а теперь все по-другому. Сегодня я был в кино, смотрел картину… Я не знаю, зачем живу, что я здесь делаю. А только надо тянуть дальше и ничего не надо знать….
— Кристофер…
— Не знаю, почему я такой, только мне почему-то кажется: кто-то меня таким сделал и все время за мной следит, даже сейчас. Прямо чувствую: вот сейчас он на меня смотрит! Мне это гнусно, я его ненавижу, ох до чего ненавижу… швырнул меня в жизнь и преследует, до самой смерти не отвяжется, никогда я от него не освобожусь… Сволочь такая!
— О чем ты говоришь? Кто это?
— А может, это женщина. Мне нужно только одно — освободиться, а от чего — и сам не знаю. Также, как сейчас, я себе противен. А этот все время за мной следит…
— Ты о боге?
— О боге? — недоуменно переспросил Кречет.
— О чем ты говоришь? Ты с ума сошел!
— Как будто меня сочинили, в книге написали… не хочу я так! Я живой, а не из кино! Не хочу я так: родился и умру, а кто-то все время смотрит, следит… один все про меня читает. Все решено заранее…
Он умолк. Она прижалась прохладной щекой к его щеке.
— Я сегодня шел и чуть не заснул на ходу. Слыхала ты что-нибудь подобное?
— Куда шел?
— Да вообще… по улице. Просто так шел.
— Как же можно заснуть на ходу?
Кречет не ответил, но Дебора вдруг резко оттолкнула его, будто услышала ответ.
Он помолчал еще минуту, потом попросил:
— Иди сюда. Не уходи.
— Кристофер…
Звук этого имени взволновал Кречета: словно его принимают за кого-то другого. Он притянул Дебору к себе — укрыться бы в ней, без слов передать то, чего никак не скажешь словами: огромная любовь переполняет его, и нет ей выхода. И чем тяжелее эта любовь недвижным грузом стынет внутри, обращается в лед, тем неистовей его тело силится убедить и его самого, и Дебору, что он любит ее, любит… Горький, отчаянный порыв родился глубоко внутри, на самом дне, и преобразил его.
— Я люблю тебя, Крис… люблю. Милый. Люблю тебя.
В последний миг все его тело растворилось, расплескалось в судороге, от которой прервалось дыхание, яркий свет полыхнул в глаза, Кречет до боли зажмурился, и тут под сомкнутыми веками промелькнуло лицо Клары.
Потом он лежал весь выжатый, опустошенный. Дебора нетерпеливо, резкими движениями приводила в порядок волосы.
— Не знаю, что это такое. Не знаю, чего мне надо, — сказала она.
В комнате жара невыносимая, нечем дышать. Обоих, как болото, засасывает унылая безнадежность. Дебора, оказывается, в большой черной сумке захватила с собой щетку для волос, на ручке — серебряные цветы и какие-то разводы.