Уходите и возвращайтесь

— Ты помнишь про письмо? — спросил Никита.

— Какое? — Димка допил боржом и облегченно вздохнул.

— Которое ты мне прислал в училище.

— А как же, — улыбнулся Димка.

— Так ты на него ответил. Сегодня. Сам.

— Значит, одобряешь?

— Полностью.

— Тогда, как говорят боксеры, я выхожу из клинча и иду в бой с открытым забралом.

На сцену выползла девица с осиной талией и низким, хриплым голосом старательно запела:

— Пойдем, — сказал Димка, — терпеть не могу плохих исполнительниц хороших песен.

Никита расплатился, и братья вышли на улицу. Стемнело. Зажглись фонарики, и улица, расцвеченная разноцветными огнями, чем-то напоминала новогоднюю елку.

— А на тех умников, которые считают, что можно обойтись и без образования, ты плюнь. У каждого должно быть высшее — свое — образование. В наш век оно необходимо. А работать можешь кем угодно, хоть грузчиком. В этом позора нет. Королев плотничал, крыл в Одессе крыши, а стал… Главным Конструктором космических кораблей. Он выдержал, Димка, четвертый раунд.

Димка не ответил. Он просто пожал Никите руку, и в этом молчаливом пожатии была благодарность и признание того, что брат стал ему еще дороже и ближе.

Было воскресенье. Василий Никитович полулежал в шезлонге и читал свежие газеты. С высоты веранды хорошо просматривалась Волга, заливные луга за ней, грузовые причалы порта, у которых стояло на погрузке несколько самоходных барж. С реки тянуло ветерком, и Василий Никитович, изредка отрываясь от газет, всей грудью вдыхал этот бодрящий, живительный воздух, пахнущий травами, рыбой и какими-то непонятными душистыми смолами.

Разобравшись в международном положении, Василий Никитович перешел к хронике. Телеграфное агентство Советского Союза сообщало, что группа советских летчиков-космонавтов вылетела в Соединенные Штаты для проведения совместных тренировок с американскими космонавтами. «Летчик-космонавт…» Василий Никитович отложил газету в сторону и задумался. Затем снова взял ее в руки. «Андрей Петрович Скворцов… Окончил Качинское высшее авиационное училище… Владимир Степанович Григорьев… Окончил Оренбургское высшее авиационное училище… Работал летчиком-испытателем… Громов Борис Тимофеевич… Окончил МВТУ…» Этим ребятам почему-то стало тесно на земле, которой так далеко еще до совершенства, до полного устройства и благополучия, и они решили рвануть туда, в космос, в просторы Вселенной, где в вечной тьме уже миллиарды и миллиарды лет роятся звездной пылью, зарождаясь, новые светила и планеты. Зачем? К чему? Василий Никитович, отягощенный земными делами и заботами, искренне недоумевал. Быть может, и Никита из этой стаи одержимых? Он задумчиво протер запотевшие стекла очков и вдруг понял, что ему давно следовало поговорить с сыном. По душам. Прямо и откровенно. И спросить: не упрямство ли все это, которое в молодости мы так часто подменяем упорством, упорством настоящего мужчины, для которого цель — все?! Не случайность ли? Ведь случайность — это слабость. И постараться доказать, что нельзя пренебрегать опытом старших, опытом предыдущих поколений.

Никита толкнул дверь и сразу же увидел отца. Он сидел в кресле, задумчиво попыхивая трубкой. Из кухни остро пахло жареной рыбой.

«Вам кого?» — хотел было спросить Василий Никитович, но, всмотревшись в широкоплечего парня и узнав в нем сына, тихо пошел ему навстречу.

— Никита, — сказал он. Затем неловко обнял и, прижав к груди, тяжко вздохнул.

В комнату влетела Мария Васильевна. Увидев сына, охнула и, отстранив мужа, троекратно расцеловала.

— Надолго?

— На месяц, мама.

— А чемпион-то наш где? — спросил Василий Никитович.

— На тренировке, сказал — попозже подъедет.

— Ну, хорошо. — Василий Никитович крепко обнял жену за плечи. — Машенька, накрой-ка нам столик и… — он хитровато прищурился и весь как-то подался вперед, — у меня там в холодильнике бутылочка коньяка… французского… По такому случаю…

— Коньяк! — Мария Васильевна вопросительно взглянула на Никиту.

— Ну, что ты смотришь? — Брови Василия Никитовича недоуменно сошлись на переносице. — Какой он летчик, если не может пропустить сто грамм.

— А ты, отец, не стареешь. — Никита непринужденно рассмеялся, и его тонкие, четко очерченные губы непроизвольно сложились в добродушную усмешку. — Все такой же…

— Какой же? — Высокий лоб Василия Никитовича перечеркнула глубокая складка.

— Веселый, ироничный и… мудрый.

— Мудрость приходит с годами, — заметил Василий Никитович, — а веселый… это характер, это, сын, наследственное. Ты ведь тоже любишь шутить?

— Люблю, — кивнул Никита.

— Как Димка дрался?

— Хорошо. Рука у него, видно, дедовская. Крепкий паренек.

— Что такое крепкий?

— Самостоятельный.

— Самостоятельный или независимый?

Никита понял, что отец начал разведку словом. Юлить и изворачиваться ему не хотелось — не за этим он приехал. Надо было принимать бой и спокойно и тактично объяснить отцу положение вещей. Только не отступать. Ни на шаг. Иначе опять начнется старая песня.

— Это синонимы, папа, — спокойно сказал Никита.

— Синонимы, значит. — Василий Никитович запыхтел трубкой и с любопытством взглянул на сына. — Независимость… Это что же, ваш девиз?

— Чей?

— Ну, твой, Димкин, молодежи современной?

— Я считаю, что мы сами вправе выбирать себе дорогу.

— По которой легче шагать?

Пружина распрямилась. Та внутренняя нервная сила, которая незримо жила и характере Василия Никитовича и вырывалась из него, когда ему противоречили, забила фонтаном. Его серые глаза сузились и смотрели на сына с насмешкой.

Мария Васильевна, которая накрывала на стол и украдкой прислушивалась к разговору, боясь, чтобы он не зашел слишком далеко, решительно подошла к мужу и, взяв его под руку, усадила в кресло.

— Ты, отец, язва. Я устала от твоих психологических выкладок. Накачивай ими своих аспирантов, на работе. А дома — отдыхай. — Продолжая крепко держать мужа за плечо, она разлила коньяк и протянула ему рюмку. — Выпей. Вместо валидола.

Василий Никитович сразу как-то сник: жена впервые осадила его при сыне. Он растерянно поправил очки, налил себе боржом и, чтобы скрыть замешательство, добродушно проворчал:

— Во-во! Эмансипация! Ее результат. Раньше главу семьи уважали, слушались, боялись, а теперь… Не-за-ви-си-мость! Выпьем, Никита, за независимость!

— С удовольствием. — Никита поднял рюмку. — За твое здоровье. — Он незаметно подмигнул матери и улыбнулся.

— Вас и этому там учат? — спросил Василий Никитович, когда Никита выпил.

— Нет, отец, этому там нас не учат.

— А чему же, если не секрет?

— Летать, — коротко ответил Никита. Он взял из блюдечка, которое заботливо придвинула к нему мать, дольку лимона и посыпал ее сахаром. — И всяким прочим инженерным премудростям.

— Хорошие перспективы?

— Я хочу стать летчиком-испытателем, — отчеканил Никита, которому надоела насмешливость отца.

Лицо Василия Никитовича обрело выражение серьезности и озабоченности, что с ним бывало всякий раз, когда он сталкивался с вопросом, требующим особенно пристального внимания. Он раскурил погасшую трубку и, помолчав, спросил:

— А тебе никогда не хочется оглянуться назад?

— Зачем?

— Мы иногда не замечаем потерь. А когда оглядываемся — поздно. Все позади.

— У меня все впереди, — отрезал, как ножом, Никита.

В душе у Василия Никитовича что-то сломалось, сдвинулось, и он почувствовал, что впервые за всю свою жизнь не потерпел поражение, нет, он ощутил беспомощность, которую испытываешь, когда находит коса на камень. Ему стало как-то не по себе — тоскливо и одиноко и вместе с тем радостно, радостно оттого, что противник попался достойный, и этим противником был его, Василия Никитовича, сын. Мария Васильевна тихо охнула, сжала ладонями виски и негромко спросила: