Уходите и возвращайтесь

Никита на какое-то мгновение растерялся.

— Нет, — наконец проговорил он, чувствуя, что краснеет. — По крайней мере, серьезных. А что с ним?

— У него сильное нервное потрясение. Меня интересуют причины. Личного они порядка или… Он любит авиацию?

— Мне неизвестно, чего и кого он больше любит, — довольно резко ответил Никита, не понимая, почему его втягивают в эту историю.

— Не кипятись. — Храмов достал сигареты. — Закуришь?

— Спасибо.

— Что такое переинформация? Представляешь?

— В наш век… — Никита замялся. — Перенасыщенность, если можно так выразиться. Человек не может сосредоточиться на чем-то определенном из-за…

— Абсолютно верно, — прервал его Храмов. — Именно это произошло с Одинцовым. Командир эскадрильи и руководитель полетов, перепугавшись — чисто по-человечески — за жизнь своего курсанта и думая, что он сам лично не справится с посадкой, начали руководить его действиями. И на Одинцова посыпалось: доверни влево, доверни вправо, вверх, вниз и т. д. А ему еще надо было следить за приборами… И в мозгах у него, образно говоря, каша получилась, гречневая… Чтобы синтезировать такой поток информации в единый образ, требуется высокая степень тренированности и самообладания, а Одинцов, видимо, этими качествами еще, к сожалению, не овладел. Вот и приключилась с ним… история. У нас, у медиков, это называется невротический срыв высшей нервной деятельности. Понятно?

— Понятно. — Никита озадаченно сдвинул брови. — А каким образом вам удалось это выяснить?

— Он отключил связь, чем насмерть перепугал начальство. Они подумали, что парень сыграл в ящик.

— Дела, — только и сказал Никита. — А при чем здесь я?

Некоторое время Храмов молчал, постукивая карандашом по столу, затем поставил его на попа и замер, подперев кулаком щеку.

— Как ты думаешь, это действительно переинформация или результат… не совсем трезвого поведения?

— Если я вас правильно понял, — сухо проговорил Никита, наконец-то сообразивший, куда клонит доктор, — вы хотите, чтобы я выдал вам информацию.

От порыва ветра оконная рама с треском захлопнулась. Карандаш упал. Храмов вернул его в прежнее положение, нахмурился и деловито сообщил:

— Одинцов вчера пил. Если я доложу об этом начальству, его выгонят.

— А можете не доложить? — спросил Никита.

— Я знаю, с каким упорством некоторые добиваются цели. Твой друг, например, Черепков. Это похвально, и это заслуживает одобрения. За такого парня стоит бороться. А Одинцов… В общем, подавать рапорт на отчисление можно только в том случае, если ты абсолютно уверен, что человеку в училище не место. Я могу это сделать?

— Товарищ майор, я не имею права решать такие вопросы.

— Какого права? — вспылил вдруг Храмов, вставая. — Юридического или морального? Ответь мне, честно ответь! Ты хотел бы летать с таким ведомым?

— Нет, — угрюмо проговорил Никита и, чтобы покончить с этим вопросом, впервые за весь разговор прямо и откровенно взглянул Храмову в глаза: — Я бы не хотел летать с ним в паре. Но это не значит, что ему не место в училище.

— А это уже мы решим. — Храмов снова опустился в кресло и раздраженно щелкнул по карандашу. Он завертелся пропеллером и, звякнув о стекло, покатился на пол.

В парашютной Никита застал одного Черепкова. Алик сидел на скамеечке, закрыв глаза и скрестив на груди руки.

— Ты что, бога вспомнил? — спросил Никита, заметив, что Алик беззвучно шевелит губами.

— Точно, — рассмеялся Алик. — Заповедь о спасении души.

— Думаешь, поможет?

— А мне наплевать. Я память тренирую.

— Понятно, — сказал Никита и пощупал у приятеля лоб. — Температуры вроде нет… А где Фрол Моисеевич?

— К начальству вызвали. Прыжки отменяются.

— А ты, чего ты здесь околачиваешься?

— Черепков! — В дверь заглянул озабоченный Харитонов и, увидев Никиту, приветливо улыбнулся. — Быстрей, машина ждет.

— Вопросы есть? — спросил Алик, вставая.

— Силен! — Никита помог другу забросить на плечо парашют и, проводив его до машины, с хорошей, доброй завистью посмотрел вслед.

…«Антон» набрал заданную высоту, и ребята, подбадривая друг друга шутками и криком, дружно покинули самолет. На борту остались только Харитонов и Черепков.

— Затяжным? — спросил неожиданно Харитонов.

Алик кивнул.

— Ну давай тогда с полутора тысяч сиганем. Задержка — двадцать секунд.

— Хорошо, — сказал Алик и посмотрел на прикрепленный к руке секундомер.

Он прыгнул первым. Встречный поток воздуха рванул его в сторону. Алик перевернулся через голову и, как учил Харитонов, выбросил в стороны руки и развел ноги. Вращение прекратилось. Падение шло устойчиво. Алик досчитал до пятнадцати и решил взглянуть на секундомер. Он согнул руку, но… в следующий момент его крутануло с такой силой, что он от испуга выдернул кольцо. В лицо ударил сильный боковой ветер. Алик отвернулся и здесь с ужасом заметил, что его сносит на полотно железной дороги, прямо навстречу мчавшемуся пассажирскому поезду. «Этого еще не хватало», — подумал он, пытаясь определить угол сноса. Через несколько секунд Алик понял, что снос исключительно верный и ему действительно суждено погибнуть под колесами мчавшегося вперед железного зверя. Он с тоской глянул вверх и беспомощно задергал стропами — все, что так долго и упорно вдалбливал в его голову Фрол Моисеевич Козлов, вылетело из сознания в одну секунду.

Харитонов падал своим излюбленным способом — спиной, изредка посматривая через плечо на быстро приближающуюся землю. Он увидел, как над Черепковым взвился белый купол, и с сожалением зафиксировал, что курсант не выдержал, раскрыл парашют на девять секунд раньше. В следующий момент его острый глаз парашютиста, привыкший определять расстояние чуть ли не вплоть до одного метра, мгновенно оценил ситуацию, в которую попал Черепков.

В том, что произошло, Алик не был виноват. Просто на этой высоте был очень силен горизонтальный поток воздуха, и, чтобы спастись, его надо было как можно быстрее миновать. Иначе…

В груди Харитонова остро, как перед атакой, закололо, возникло почти забытое, непередаваемое ощущение предстоящей схватки, борьбы, из которой ты должен, обязан выйти победителем. Ради таких мгновений и жил прапорщик. Он отвечал за этих ребят и, когда им приходилось туго, спешил на помощь.

Харитонов плавным движением руки перевернулся со спины на грудь и, «включив высшую скорость», устремился за Черепковым. «Пора», — сказал он сам себе, когда до Алика оставалось метров пятьдесят. Он рванул кольцо и через пару секунд уже висел рядом с растерявшимся Черепковым.

— Делай, как я! — рявкнул во все горло прапорщик, боясь, что курсант его не услышит. И он с поразительным хладнокровием принялся выбирать на себя стропы.

Алик последовал его совету и выбирал до тех пор, пока, как и Харитонов, не ухватился за нижнюю кромку купола. Парашют «сломался», и Алик стремительно, как он выразился впоследствии, загремел в тартарары. Харитонов летел рядом. Когда до земли оставалось метров сто пятьдесят, он освободил купол, взмахом руки приказав Алику сделать то же самое. Они приземлились недалеко от железнодорожного полотна. Харитонов вытащил пачку «Беломора», закурил, проводив взглядом прогремевший по рельсам поезд, задумчиво сказал:

— Московский… Скорый!

— Я никогда не был и Москве, — заикаясь, пробормотал Алик.

— Упустил реальную возможность, — пошутил Харитонов.

— Упустил, — в тон ему ответил Алик и нервно рассмеялся.

— Да-а, — протянул Харитонов. Он понимал, как тяжело сейчас парню, и, чтобы встряхнуть, отвлечь его от грустных мыслей, заговорил о серьезном: — А считать ты плохо умеешь.

— Меня закрутило, — смущенно признался Алик. — Я и дернул… Секунд на пять раньше.

— На девять, — поправил Харитонов. — Ты от нуля считал?

— Да.

— В следующий раз начинай от тысячи ста пятидесяти. И не торопись. В воздухе главное — четкость.