Уходите и возвращайтесь

— А я к тебе и впрямь по делу, — помолчав, сказал Храмов.

— Догадываюсь.

— Насчет Черепкова я.

— Мне ребята уже докладывали, — сказал Баранов.

— Харитонов рапорт подал.

— Настаивает на списании?

— Да.

Баранов, чтобы избежать неприятностей на шахматной доске, сделал рокировку.

— А с Харитоновым вы не пробовали… с глазу на глаз?

— Говорил, — вздохнул Храмов. — Бесполезно.

— Этот Черепков, по-моему, хороший парень.

— Любопытный. И чего он к нему привязался?

— Если бы только к нему, — живо возразил Баранов. — Он и меня в свое время чуть было не погнал. «Мне, кричал, твои интеллигентные разговорчики во где сидят! Не допущу разложения… — и со значением добавлял: — масс».

— Что он за человек, никак не пойму, — раздраженно проговорил Храмов.

— Трудный человек, — согласился Баранов. — Шах!

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что с ним трудно. Он человек крайних решений, максималист. Признает людей, в которых может верить, как в себя. Но если нет у него такой веры — конец, в порошок сотрет, рожки да ножки только останутся.

— Ты в этом уверен?

— Он же десантник, — усмехнулся Баранов. — Четыре года ножом орудовал.

— Да-а… — протянул Храмов. — Война.

— В том-то и дело, что война. Ему семнадцать было. И сразу такое… Для него учебный бой — это бой, настоящий бой, и любая слабость для него неприемлема.

— Но обойти его все равно придется, — помолчав, сказал Храмов. — Я в этого парня верю.

— И что вы предлагаете?

— Поможешь мне?

— Мат!

— Очень не вовремя, — задумчиво проговорил Храмов. — Ну, так как?

— Вы не торопитесь? — словно не слыша вопроса, спросил Баранов.

— Хочешь вторую шкуру с меня содрать?

— Хочу, — искренне сознался Баранов.

— Только побыстрей, — нехотя согласился Храмов. — Очень это неприятное ощущение, когда знаешь, с каким счетом закончится игра.

— Выигрывает тот, кто знает, зачем и кому проигрывает, — философски заметил Баранов, улыбаясь ясными дерзкими глазами. — Ваш ход, майор.

Давно это было, а может, и не было, но сдается мне, что все-таки это не быль… В общем, в одном заштатном городишке — на карте он существует и название даже имеет: Арбузово — начальство решило организовать аэроклуб, ну и, как положено, при нем — парашютную секцию. Городок этот давно в историю вошел: каждый третий его житель имел второй разряд по шахматам, каждый второй — первый, а один мечтал сразиться с самим чемпионом мира. Но его сманили в Москву, и слава Арбузова пошла на убыль. Власти — за голову. Что делать? Как вернуть престиж? Выручила смекалка. Мэр города, он же председатель шахматного клуба, имел привычку перед завтраком газеты просматривать. Взял раз свеженькую и ахнул — осенило старика. Созвал он совещание, и уже после обеда весь город был афишами заклеен:

«Арбузовцы — на самолет!» Аэродром в три дня отгрохали, а с аэропланами — загвоздка. Где взять? Голь на выдумки хитра. Решили блицтурнир с французами провернуть. Мы вам, мол, технику — естественно, шахматную, — а вы нам — «Морис Фарман». После бутылки коньяка мэры поладили. Арбузовцы заполучили инструктора, а заодно и пару бипланов.

— Порядок! Теперь мы им покажем кузькину мать, — торжествовал мэр.

Вдруг бац — новая проблема: нема инструктора парашютной службы.

— Найти! — закашлялся мэр. — Из-под земли, но достаньте!

И нашли. Тихий такой человек, скромный, я мужества необыкновенного.

— Величать-то тебя хоть как? — недоверчиво, но на всякий случай ласково спросил мэр.

— Фролом кличут, а по отцу — Моисей, Козловы мы.

— А почему я тебя раньше не знал? Фрол только в затылке почесал.

— А я шахматами не увлекаюсь, я летную науку в училище постигал.

«Черт с ним, — махнул рукой мэр, — видать, грамотный, пусть учит».

И пошла про Арбузове слава пуще прежнего — рекорд аа рекордом на-гора выдают. Мэр доволен, руки потирает, газетки каждый день почитывает — приятно свое фото на первой полосе видеть. И все бы хорошо было, да приезжает однажды в городок — опыта почерпнуть — прославленный ас летного дела Вася Романюк. Ну и конечно, первым делом желает с Козловым познакомиться. Приводят Фрола. Увидел его Вася и сел.

— Мы ж, — говорит, с ним вместе учились, инструктор у нас был теоретик, и кончили мы школу без единого прыжка.

В общем, удивился так, что заикаться стал. Мэра перекосило.

— Пошто обманул, — кричит, — черт окаянный?

Фрол в ноги:

— Не гневайся, родимый. Ради народа, ради славы города нашего на обман пошел.

Обмяк мэр — к старости сентиментален стал, сжалился.

— Ладно, — говорит, — существуй, но прыгнуть ты обязан. Двадцать четыре часа на подготовку даю, а потом… пеняй на себя.

Выкатился Фрол из мэровского кабинета ни жив ни мертв. А летчики тут как тут.

— Пошли, — говорят, — мы народ добрый, зла не помним, но лететь тебе сейчас и кувыркаться с такой высоты, на какую только аэроплан залезть сможет.

Вывернулся Фрол, кричит не своим голосом:

— Без рук! Я пока над вами начальник. Своей судьбой сам распоряжусь! — Хвать парашют, и на вышку, в парк культуры и отдыха.

Арбузовцы — за ним. Валом валят. Интересно, что за фокус тренер выкинет.

Подошел Фрол к краю пропасти, обвел город прощальным взглядом, и не по себе ему стало. Волга перламутром переливается, купола церквей в синеве горят, «воздух чист, прозрачен и свеж». И как подумал, что, может быть, в последний раз все это видит, решил: «Ну их к черту! Без фокусов жил и дальше жить буду». Отстегнул парашют и бросил в сторонку. А толпа беснуется, неистовствует, в восторг пришла: такого, чтоб, человек без парашюта сигал, им еще слыхом слышать не приходилось и во сне не снилось. А кругом пресса, фотокорреспонденты, гости зарубежные. Телевизионщики с киношниками сцепились, юпитерами друг друга ослепляют: воюют за право приоритета. Еще бы! Прыжок века! А народ громче: — Не опозорь, Моисеевич! Давай!

Забилось сердце у Фрола — громко, неудержимо. Душа из пяток на прежнее место вернулась. Он даже прослезился: и страха нет, когда народ с тобой. Хватил кепкой о настил — и вниз… Повалялся без сознания, сколько положено, а затем встал, отряхнул с одежды опилки и только тут заметил перкалевые, неживые лица летчиков, Ощупывают его и тихо так, с подобострастием спрашивают:

— Ну как, Фрол Моисеевич?

Фрол только плечами пожал.

— Нормально, — говорит, — не так страшно, как я думал.

Летчики рты разинули, и один, самый молодой, на которого Моисеевич большие надежды в будущем возлагал, заикаясь, пролепетал:

— Да вы ж без парашюта, Фрол Моисеевич.

— Как?! — ощупал себя Фрол спереди и сзади и рухнул. Но не замертво, без сознания. И лежал так до тех пор, пока жена не пришла.

И дала ж она ему жару! Чтоб народ не потешал, чтоб наперед клоуном себя не выставлял. Но было поздно.

Фрол Моисеевич глянул на жену исподлобья — свысока не мог: ростом был пониже — и, осознав свое великое предназначенье, молча шагнул вперед. Толпа с трепетом раздалась — Фрол Моисеевич шел к звездам…

Сегодня на счету капитана Козлова две тысячи пятьсот прыжков. И, если верить его летной книжке, совершил он их все с парашютом.

Этой истории предстояла долгая жизнь. Старшекурсники, смеясь, рассказывали байку своим младшим товарищам, а те, повзрослев, передавали ее, словно эстафету, следующему набору. Первоисточник затерялся, и отличить вымысел от правды было так же трудно, как постороннему распознать близнецов. Но дотошный Славка все-таки решил докопаться до истины. Он достал книгу мемуаров парашютиста-испытателя Василия Романюка, тщательно проштудировал ее и через день зачитал ребятам следующее:

Урок по парашютной подтопите проходил содержательно и интересно. Но когда мы поинтересовались количеством прыжков самого преподавателя, он смутился. «Знаете, товарищи, — слегка покраснев, Объяснил он, я пока что инструктор-теоретик и прыжков с парашютом еще не выполнял».