Черная вода

Все рассмеялись. И он тоже. Баффи Сент-Джон, такая красивая. От ее умащенной кремами, разогретой на солнце кожи исходили флюиды самоуверенности.

Еще будучи первокурсницей в Брауне, Келли выработала привычку подолгу голодать — для дисциплины, чтобы установить строгий контроль над собой, а еще чтобы облегчить тяготы менструального периода, после же разрыва с Г. она таким образом наказывала себя за то, что любила мужчину больше, чем он ее, но в последний год приняла решение стать здоровой, нормальной и потому заставляла себя есть регулярно и уже набрала одиннадцать из двадцати сброшенных фунтов, теперь она спала без снотворного, ей даже не приходилось выпивать на ночь стакан красного вина, что стало у них с Г. своеобразным ритуалом за те три месяца, что они прожили вместе, — да, даже это было не нужно.

И вот она добилась своего, стала здоровой, нормальной. Стала настоящей американской девушкой, ты хочешь выглядеть как можно лучше и радоваться жизни.

И все же она избегала появляться в Гованде Хайтс, родном доме. Испытывая острое чувство вины перед матерью, которая беспокоилась о ней, и перед отцом, с которым постоянно грызлась из-за «политики», а по существу из-за того, что таланты отца остались невостребованными, но постепенно отношения между ними улучшились, Келли была теперь в хорошей форме и осмотрительно избегала некоторых друзей — разочарованных идеалистов, гневных сторонников регулируемой рождаемости и даже самого мистера Спейдера, который после недавнего развода (третьего) ходил небритый, отрастил брюшко, его рыжеватые волосы заметно поредели, он был постоянно под мухой, а когда улыбался, обнажал неровные зубы, на его лице — лице шестидесятилетнего младенца — обозначались ямочки, как-то в офисе она жутко смутилась, почувствовав на себе его взгляд и слыша учащенное хриплое дыхание, из его ушей и ноздрей торчали жесткие волосы, бедняга Карл Спейдер, а ведь когда-то его имя не сходило с первых полос газет — имя златоуста, красноречивого белого сторонника Мартина Лютера Кинга и Джона Фицджеральда Кеннеди, а что теперь? — полутемный офис на Бриммер-стрит, обращенный окнами на складские помещения, да «Ситизенс инкуайери» с тиражом всего 35-40 тысяч, а ведь в годы расцвета тираж достигал 95-100 тысяч, не уступая «Нью рипаблик», но упаси вас бог в разговоре с Карлом Спейдером упоминать «Нью рипаблик», где, кстати, сразу после колледжа он несколько лет работал, и упаси бог затрагивать в беседе тему нынешнего торжества консерватизма, жестокого разочарования, трагедии, разрушения концепции Кеннеди-Джонсона, утраты Америкой души, нельзя его заводить! — Келли осторожно отвечала на расспросы Сенатора, касающиеся его старого друга Спейдера, Келли Келлер была не из тех, кто любит посплетничать, и не принадлежала к тем, для кого несчастья ближних — повод для беззаботной болтовни, никогда не говорить за спиной человека того, что не можешь сказать ему в лицо, — таков был ее принцип.

Сенатор несколько раз возвращался в разговоре к Карлу Спейдеру, которого, по его словам, не видел тысячу лет. При этом в его тоне звучало сочувствие с легким оттенком осуждения.

Да, конечно же, он читает «Ситизенс инкуайери», конечно же.

Журнал регулярно приносят в его вашингтонский офис. Конечно же.

Он спросил Келли, что она делает в журнале, и Келли рассказала, упомянув свою недавнюю статью «Смертная казнь — позор для Америки», а Сенатор сказал, о, конечно, как же, он читал статью, да, да, она произвела на него сильное впечатление.

Так же как и ее вид на новеньком великолепном велосипеде Баффи — она кожей чувствовала, что он с нее глаз не сводит.

Политика — упоение властью.

Эрос — упоение властью.

Обняв своими сильными руками ее обнаженные под вышитой блузой плечи, он крепко поцеловал ее в губы, в то время как беззаботный ветер шаловливо овевал их, еще теснее соединяя, связывая. Поцелуй был внезапным, но не неожиданным. Они бродили в дюнах за домом Сент-Джонов, над их головами стремительно рассекали воздух белые чайки — крылья словно ножи, смертоносные клювы, резкие крики. Равномерный шум прибоя. Волны бьются о берег — удар, еще удар. Она помнила этот шум с прошлой ночи, когда лежала без сна, слыша сдавленный смех, доносившийся из комнаты Баффи и Рея, занимающихся любовью, крики снизу, шум прибоя, начало прилива, кровь, пульсирующая в ее жилах, мужское нетерпеливое желание, между ними все было ясно без слов, он, конечно же, еще не раз поцелует ее, и то, что Келли неожиданно решила ехать с ним, чтобы успеть на паром, и не осталась еще на одну ночь — четвертого июля — у Баффи, было публичным признанием этого факта.

Она была той девушкой, которую он выбрал. Той, что сидела в мчащейся вперед машине. Пассажиркой.

Скорпион, не робей, бедный глупенький Скорпион, звезды благосклонны к твоим самым безрассудным любовным приключениям. Диктуйте ваши желания. Они обязательно исполнятся.

Она так и поступила. И будет поступать впредь. Ее избрали.

Она еще ощущала на своих губах вкус слегка отдающего пивом поцелуя Сенатора, а во рту — глубоко просунутый язык.

Пусть «тойота» даже сорвется с безымянной дороги, этого у нее уже не отнять. И она скривила в улыбке рот, вспоминая, сколько раз достававшиеся ей поцелуи приносили с собой вкус пива, вина, спирта, табака, наркотика. Множество ощупывающих тебя изнутри языков. Готова я к этому?

Она засмотрелась на луну из подскакивающего на ухабах автомобиля. До чего забавная, плоская, как блин, и так ярко светит. Кажется, что не просто отражает свет, а раскалена изнутри, действительно так кажется, но это ошибочное впечатление, все эти собственные расчеты и домыслы иногда подводят, бедный Скорпион. Келли Келлер, конечно же, не верила в такую чушь, как астрологические гороскопы. В глубине души она, несмотря на то что на добровольных началах помогала Национальному фонду по борьбе с неграмотностью, испытывала невольное презрение к безграмотным людям, не только к черным, конечно (хотя все ее ученики были чернокожие), но и к белым: к тем мужчинам и женщинам, которые не поспевали за безжалостным прогрессом, их ограниченный интеллект не мог постичь некоторые аспекты современной жизни; Арти Келлер, Хэм Хант и вместе с ними вся консервативная Америка, несомненно, считали, что все это неизбежные издержки цивилизации и лучше позаботиться о своей белой шкуре, но Келли Келлер яростно отвергала такой эгоизм, недаром она в конце концов сочинила на компьютере в колледже безобразное письмо к родителям, и, внимательно его перечитав, подписалась полным именем — Элизабет Энн Келлер, и отправила письмо в отчий дом, в Гованду Хайтс, штат Нью-Йорк, в нем она частично объясняла, почему в этом году не едет на праздник Благодарения домой, а вместо этого отправляется с соседкой по комнате в Олд-Лайм: Мама и Папа, я всегда буду любить вас, но для меня совершенно ясно, что ни за что на свете я не соглашусь жить так, как вы, пожалуйста, простите меня! В то время Келли было девятнадцать лет. Самое удивительное, что родители простили ее.

Сенатор принадлежал к тому же кругу, что и Келлеры, он поступил в Андовер в тот самый год, когда Артур Келлер окончил его, потом учился в Гарварде, там получил степень бакалавра и диплом юриста, а Артур Келлер тем временем побывал в Амхерсте, а потом в Колумбии, наверняка у Сенатора и Келлеров было много общих знакомых, но в тот день, сбивчиво и возбужденно беседуя, ни Сенатор, ни Келли Келлер не заговорили об этом.

Она знала, что у Сенатора есть дети ее возраста — сын? сын и дочь? — но расспрашивать, конечно, не стала.

Она знала, что Сенатор жил отдельно от жены, Сенатор сам мимолетно коснулся этой темы.

Улыбаясь, он произнес: этот уик-энд я провожу один, моя жена со своей семьей уехала в наш дом на Кейп… голос его звучал нерешительно.

Вкус его губ. И еще раньше, в этот же день, когда Келли сидела за столом, подперев голову руками, в стороне ото всех, сонная, и осовелая, и даже чуть-чуть больная (ну почему она пила? когда еще вино действовало на нее так непредсказуемо? или на каждой вечеринке полагается кому-то напиться — как в колледже? значит, это просто случайно, как в колледже?), и кто-то крадучись подошел к ней, сквозь полуопущенные ресницы она видела, что человек этот босой, видела крупную белую жилистую ступню мужчины, неровные ногти, а потом ощутила на своем обнаженном плече нежнейшее, почти воздушное прикосновение, оно пронзило ее словно током, ведь она мгновенно осознала, что это были его губы… его теплый мягкий влажный язык коснулся ее открытой кожи.