Страница 55 из 81
— Ой, мамочка родная, Царица Небесная… А я вот мячик ваш на мелкие кусочки сейчас покрошу…
Возбужденная женщина с ухватом еще что-то гневное крикнуть хотела, да увидела Шварца в позе созерцания смиренного.
— А ты чего тут? Глядишь, как эти бандиты окна бьют?.. Хотя, что это я… Это ж немец, — приходя в себя, проговорила устало. — Господи, Боже Ты мой, — пригорюнилась женщина, уходя во двор.
— Матка, матка, ихь ремонтир! Йа, йа ремонтир, — руку к груди прижимая, Шварц предлагал свою помощь.
— Ремонтировать? Раму? Ты? Разве умеешь?
— Йа, йа… Ремонтир, — достал он из нагрудного кармана складной метр, и в палисадник вошел, и раму стал замерять. И карандашиком с мизинец стал записывать в блокнотик самодельный из оберточной бумаги.
— Ну-ну… Замеряй, замеряй, — бесцветным голосом проговорила она, успокаиваясь. От возникшей надежды подобрела глазами: может и в правду он что-нибудь сделает путное!
— Алес гут, матка, — закончив замерять всю раму с выбитой шибкой, улыбнулся Шварц. — Морген тут, — поклевал он пальцем в землю перед собой. — Зафтра.
— Завтра меня не будет! Работаю я завтра! — как глухому сказала она громко в надежде, что от громкости сказанного он лучше ее поймет. — Дежурю я завтра, сутки! Дети мои будут дома, если придешь! Понял?
Пауль кивнул.
— А не будет детей!.. Вот, гляди, где будет ключ лежать! Вот под этим камнем! — отвернула она плоский валун у крыльца, и Шварц увидел на земле оттиск ключа, что достала она из кармана передника и держала теперь в руках.
— Гут, матка, гут, — покивал головой и впервые ей глянул в глаза коротким, но жадным взглядом. И губы ее, улыбнуться готовые, увидел так близко. И лицо, в обрамлении белой косынки, ему показалось очень красивым и почему-то знакомым.
— Ты хоть скажи, как тебя звать? Ну, как имя твое?
— А… Шфарц. Пауль Шфарц.
— Ага, Пашка, значит! — улыбнулась она. — А я — Лиза. Просто Лиза, и все.
И, разглядывая немца, продолжала спрашивать:
— Жениться успел до войны? Фрау есть у тебя?
— Фрау? Найн, — замотал головой и скупо усмехнулся Пауль.
— Молодой еще… А сколько ж тебе лет, интересно?
— Лет, — повторил он, соображая. — А, лет! Фюнф унд цфанцихь яре. Дфадцать унд фюнф, — показал он открытую пятерню.
— Двадцать пять, значит. Молоденький. А мне уже скоро за тридцать…
И, словно увидела зримо печальную правду озвученных слов, она умолкла, теряя улыбку. Опираясь рукой на черенок ухвата, доходившего ей до подбородка, глядела она то на ключ, что вертела в руках, то на немца. И Шварц притянулся взглядом к руке ее с ключом. И сколько б они молчали еще, да маленькая девочка в калитку голову просунула:
— Тетя Лиза, отдайте им мячик! Они больше не будут! Честное октябрятское!
И весомо добавила, перекрестившись:
— Ей-Богу, правда! Вот вам истинный крест.
— Вон он, в цветах, — устало сказала Лиза. — Иди забирай.
Девочка нашла в цветах палисадника мяч самодельный из обрезков пористой резины, сшитых в клубок, и за калитку прошмыгнула.
— До сфиданя, матка. Надо шнель, шнель. Зафтра ремонтир тут.
— Ну, тогда будь здоров, коли, не шутишь…
Когда на другой день он спешно вошел во двор Лизиного дома, на ступеньках крыльца его поджидала девочка лет девяти, очень похожая на Лизу.
— Здравствуйте! — сошла девочка с крыльца. — А мамка мне все рассказала.
— Гут, — кивнул Шварц и, не мешкая, развернул фартук на половицах крыльца.
Девочка с интересом и полным доверием наблюдала, как незнакомый ей немец собирает оконную раму из деталей, только что им принесенных. Как с отработанной ловкостью вгоняет в готовые отверстия деревянные нагели, сшивая детали в соединениях, предварительно промазав их клеем из банки. И вот она, чистая, праздничной свежести рама, собрана и пахнет свежей хвоей.
Когда рама плотно встала на свое место взамен старой, девочка невольно просияла радостью:
— Данке шен, гэр Пауль
— Пожалуйста, — кивнул он.
И под вечер, уже после работы, когда Пауль в фартуке принес в размер нарезанные стекла, девочка встретила его с той же улыбкой приветливой. И оставалась при ней улыбка эта, пока Пауль стекла закреплял кусочками жести, нарезанной в виде треугольников, забивая их в раму легкими, по стеклу скользящими ударами стамески.
Когда Пауль закончил работу, девочка протерла стекла и, от окна отступив, не сдержала восторга:
— Здорово как! Будто праздник пришел!
И мечтательно высказалась, поведя рукой по окнам с рамами старыми:
— Вот бы все окна так сделать!
Он жест ее понял. Ничего не сказал, только брови вскинул, собирая инструмент и свертывая фартук.
— До сфидания зафтра, — сказал он, уходя за калитку.
— До свидания! Завтра уже мамка будет! Приходите.
На другой уже день, перед самым гудком на обед, Лиза в фартуке цветастом, от ожидания похорошевшая, с крыльца смотрела в конец улицы, откуда должен был явиться Пауль.
Кубарик водки был уже наполнен. На рушнике коврига хлеба дожидалась. Тут же миска малосольных огурцов да молодая картошка в махотке глиняной, а на сковородке маслята, в сметане тушенные с репчатым луком. Сметанку свекровь собрала в деревне, урвала от сдачи государству молока за корову.
Пятилитровый чугун борща на грибном отваре своего дожидался на припечке.
— Ты смотри-ка! — приятно улыбнулась Лиза, когда в конце улицы увидела Пауля. — Бежит Павлуша! Молодец! Какой парень, хоть и немец!..
Так и встретила его с подковыркой:
— А я уже думала, что не придешь!
— О, не придешь! — глазам ее Шварц улыбнулся. — Нельзя «не придешь!»
И тут же, у ног ее, на половицах крыльца, развернул фартук с деталями новой рамы.
— Дак, может, сначала поел бы? Что ж ты, скорей за работу!
— Надо скорей, матка, скорей, — мельком глянул на нее, собирая раму. Она невольно залюбовалась движениями рук его в сухих мозолях. С сочувствием болезненным поморщилась на черный кровоподтек под ногтем большого пальца на левой руке…
Вот он раму собрал, вынул старую из проема и новую поставил. Закрепил. Обернулся к Лизе и с ее улыбкой встретился:
— Алес гут, матка.
— Да какая ж я тебе матка! Лиза я! Ли-за! Запомни!
— Йа, йа, Лиза, Лиза.
Потом он умывался под рукомойником во дворе, а она, с полотенцем в руке, стояла рядом и непроизвольно Пауля сравнивала с кем-то другим. Когда он умылся, и Лиза подала ему полотенце, он приятно удивился:
— О, гут…
— Теперь ты сияешь, как новый пятиалтынный, — пошутила она.
Пауль дословно не понял, что она сказала, но улыбнулся, входя за ней в дом.
Они сели за стол, и Лиза наполнила миски борщом.
— Давай-ка тяни, — пододвинула к Паулю с водкой стакан. Себе в половину кубарик наполнила. Они чокнулись. Выпили, и Пауль смачно крякнул, чем Лизу рассмешил:
— Ты, брат, пьешь и крякаешь, как русский мужик! Наши научили?
Пауль, хрустя огурцом, пожал плечами:
— Сама пришла!
— Сама пришла…
Все было вкусным на этом столе! Но особенно борщ на отваре грибном!
— Это ж свекровь, еще утром, сгоняла в сосонник и набрала масляток молоденьких. А я вот и сварила… А хлеб тебе нравится наш, деревенский? Нравится? Он желудевый. Дубовые желуди бабы в деревне вымачивают, еще прошлогодние, сушат да в ступах толкут. Потолкут, потолкут да просеют, и снова толкут. А потом добавляют вареную бульбу да трошки муки… Ай, да что это я! Тебе знать ни к чему, как наши бабы в деревнях мордуются, детей растят да стожильно ишачат в колхозе… А дети мои хлеб этот любят, за милую душу! Лучше всякого другого магазинного…
Лиза ела спокойно и обстоятельно, как подобает здоровой женщине, знающей цену пище насущной, не заботясь о том, все ли он понимает из того, что ему тут рассказывает.
Пауль борщом насыщался, глаз не поднимая от миски. Он только на Лизу мельком глянул, когда испарину пришлось смахнуть со лба. Взглянул и улыбнулся благодарно, принимаясь за грибы с картошкой.