Страница 39 из 65
Остров Пийрисаар — самый большой на Чудском озере, обжитой, с тремя деревнями на нем. Живут там эстонцы и русские. Занимаются рыболовством и огородничеством. Об этом мне рассказал Геннадий. Я там никогда не бывал, и остров представляется мне в некотором романтическом ореоле, со своей особой жизнью, непохожей на жизнь береговых жителей, со своим укладом, отношениями людей. Он невелик, всего пять километров в длину и вдвое меньше в ширину, затерянный в просторе Чудского. Нетрудно представить, как завывают зимой на нем поземки, как окутывают они его снежным дымом. И поэтому характеры у его жителей, наверно, угрюмо-молчаливые...
Остров мы увидели, когда он находился еще километрах в двадцати от нас. Чем ближе мы к нему подходили, тем как бы выше он становился, вылезая из воды, с церковью, с купами деревьев.
Уже на подходе, но еще за несколько километров завиднелись на воде уставные сети и наколы из разных мережей.
— Вот где лещи-то обретаются! — крикнул Геннадий.
Мы миновали наколы и подошли к зарослям тростника с заводинками и разводами в нем. Но скоро заводинки кончились, и потянулась сплошная тростниковая полоса. Мы погнали лодку вдоль нее, отыскивая проход к берегу.
Долго тянулась эта тростниковая стена, но в одном месте стала пореже, и в ней обозначился проход. Мы вошли в него. И тут же мотор взвыл и замолк, винт зарылся в дно и сорвал шпонку.
— Идите на берег, а я поищу другой причал, — сказал Геннадий.
И я пошел в резиновых сапогах, утопая выше колен при каждом шаге в вязком дне. Еле-еле добрался до берега, но и там была не сушь, а болотистая жижа, и только когда дотянулся до покосного лужка, увидал в стороне от него, в густых ольховых зарослях, узкую тропу. Она вывела меня на небольшой бугор, с которого открылось селение, и прежде всего высокая на голубом небе церковь. Чуть в стороне, на чистой лужайке, играли ребята — гоняли футбольный мяч. В строгом уютном порядке стояли опрятные, я бы даже сказал, какие-то тихие, спокойные дома. И не только потому, что никого не было ни вблизи них, ни во дворах или у калитки.
Спрашивать, где магазин, не пришлось. Каждая тропка вела к дороге, а дорога уходила к центру селения, где на небольшой площади находился магазин.
Просторный зал был заполнен всевозможными товарами. И я сразу же наткнулся в посудном отделе на белый эмалированный чайник, за которым так усердно гоняются в городах. Взял его и встал в очередь, разглядывая товары других отделов. Увидал и широкие, пестрые, самые модные галстуки, и шерстяные свитеры с национальными эстонскими орнаментами, за которыми тоже гоняются в городах, и другие редкие и такие нужные вещи. Порадовал глаз и продуктовый отдел. Очередь довольно быстро продвигалась. Нет, не из угрюмых и мрачновато-молчаливых людей она состояла, как мне почему-то рисовалось, а наоборот — из благодушных, приветливо настроенных друг к другу. Они вели неторопливый разговор о своих делах, перемежая его шуткой. Говорили по-русски, изредка вставляя эстонские слова и фразы. Среди них выделялся высокий старик в косо надетом берете, с длинными до плеч седыми волосами, напоминавший своим обликом фламандского художника.
Он с интересом, приветливо поглядел на меня и улыбнулся, как бы давая понять, что мне, новому здесь человеку, нечего опасаться и держать себя скованно. И я от его доброго взгляда и приветливой улыбки почувствовал себя хорошо и сказал, что я впервые у них на острове и что мне здесь нравится. Тихо, приятно.
— Да, у нас здесь тихо. Мы любим свой маленький остров... Может, вы торопитесь, тогда мы пропустим вас без очереди, — сказал он.
— Нет-нет, я не спешу...
Мы помолчали, но что-то надо было сказать, и я спросил:
— Скажите, много людей живет на острове?
— Около семисот. Вы что-нибудь слышали о нем?
— Нет... Почти ничего не знаю.
— И про братьев Манжурцев не знаете?
— Нет. — Я хотел спросить, кто это такие и чем они знамениты, но тут подошел Геннадий. Он перегнал лодку к настоящему причалу и уже успел купить полмешка вяленых лещей.
Пока мы говорили, очередь дошла до меня. Я купил продукты, и мы вышли.
Старик в берете стоял у входа в магазин. Мне показалось, он что-то хотел сказать или спросить, но я не сделал ответного движения, и мы расстались.
До настоящего причала было недалеко. Вдоль дороги стояли все такие же опрятные дома. Тянулись огороды с кучами золотистого лука. Висели сети, растянутые на заборе, видимо для ремонта, — все это чередовалось до самого берега. Там у причала стояло несколько моторок, привязанных к кольям простой веревкой безо всяких заторов и замков.
— Нам бы такие порядки, — сказал Геннадий, садясь к мотору, завел его, и мы пошли узким, специально сделанным каналом для выхода в Чудское.
С левой стороны канала тянулся сплошняком густой тростник с неподвижными султанами метелок. С правой он был поджат обрывистым бережком с кустами и деревьями, свесившими ветви к воде. Что-то было в этом похожее на те экзотические места, которые часто показывает «Клуб кинопутешествий» на телеэкране.
От острова до материка всего каких-нибудь пять километров. И вот мы снова у берегов своей русской земли. Выбираем место для ночевки, такое, чтобы и лодке было удобно пристать к берегу, и высок он был, и чтобы поблизости шумел лесок с дровишками.
Я ставлю палатку. Геннадий разводит костер. Потом мы дружно чистим рыбу и закладываем ее в кипящую воду. Пробуем навар, в нетерпении ожидая, когда будет готова ушица.
И вот она, дымящаяся, издающая потрясающий запах, какой может быть только на берегу, на закате, когда вся неоглядная тишь Чудского медленно темнеет, в то время как небо залито кровью и золотом, когда два здоровых проголодавшихся мужика разливают ее по мискам и кладут в каждую по большой не умещающейся в ней рыбине! Вот когда бывает настоящая рыбацкая уха! И мы едим ее, сдабривая глотком водки. И в этот час для нас ничего лучше на свете быть не может.
А потом пьем чай из нового чайника. И тут я почему-то вспоминаю про старика в берете и спрашиваю Геннадия:
— Ты что-нибудь знаешь про братьев Манжурцев?
— Знаю. Они с этого острова. Два молодых парня. Афанасий и Спиридон. Расстреляли их гитлеровцы.
— Как же это?
— Ну, тут получилось так, — Геннадий отставил кружку, помолчал, как бы собираясь с мыслями. — На острове в то время был создан комсомольский истребительный батальон. Командовал им моряк Селезнев Иван, а в помощниках у него был Афанасий. Немцы тогда уж были в Эстонии. А до Эстонии от острова рукой подать. Высадили они на Пийрисаар десант. Наши открыли стрельбу. Но где же им было выстоять, если те пришли на десяти бронекатерах. Стали они теснить ребят, загнали по пояс в воду, в тростники. Там Афанасия ранили. На его место заступил Спиридон. Но дело худо. Селезнев дал команду уходить на моторном баркасе — стоял у них на всякий случай. В туман и ушли. Но туман и подвел. Рулевой вместо нашего берега причалил к эстонскому, у города Каллисте. А там фрицы. Так что ребята попали прямо к ним в лапы. Селезнева тут же расстреляли, а их всех под конвоем отправили обратно на остров.
Геннадий помолчал, поправил костер. Огонь тут же ярко вспыхнул, взметнув вверх кучу искр.
— Привели их туда, выстроили. Спрашивают местных, чтобы указали главных. И нашелся же гад, показал на братьев Манжурцев. Им тут же завернули руки за спину и повели по острову, охлестывая каждого плетью. Афанасий еле шел. Говорят, прямо висел на Спиридоне. Потом посадили на катер, увезли и расстреляли. Их отца избили и увезли в гестапо в Тарту. Говорят, дважды был под расстрелом, но уцелел. После войны вернулся на остров и первым делом разыскал ямы, в которых были закопаны его сыновья. Это неподалеку от деревни Разино. Перевез, что осталось от них, и похоронил на кладбище, рядом с могилой их матери. Она умерла в войну от голода...
Он замолчал. Молчал и я, потрясенный таким неожиданным рассказом.
— Что же ты раньше-то мне об этом не сказал?