Страница 3 из 65
— Коля, влезай в лодку, будешь пригоршнями выбрасывать! — крикнул Сангулов.
В «казанке» было до половины воды.
Коля тут же стал взбираться на борт. От этого вода в лодке хлынула в его сторону, борт накренился, и в лодку плюхнулась волна. «Казанка» еще больше осела.
— Слезай! — крикнул Елагин.
Коля сполз в лодку, но тут сработал якорь. Он вывалился, веревка размоталась, и теперь он держал лодку.
«Это еще хуже, — подумал Елагин, — так бы ее донесло до берега, а теперь она затонет. Ее зальет. И не найдешь». Он еще не осознал до конца, что произошло.
— Всё, ребята! — крикнул Сангулов. — Давайте прощаться, и к берегу!
И в самом деле, теперь у лодки делать было нечего. Еще какое-то время она продержится на поверхности, а потом ее зальет. Так что лучше уж теперь, пока есть силы.
— Прощайте, ребята! Если что, не очень сердитесь на меня, Елагин! Прощай, Коля! Может, и не доберусь, так что не поминайте лихом. Счастливо вам жить! — И Сангулов оттолкнулся от лодки.
Елагин помедлил, о чем-то думая, чертыхнулся и двинул за ним.
— Не бросайте меня! — вдруг донесся до них отчаянный Колин голос. — Я не умею плавать!
Это прозвучало так неожиданно, что они проплыли еще несколько метров, пока до их сознания дошла новая беда. Не сговариваясь, даже не взглянув друг на друга, и Елагин и Сангулов поплыли обратно.
— Возьмем его! — крикнул Сангулов, но, видимо, тут же понял, что из этого ничего не выйдет. До берега далеко, не хватит сил тащить его на себе, и тогда он принял другое решение: — Я с ним останусь! — Он ухватился за нос лодки. — А ты быстрей к берегу, чтоб помогли нам! Давай! — И стал перебираться по борту к Николаю.
Но Елагин не мог вот так сразу оставить их, что-то не позволяло их бросить, но и задерживаться у лодки не имело смысла. Вода, которая была в «казанке», на каждой волне тяжело перекатывалась то из носа в корму, то с кормы в нос, и тогда новая вода вливалась в лодку.
— Да плыви же ты! — остервенело крикнул Сангулов. — Я не брошу его! Плыви!
И Елагин, еще не осознав того, что Сангулов, отпуская его, спасает ему жизнь, поплыл к берегу. Плавал он средне, но и волной и ветром помогало, и он стал быстро отдаляться от лодки.
Стемнело, и южного берега уже не было видно. Даже лесного холма, который местные называли «городище». И от этого Елагину стало тревожно, и уже закрадывался страх, что он не доплывет. Но он внушал себе, что сил у него хватит, а волна и ветер не дадут ему сбиться с пути. И он плыл в темноте, и волны то поднимали его, то опускали. Как-то он захотел было посмотреть на оставшихся, но на него налетела волна, он чуть не захлебнулся. И больше не оборачивался.
Так плыл он долго и уже стал уставать. В спокойной воде он умел отдыхать, лежа на спине, не двигая ни руками, ни ногами, но сейчас ничего не получилось. Он сразу стал тонуть. И тут его охватило отчаяние. «Боже мой, неужели я утону? Утону, и все... и вся жизнь!.. Господи, и ничего не видно!»
Было уже совсем темно. Даже в трех метрах от себя ничего нельзя было различить. И тогда он стал прощаться, чувствуя, как силы покидают его. Он прощался со всем, что было ему дорого, прощался с самой жизнью и готов был уже утонуть, как вдруг словно кто-то рядом сказал ему: «Встань!» И он встал и ощутил под ногами твердое дно. Его толкнуло в спину волной, но он устоял. И пошел к берегу. Шел, и плакал, и смеялся, не веря, что остался жив.
Вначале ему было по пояс, но с каждым шагом становилось все мельче. Он миновал редкие тростники и увидал в стороне мелькнувший огонек. Огонек появлялся и пропадал — это оттого, что его закрывало кустами. Ветер не стихал, и кусты то пригибались к земле, то вырывались из-под ветра, закрывая чье-то освещенное окно.
Он дошел до него. Постучал. И тут же обессиленно опустился на лавку.
Дальше все было как во сне. Кто-то помог ему войти в дом, кто-то стал раздевать, а Елагин, то смеясь, то плача, все говорил, чтобы скорее плыли к Сангулову и Коле.
— Они там, на Раскопельских камнях... Только быстрее. Один из них не умеет плавать. А в «казанке» уже много воды... только быстрее.
Но выходить в Чудское нечего было и думать. Ветер дул с прежней яростной силой. И оставалось только одно: ходить по берегу с фонарями, махать ими, оповещая тех, кто, может, плывет к ним.
Всю ночь светили фонари, раскачиваясь во мраке. Ветер не утихал, но к утру сник, и озеро постепенно успокоилось.
На его глади ничего не было. Чистое, ровное пространство. К этому времени не осталось никого и на берегу. Все разошлись по домам. И только один Елагин не уходил, все еще надеялся; может, покажутся, может, идут берегом...
1977
НАСТАВНИК
Он проснулся среди ночи. За окном еще только начинало брезжить, отчего в комнате стоял сонный полумрак. «Часа четыре, не больше», — подумал Иван Степанович и хотел было повернуться на другой бок, чтобы еще поспать, но вспомнил вчерашний разговор с председателем и инструктором райкома партии, и сон как ветром сдуло.
Накануне, только он успел сойти на берег, как его вызвали в контору. «Чего бы это такое, — в недоумении подумал Иван Степанович, — вроде бы все в порядке», — и, не заходя домой, зашагал к конторе правления.
В кабинете председателя рыболовецкого колхоза сидели двое: сам председатель, тучный мужчина лет пятидесяти, и незнакомый Ивану Кириллову — лет под сорок, в галстуке и очках.
— Здравствуйте, — сказал Иван Кириллов незнакомому, а председателю молча подал руку. Он знал его давно, сызмальства.
— Здравствуй, здравствуй, Иван Степанович, — весело отозвался председатель. — Садись.
— Ничего, мы и так, постоим. Чего звал-то? — спросил Иван Кириллов, присаживаясь на край стула.
— А вот зачем. Знакомься, это инструктор райкома партии Константин Григорьевич Кузнецов.
— Здравствуйте, — еще раз поздоровался с инструктором Иван Степанович и чуть дернул головой вниз. И снова уставился на председателя.
— Ты, Иван Степанович, наверное, слышал — сейчас по всей стране идет движение. Наставничество — называется оно.
— А как же, слышал: и в газетах писали, и по радио.
— Так вот, мы тут с товарищем Кузнецовым посоветовались и решили рекомендовать тебя в наставники.
— Это очень серьезное дело, — вступил в разговор инструктор и внимательно поглядел на Ивана Кириллова, на его прокаленное ветрами и солнцем лицо с обтянутыми, сухими скулами и твердым взглядом небольших серых глаз. — Это не только передача опыта старшего младшему, не только воспитание младшего поколения, но и более тесное единение двух поколений.
— Если говорить образно, то это как бы — монолит, — сказал председатель.
— Вот именно, единение старших и младших должно быть таким же крепким, как монолит, — подтвердил инструктор. — Вам ясно?
— Так это конечно...
— Ну вот, — снова вступил председатель, — у тебя в бригаде работает Александр Мельников. Не так ли?
— Так.
— Паренек он, насколько мне известно, дисциплинированный. Недавно из армии.
— Месяц как у меня.
— Срок, по-моему, достаточный, чтобы присмотреться. Как он?
— Так, вообще-то, ничего. Старается. — Иван Степанович вспомнил, как этот паренек в первый день вместе с бригадой вышел на Чудское. Он все норовил показать себя толковым в деле, и хотя не так-то ладно у него получалось, но за старание бригада не была на него в обиде. — Ничего парнишка, ничего, — утвердительно сказал Иван Степанович.
— Это хорошо, — обрадовался председатель, — ведь наше дело такое, что мы должны и вперед смотреть. Верно?
— Само, собой... — согласился Иван Степанович, не понимая, куда гнет председатель.
— Так что надо думать и о том, кто тебя заменит, когда уйдешь на пенсию.
«Ах вот оно что!» — недовольно подумал Иван Степанович и, осердясь, сказал:
— Ну, до пенсии мне еще три года.
— Все так, но время идет. А точнее сказать — летит!.. Так как смотришь на то, чтоб стать наставником?