Страница 28 из 28
На дне коробки письмо, которое отец писал перед фронтом, в ту ночь, когда Настя родилась.
Письму семнадцать лет и девять месяцев — ровно столько, сколько Настя прожила на свете. Странички потерлись на сгибах, некоторых слов не разобрать.
«Моя милая девочка!
Когда ты будешь читать эти строки, с трудом разбирая стертые временем карандашные буквы, представь себе наше, далекое для тебя время, подумай о людях, которые в сегодняшнюю январскую ночь 1942 года ждали твоего появления на свет. Ты родилась полтора часа назад. Маленькая, безбровая, ты, наверное, еще не умеешь даже плакать. Я не знаю, какою ты будешь. Никто не знает, кто ты и что будет с тобой. Дойдут ли мои слова до твоей души? Узнаешь ли ты меня ближе? Увижу ли я тебя когда-нибудь?
Милая девочка, ты будешь жить в чудесные годы! Ты будешь счастлива. Нелегко далось людям твое счастье. Мы боремся и умираем за него.
Ты прочтешь мое письмо, может быть, вечером, в ярко освещенной комнате. А когда я поздней ночью начинал эту страницу, наш город притаился за окном, мрачный и настороженный. Черные полосы маскировочного материала висят на стекле. Война. Горе, страдания, кровь.
Свидетель и современник, я напоминаю тебе: ты дочь трудных и героических времен. Пусть память о них поможет тебе найти себя, свой характер, свои идеалы.
Еще одно, дочь.
Всегда, с первого мгновения твоего существования, рядом с твоим билось сердце твоей матери. И она и я — мы хотели и ждали тебя. Сейчас ты, неведомый человек, появилась на свет. Как я рад и как счастлив!
Ты будешь плакать, болеть, улыбаться, учиться говорить и ходить, играть в куклы, пойдешь в школу, начнешь читать книги и думать о серьезных вещах. Но всегда и везде помни мать!
Будь достойна ее, своей гордой и чистой матери, моей верной подруги. Если я не вернусь, люби ее за меня.
Будь счастлива, дочь!
У Насти кружится голова от усталости и возбуждения, тревожно колотится сердце. Она не может выразить словами все, что чувствует, что так волнует ее. Ей хочется плакать, в глазах стоят слезы, и она улыбается.
Отец сказал: «Перечитай сегодня это письмо».
«Тебе горько, папа, тебе стыдно и горько, ты страдаешь, ты жестоко ошибся».
Настя думает об отце и о маме, о дочери часовщика, которую никогда не видала, о своей подруге Галине, о завтрашнем комсомольском собрании.
Она думает: «Ничего не решено в моей жизни». И ей не страшно.
Внезапно у нее возникает желание. Она идет в мамину комнату и на низеньком столике, который зовется у них музыкальным, в пачке пластинок находит «Пушкинский вальс». Она ни разу не заводила его с тех пор. Она заводит «Пушкинский вальс». Ее ударяют по сердцу печальные и страстные звуки скрипок. Она стоит потрясенная, потому что никогда ничего не слышала красивее и чище, пленительней и нежней этих звуков. Она помнит их. Только теперь их печаль и нежность стали острее и крепче.
Она подносит ладони к лицу и слушает, закрыв глаза и тихо покачиваясь.
Когда пластинка кончилась, Настя откидывает на окне занавеску и не удивляется чуду. Весь день сыпал снежок, летучий и легкий как пух. А теперь, как в тот раз, когда Димка, занесенный метелью, притащил ей эту пластинку, обильно, крупными хлопьями валил густой зимний снег. Во дворе на скамейках наросли сугробики, над крыльцами навило косые рыхлые шапки, тополевые сучья отяжелели под снегом. Внезапно встала зима.
Настя глядела на снегопад, прислонясь лбом к стеклу. Глядела, глядела, и ей казалось, и она ожидала с замиранием сердца: сейчас из глубины двора, где сквозь струящийся белый поток видно расплывчатое пятно фонаря, сейчас, как тогда, выбежит Димка.