Посредники

Посредники

Читатели знакомы с прозаическим циклом известной писательницы Зои Богуславской — повестями «Гонки», «Транзитом» и романом «Защита». Впервые собранные под одной обложкой, они объединяются общими героями и кругом смежных духовно-нравственных проблем.

В острой, динамичной повести «Гонки» мы знакомимся с главными действующими героями цикла — Олегом Муравиным, будущим невропатологом, и Родионом Сбруевым, впоследствии адвокатом, с неослабевающим вниманием следим за их жизненным становлением. В повести «Транзитом», напряженно-драматические события которой развертываются десятью годами позднее, и в «Защите» автор показывает Муравина, Сбруева и других уже в пору человеческой и профессиональной зрелости.

Язык З. Богуславской лаконичен, писательнице свойственна современная стилистика, глубокая психологическая наблюдательность в раскрытии сложного мира героев, предстающих перед нами в остроконфликтных ситуациях.

ГОНКИ

О любви же говорить мне вредно.

Поговорим об автомобилях...

Все началось с «Москвича».

Тогда он подумал: автомобиль — это движение, фантастический кругозор. Наконец, это комната.

Стояло чудовищно жаркое лето 196... года. Изо дня в день солнце прокаливало стену его дома, плавило асфальт. Люди еле брели по опустевшим улицам, зелень всю выжгло, а он, Родион Сбруев, ничего не чувствовал, он перелетал через заборчики палисадников, свистел на весь двор, вызывая своего лучшего друга Олега, — в то лето море ему было по колено. Он знал — в четыре он увидит Валду. Если б ему сказали еще прошлым летом или еще этой весной, что он будет часами болтаться возле МГИМО, у этой скамейки, он бы умер со смеху. Ему в полной мере была свойственна болезнь века — нетерпение.

Он вечно был в нетерпении. Если Олег не был готов в ту минуту, когда Родион заходил за ним в кино, его охватывало непонятное раздражение. Если кто-то за столом объяснял предмет дольше положенного, он вскакивал, готовый прервать. Так нестерпимо ему было слушать дальше. Прямо до головокружения. Будто тошнота подкатывала к горлу.

— Покурю в коридоре, — бросал он, вставая из-за стола.

Ребята переглядывались. За столом или в коридоре — что за разница.

Он бы не мог ответить толком. Просто в какой-то момент наступала полная несовместимость его с этой компанией, с этим пространством. Потом раздражение проходило, иногда через полминуты. И он снова возвращался в комнату, разговаривал с теми же людьми или мчался дальше.

А тут его буквально пригвоздило к скамейке. Даже если его звали куда-нибудь или он вспоминал о делах.

В то утро от скуки он листал журнал «За рулем». На последней странице мелькнула реклама нового автомобиля. Лениво проглядел текст. Запомнились мощность, параметры двигателя, скорость.

Вот тут ему и пришла в голову эта идея. Он бы увозил Валду за сто километров от людских глаз. Прятал в сосновом бору, катал на лодке. Да и вообще — откидные сиденья, свист ветра. От этой мысли все мешалось в его башке.

Схватив журнал, он бросился к подъезду института. Поток будущих международников уже потянулся из дверей. Оживленно переговариваясь, шли четыре девочки, совсем юные, и среди них вихрастый парень, постарше. Он был в порядке, парень, и чувствовал себя прекрасно.

— Чернявый, подстраивайся, — предложила Родиону одна в плиссированной юбочке.

— Не видишь, он уже ангажированный, — засмеялась другая и показала глазами на дверь института.

Да, обычно Родион не отходил от скамейки, чтобы Валда, отколовшись от своих, сама подошла к нему. И каждый раз, когда он выхватывал взглядом ее фигурку из стаи девчонок, он шалел.

Она шла так, будто не отрывала ступней от земли, как девчонки из ансамбля «Березка». Пепельные легкие волосы летели назад, подхваченные ветром, сливаясь с загаром плеч и рук, бедра подрагивали в такт шагам, и все это было вытянуто в струнку и, чуть извиваясь, приближалось к нему. Она была невозможно узенькая в плечах, в талии, в бедрах. Когда она оказывалась совсем близко, на маленьком обтянутом лице он различал под мохером ресниц темные неулыбающиеся глаза, которые всегда словно испытывали собеседника.

Сейчас она даст себя обнять, и ты уведешь ее, думал он, сдерживаясь, чтобы не ринуться ей навстречу. На виду у всех они обнимались. И он шел с нею, ощущая мягкую детскость плеча, запах свежей кожи.

Тогда он уже приступил к дипломной практике, она перешла на последний курс.

Она знала испанский и немецкий и конечно же родной латышский.

Обычно спрашивал и рассказывал он. Она отвечала.

— Валда, — говорил он, прижимая ее локоть, — съездишь в свою Ригу, вернешься и — начнем искать комнату...

— А дальше? — тянула она.

— Ты говоришь, у тети твоей дети, домик маленький, — тебе-то зачем оставаться там? Будем в Москве устраиваться. Или махнем в другое место.

— Не знаю, — говорила она.

— Почему? Разве ты нужна этой тете? У нее же родных полно без тебя.

Она кивала головой.

— Бог ты мой, — взрывался он, — она тебя воспитала, выучила, ну и хватит! Дай ей пожить вольготно.

Валда молчала.

Он начинал беситься, говорил, что тетю можно навещать, посылать ей деньги, когда они оба будут зарабатывать. Если тетя заболеет, то, на крайний случай, есть самолет, всего-то час с лишним, и они тут как тут, будут о ней заботиться.

Валда слушала, затем закидывала руки ему за шею.

— Тебе этого не понять...

Она часто говорила так: «Тебе этого не понять», или: «Ты не знаешь», или: «Не надо об этом».

Он знал — о чем. О ее детстве.

У нее было особое детство. Только для фильма какого-нибудь или для романа. Ее детство казалось таким неправдоподобным, что он с трудом представлял себе его. Она никогда не рассказывала подробности. Может быть, не помнила. Но он знал, что в сорок втором ясли, в которые ее поместила мать, попали под обстрел, детей стали переправлять через озера, многие погибли под бомбежкой, остальных рассовали по детдомам, чужим семьям. Валда прожила три года в какой-то семье, а когда война кончилась, родителей ее не нашли, нашли в Риге младшую сестру матери — тетку Дайну, у которой были свои три девочки — все старше Валды. Дядя, муж Дайны, тоже пропал без вести. В армии он был переводчиком, и после него в семье остались немецкие книги, словари. Уже в семь Валда пробовала разбирать словари, потом читала по-немецки Гофмана. За испанский она взялась в Москве на третьем курсе института и порядком освоила его за два года. Удивительно.

— Видишь мотор? — встретил ее Родион в тот день и показал журнал. На последней странице сверкал снимок вишневого автомобиля. В фас, в профиль и в разобранном виде. — Можно выиграть по лотерейному билету. — Он убрал прядь с ее глаз. — Представляешь, машина...

— Зачем? — удивилась она.

— Ну как... — не нашелся он сразу. — Это ж быстрота, движение... Успеваешь в десять раз больше, чем другие.

Она подняла глаза, смотрела на него долго, внимательно, потом вдруг сникла. Это было непостижимо, когда она вот так, на глазах, внезапно грустнела. Что-то появлялось в глубине зрачков, и тогда он понимал, что бессилен что-либо сделать. Он начинал валять дурака, выдумывать всякую ересь, вроде того, что на фестивале в Варне их тихоня Олег познакомился с итальянской звездой Джульеттой Мазиной, та теперь едет в Москву, и Олег просит у Родиона тот самый галстук, который Валда подарила ему на день рождения.