Грозовой август

— Вот так-то, батенька мой, бывает в дальней дороге, — сказал Державин, когда они вышли на перрон, — свыкаются люди в вагонах, вроде бы родней становятся.

— Точно, — подтвердил Иволгин так уверенно, будто не раз бывал в дальних дорогах.

— А может, ты и на самом деле родней мне доводишься? — спросил генерал. — У нас, между прочим, чуть не в каждой деревне родичи. Из Кленов, говоришь? И в Кленах были свои — не то Ласточкины, не то Касаткины. А может быть, Иволгины — теперь уж не помню.

Если бы Иволгин заподозрил, что генерал набивается в родственники для того только, чтобы утешить его, он отверг бы такую заботу о себе. Но возможно, причина совсем другая: генерал потерял близких и тянется к людям. Зачем же отталкивать старика?

— Все может быть, товарищ генерал, — согласился Сережка, — и у нас родня по всей Брянщине.

— Любопытно, — сказал Державин и предложил: — А коль так, то поедем-ка, дружище, ко мне чай пить. Не возражаешь? Ведь в Чите у тебя пока что ни кола ни двора?

Они сели в машину, поданную генералу, и вскоре подъехали к похожему на коробку дому, обнесенному серым низким штакетником. В запустелой квартире Державина пахло лесом, грибами. У книжного шкафа темнело чучело глухаря, сидевшего на кривом кедровом суку. Рядом на рогах дикого козла висели двуствольное бескурковое ружье и патронташ. Правее на маленьком, усыпанном сосновыми шишками столике между высохшими прутиками багульника стоял небольшой портрет улыбавшегося на солнце мальчишки лет четырнадцати с пионерским галстуком на шее.

— Да-а, — печально сказал генерал. — Вот такой он был, мой Сережка. Все рогатки здесь мастерил, будильники разбирал...

Пока готовили чай, водитель привел охотничью собаку — пятнистого ушастого сеттера, которого Державин оставлял на время командировки на фронт у соседей. Наскучавшийся за два года, пес бросился к хозяину, лизал ему руки, тыкался мордой в колени.

За чаем генерал сказал, что хочет направить Иволгина в приграничный батальон, где замполитом служит его шурин майор Русанов. Потом принялся звонить в штаб, сообщал всем сослуживцам о своем возвращении и как бы между прочим добавлял, что у него гостит лейтенант, племянник, которого он намерен направить на Бутугур к Викентию — чтоб не разболтался.

Чувствовалось: генералу хотелось о ком-нибудь заботиться. Он с величайшим удовольствием собирал своего случайного попутчика к новому месту службы, сам заказал ему проездные документы, предостерегал от возможных ошибок на первых шагах службы, обещал приехать проведать.

Вечером Иволгин сел в полутемный вагон поезда Чита — Отпор. Глянув на городские огни, едва приметно улыбнулся: приятно было сознавать, что и у него здесь есть свой огонек. Возможно, сидит за столом седой человек и думает в эту минуту о нем. Хорошо, когда о тебе кто-то думает! С этой мыслью Иволгин лег на жесткую, голую полку и мгновенно уснул.

Он проснулся утром от яркого света в глазах: вагон был весь пронизан косыми солнечными лучами.

— Даурию проехали, следующий полустанок — ваш! — громко объявила проводница.

Иволгин взял чемодан и вышел в тамбур. Когда поезд замедлил ход, не дожидаясь остановки, выпрыгнул из вагона и остановился на краю насыпи. Состав с грохотом помчался дальше, к пограничной станции Отпор, а Иволгин, освещенный лучами поднимавшегося над землей солнца, глядел во все глаза на раскинувшуюся перед ним бескрайнюю буро-зеленую степь и не успевшее разголубеться весеннее небо. Вокруг ни деревца, ни кустика, ни единого домика — одна травяная гладь. А на ней ковыльные сопки, похожие на гигантские волны.

— Вот это сила!.. — выдохнул он и снял пилотку. Свежий ветер с границы пахнул ему в лицо.

У железнодорожной насыпи стоял телеграфный столб, весь изъеденный, источенный гонимыми ветром песчинками. Поодаль рыжела водонапорная башня, около нее — повозка с бочкой. Над ней поблескивала на солнце водяная струя. Все, что виделось вокруг, — и лошадь, и столб, и бочка — казалось игрушечным в этой безбрежной степи. «И чего они здесь клены не сажают?» — подумал Иволгин, направляясь к водокачке.

— Как добраться до полевой почты тридцать четыре шестьсот семьдесят? — спросил он у солдата-водовоза.

— Все полевые почты нынче у Бурой сопки на митинге, — с радостью ответил водовоз. — День Победы сегодня. Не слыхали? Садитесь — подвезу. — Он вскочил на облучок, натянул вожжи, стегнул по спине монгольского конька.

У подножия Бурой сопки кишела, гудела солдатская толпа. Посередине людского муравейника виднелся серый грузовик, увитый кумачовыми лентами. Над грузовиком развевались на ветру красные знамена. В кузове стояли пять-шесть офицеров. Один из них — небольшого роста полковник — поднял кверху руку и что-то крикнул. Все зааплодировали, в воздух полетели выгоревшие солдатские пилотки.

Иволгин о любопытством смотрел на это радостно бушевавшее людское море. Только не мог он понять, почему на всех такие белесые гимнастерки. «Неужели так выгорели? А может быть, форма здесь такая, под цвет степного ковыля?» Он отыскивал глазами малиновые погоны, чтобы поскорее пришвартоваться к батальону капитана Ветрова, куда получил назначение для прохождения дальнейшей службы.

Сергей пробрался мимо разместившихся на бугорке артиллеристов и увидел наконец лейтенанта с малиновыми погонами, державшегося особняком от остальных пехотинцев. Тот не обратил на Иволгина никакого внимания и все посматривал то на грузовик, то на сидевшую поодаль девушку с выбившимися из-под пилотки светлыми локонами и маленьким, чуть вздернутым носиком.

— Вы случаем не из батальона Ветрова? — спросил у него Иволгин.

— А вам кого? Вы из штаба? — Лейтенант задержался взглядом на Сережкином ордене и гвардейском знаке.

— Из какого штаба? Служить к вам приехал.

— Служи-ить? — Лейтенант недоверчиво прищурил темные глаза.

У него красивое, чисто выбритое лицо с крепким подбородком. На лоб свисал фигурный завиток волос — лейтенант, видно, немало потрудился, чтобы придать ему именно такую форму. От висков спускались вниз тоненькие бакенбарды. «Под заправского гусара!» — подумал, улыбнувшись, Иволгин.

Снова зашумел ураган оваций. Иволгин тоже захлопал в ладоши, а лейтенант осторожно спросил:

— Скажите, если не секрет, за какие провинности вас сослали в наши благодатные места? Дуэли нынче вроде бы не в моде... Да, позвольте представиться — ваш будущий сослуживец, лейтенант Валерий Драгунский, — эффектно произнес он. — Так сказать, жертва Забайкалья!

— Почему жертва? — спросил Иволгин, назвав себя.

— Хе, почему?! Вижу, гвардия не прочь пошутить в свободное от боев время, — проронил Драгунский и опять скользнул взглядом по ордену. — Люди историю творят, на рейхстаге свои имена высекают. А мы здесь небо коптим. Вот так-то...

Они помолчали. Потом Валерий Драгунский стал вводить новичка «в курс дела», показывать, кто стоит в кузове грузовика.

— Черный с усами — это командир дивизии полковник Кучумов. Герой бездействующего Забайкальского фронта!

— А это кто? Не комбат? — Иволгин кивнул на пожилого, лысеющего майора с гладким выпуклым лбом. Вид у майора был совсем гражданский, домашний: гимнастерка сидела на нем свободно, вместо портупеи через плечо перекинут ремень с кобурой от пистолета. «Пустая», — отметил про себя Иволгин.

— Это наш замполит Русанов, — ответил Валерий. — Ветрова нет, он в госпитале печенку лечит. Комбат у нас геройский — Красное Знамя имеет за Халхин-Гол. Попади он к вам на запад — генералом давно бы стал. А здесь зачах. — Лейтенант грустно улыбнулся. — На рентгене у него, говорят, японцев нашли в печенках. Не веришь? А кто же, по-твоему, у него в печенках должен сидеть?

Драгунский все время поглядывал на девушку, сидевшую около майора Русанова, подавал ей какие-то знаки, но она, казалось, их не замечала.

— Фасон держит, — кивнул он, — Наш санинструктор.

— Ну, вы это как-нибудь переживете, — улыбнулся Сергей.

На грузовик поднимались все новые ораторы, говорили о завоеванной победе, о героях фронта, водрузивших над рейхстагом боевое знамя, но, вслушиваясь в их речи, вглядываясь в огрубевшие на ветру и солнце солдатские лица, Иволгин невольно почувствовал, что в этой большой радости, охватившей всю дивизию, чего-то недостает. Ему вспомнился выпускной вечер в училище, разговор с дирижером, и он подумал: «Венца недостает, венца».