Страница 11 из 15
– Поиск наш будет удачным. С добычей придем, — пообещал он. — Только время терять не надобно.
Хотя уже в небе звезды заблестели, он скомандовал не к ночлегу, а в поход.
Всю ночь шли мы на рысях в Хаджибей. На рассвете вышли на берег моря к турецкой крепости. Галицкий почитал за лучшее не мешкая сразу ударить по врагу. Мы уже изготовили к бою пищали, но случилось иное. Раздался грохот литавр, и на дорогу выехали со знаменами сотни две турок, что от самого Очакова шли сюда, — конных спагов (кавалеристы (турецк)). Как гром среди ясного неба, грянули наши пищали кремневые по опешившим от неожиданности врагам. Казацкий клич «Слава!» раскатился далече, и помчались мы на султанцев. Цокнулись саблями с кривыми ятаганами. Сразу посекли мы передние ряды конников басурманских. Отбили два их знамени, булаву железную — знак власти аги (турецкий военачальник (турецк.)) ихнего — и литавры. Батько твой горазд был драться, помню. Срубил он их знаменосца с коня да и знамя из его рук вырвал. Добрая рубка была! Тогда-то меня спага ятаганом и царапнул. — Бурило, усмехаясь, показал на шрам, что, прорезая щеку, уходил в седину усов. — Вот как было, крестник! Увидели турки, что ломит их наша сила, поняли свою невозмогу — спешились и, более не принимая конного боя, отстреливаясь, стали отступать к форштадту хаджибейскому. Мы тогда тоже сошли с лошадей. Загремели снова наши пищали да пистолеты. В пороховом черном дыму ворвались мы в форштадт на плечах супостатов. Взяли крепко мы их тут в ножи да сабли. Мало кто и уцелел из них. Спасли свой живот лишь те, что успели убежать от нас за высокие каменные стены. Укрылась в крепости и часть татар, что жили в форштадте. Бросились мы штурмовать зубчатые башни, да оттуда ударили пушки. Засвистели ядра и картечь. Эх и пожалели мы, что пушечек у нас нету! Горько пожалели! Были бы они — не устоять тогда стенам султанским. Отошли мы в досаде великой от крепости и стали в обратный путь домой собираться, а султанцы-«храбрецы» боялись и нос высунуть за стены крепостные, пока мы на возы грузили добычу: оружие басурманское, припасы разные, пока сгоняли разбежавшийся по степи турецкий и татарский скот.
Старик затянулся дымом своего чубука, прищурил глаза.
- Двадцать тысяч лошадей, четыре тысячи овец, тысяча волов и коров и сто восемьдесят верблюдов мычали, ржали, ревели так, что заглушали голоса человеческие, когда мы гнали их мимо форштадта ордынского, — продолжал старик. — А за скотом вели мы ясырь — султанцев полоненных, связанных по рукам янычаров, спагов, ордынцев. От полоненных спагов и узнали мы, что их отряд, на который мы наскочили, шел из Очакова в Белгород для усиления гарнизона этой крепости… Обратно возвращались мы тоже не мешкая и уже третьего октября со всей добычей переправились через Тилигул-реку на нашу сторону. Вот каков был первый поиск!
Бурило замолчал, выбил золу из люльки, снова наполнил ее табаком и продолжал.
– Всю зиму гноилась у меня щека, рассеченная басурманом. Лишь к лету зажила сия рана и вовремя, потому что я уже в июле под начальством генерала Прозоровского в отряде кошевого атамана Петра Калинишевского снова под Хаджибей поиск делал. Тринадцатого дня июля 1770 года мы, спалив турецкое местечко Аджидер, с легкими пушками подошли к Хаджибею. Форштадт мы опять взяли, хотя на сей раз турки огрызались без страха. Скоро черным дымом заволокло каменные зубцы турецкого гнезда. Это мы запалили магазины (склады) с хлебом и овсом, заготовленными для султановой армии и флота. Все же досада скребла сердца запорожские. Опять поняли мы, что из мелких пушек наших хаджибейские стены не сокрушить. И многие, уходя из поиска, грозили крепости в ярости кулаками. Однако через четыре года исполнились думки наши. В начале 1774 года солдаты русские с сечевиками взяли Хаджибей. Я в сем деле не был и, как оно было, не ведаю… Два года владели мы крепостью отбитой.
Бурило вздохнул, посмотрел на чертеж и обнял юношу:
– Головастый ты, Кондратка! Видно, в батьку своего удался, в Ивана. Он тоже был грамотой умудрен. Добрый казак, царство ему небесное! Помню, недаром он тебя, еще хлопчика неразумного, нещадно сек, грамоте по псалтырю уча. Ох и сек! Крик твой по всей слободе шел, аж мне становилось муторно, как бы не зашиб хлопца. Да, видно, батька знал, что делает, — вразумил тебя добре. Молодец!
Бурило свернул старательно в трубочку берестяной чертеж и протянул его Кондрату.
– Береги! Еще пригодится сей верный вид земли нашей. Береги его, Кондратка! А будешь в краю хаджибейском, своими глазами проверь все ли так… Гнездо султанское вырежь на нем поаккуратней, все подходы к нему в точности наметь. Слышишь? Обязательно доведи сию работу до конца.
– Доведу, диду, не тревожься, доведу, — пообещал Кондрат.
XV. НАПАДЕНИЕ
На другой день под вечер, встретив у Лебяжьей заводи Маринку, Кондрат сказал:
– За солью в Хаджибей скоро поеду.
Бледно-синие глаза девушки сразу потемнели.
– И зачем ты меня пугаешь — не ведаю, — ответила она грустно.
Казаку стало радостно от этих слов. Он обнял за плечи девушку.
– Голубонька моя, еду туда, чтобы к тебе сватов скорей прислать. — И он рассказал о беседе с дедом.
Узнав, что Бурило дал согласие на их женитьбу, Маринка сразу повеселела.
– Пришлешь сватов — не откажу тебе, — крикнула она и, пришпорив лошадь, поскакала к заводи. Кондрат поспешил за ней.
И хотя в тот вечер над камышами пролетало несметное множество гусей и уток, Кондратка с Мариной не охотились. Обоих волновала предстоящая разлука.
Я хочу венчаться в церкви, по закону, — говорила Маринка. — А то я слышала, что паны невенчаных жинок разводят с мужьями. Правда ли это?
– Правда, милая, правда… Паны даже венчаных жинок порой разводят с мужьями, — мрачно ответил Кондрат.
– Неужели?! — ужаснулась девушка.
Казака рассмешил ее испуг.
– Голубонька моя, ничего ты не ведаешь, что творят паны! Им верить ни в чем нельзя.
– Как это нельзя? — недоумевала Маринка.
– Да так! Ныне панство пошло худоумное, не соблюдает закона ни божьего, ни человеческого. Я год побыл на той стороне Тилигула, знаю. Пока казаки воевали с басурманами, паны казачек за своих холопов насильно замуж отдали и выселили подальше от родных мест, чтобы законные мужья и отыскать их не могли. А многих казаков в крепаки обратили. Тех сечевиков, что против панской воли шли, заковывали в железо, остригали им усы, сбривали чуприны. Имущество казачье отбирали, словно какие басурманы-вороги. Непокорных избивали до смерти. Вот каковы паны, Маринка. Недаром говорят, что пан что басурман, — закончил Кондрат.
Маринке страшно стало от этих слов.
– Да будет тебе! Лучше глянь, как конь насторожился от слов твоих, даже он испугался, — прижалась она к плечу Кондрата.
Он понял, что Маринка хочет отвлечь его от невеселых дум, и, сделав над собой усилие, усмехнулся.
– Видно, коня испугать легче, чем тебя. Смела!..
– Мне бы казаком быть. Тогда б меня и пан и хан боялись, — подбоченилась в седле Маринка.
Желая окончательно развеять мрачные мысли, Хурделица запел любимую слобожанами песню:
Годi, гoдi, чумаченьку,
Все пити, гуляти,
Займай воли до лиману
Солi набирати.
Мягкий грудной голос казака зазвенел над Лебяжьей заводью. Тут Маринка подхватила песню:
Молоденький чумаченько
Солi набирає,
Чорнявая дiвчинонька
Та й з ним розмовляє.
И два дружных голоса, сливаясь в один поток, поплыли над сонной водой:
Ой з-за гори, з-за крутої
Biтрець повiває.
Молоденький чумаченько
Та й сiль приставляє.
Вози риплять, ярма скриплять.
Воли вирикують.
Попереду чумаченько