Перед вахтой

Нет, нет, он знал, что никто на него не смотрит, никто о нем не думает и люди на трибунах видят батальоны, а не лица, но он позволил себе помечтать, перенесся на трибуну и сам видел себя.

Почти внезапно грянула команда «парад, смирно», и командующий парадом отдал рапорт. Принимающий начал объезжать войска, и когда он поздравлял с праздником морской полк, Антон вместе со всеми кричал «ура!», во всю глотку, во всю грудь, прямо в лицо маршалу, и ему казалось, что маршал смотрит на него и запоминает его.

Маршал повернул голову влево, и машина двинулась дальше, а полк вместе с Антоном все кричал «ура!». Потом стали кричать батальоны, стоящие правее, «ура!» удалялось и звучало все глуше. Но Антону хотелось кричать вместе с другими батальонами, а кричать уже нельзя было.

Маршал неторопливо поднялся на трибуну Мавзолея и после красивого сигнала «слушайте все» сказал речь. И можно было снова кричать «ура!», и Антон кричал до хрипа, а оркестр играл гимн, и за кремлевской стеной взрывались залпы артиллерийского салюта.

Разбежались по местам линейные, сводный оркестр грянул марш. Один за другим проходили мимо Мавзолея батальоны академий и сухопутных училищ. Наконец, Антону скомандовали «направо», и он повернулся направо, прошел до Исторического музея, повернул к Кремлю и остановился, ему скомандовали «налево» и чуть погодя «шагом марш».

Он рванулся, вбивая каблуки в брусчатку, и грохот его шагов заглушал маршевую музыку громадного оркестра, а впереди его никого не было, только колыхалось бело-голубое знамя Военно-Морского Флота Советского Союза. Знакомые люди улыбались ему с трибуны Мавзолея, сдвигая и разводя поднятые ладони. Он вырос до огромных размеров, и он уже шел не сам, его несла фантастическая сила, зародившаяся нечаянно в глубине его существа, и только после команды «вольно», на узкой улице он очнулся и увидел, что он не один шел по Красной площади, что он всего лишь третий с краю в одной из шеренг одного из многих батальонов.

Антон ощутил тяжесть карабина, стукнул его затыльником об асфальт, снял бескозырку, вытер платком взмокшую голову и попросил у соседа закурить. Вдохнув дым, вспомнил, что давно уже не курит, но не бросил сигарету, а докурил до конца, с удовольствием глотая успокаивающую горечь.

Он стал прежним, и все вокруг стало странно прежним, знакомым и понятным. Антон улыбнулся и шлепнул соседа по спине:

— Эх, было!..

По запруженным народом улицам долго добирались до казармы. Там, во дворе, выслушав поздравления и слова благодарности, полк хором отказался от обеда и потребовал увольнения. Требование удовлетворили.

Выскочив за ворота, Антон стал искать в толпе Григория и неожиданно наткнулся на Тамару с Иринкой.

— Антон, вы орел! — сказала Тамара, сияя лицом. — Мы вас видели по телевизору.

Иринка, тоже излучая сияние, схватила его за руку:

— Антоха, это я тебя узнала, мы смотрели телевизор, пошли моряки, и я тебя узнала, ты был в первой шеренге третьим, да? А Гришку было не разобрать. Мы сразу все бросили и поехали сюда. Почему вы так долго?

— Толпы на улицах, — сказал Антон. — Трудно пробиваться. Гришка сейчас придет.

Отыскался Григорий. Он сказал, что длинным всегда везет, их по телевизору показывают, но насчет того, чтобы пробиться сейчас на какой-нибудь транспорт, это даже длинным не по плечу.

Дежурный по КПП распахнул ворота, и на улицу выплыл черный отдраенный ЗИЛ с белыми шинами. У открытого окна салона сидел и чуть улыбался полковник Гриф. Верно, ему уже наговорили комплиментов по телефону.

— Этого генерала тоже показывали по телевизору! — громко и радостно сообщила Иринка.

— Серость лыковая, это не генерал, а полковник, — тихо сказал Григорий. — Самый страшный: начальник строевого отдела.

ЗИЛ медленно проплывал мимо. Антон и Григорий вытянулись, отдали честь. Гриф прикоснулся пальцами к сияющему козырьку.

— И совсем не страшный! — громко изложила свое мнение Иринка.

Гриф дернул бровью и прикоснулся к плечу сидевшего за рулем сержанта. Машина остановилась, качнувшись.

— Н-ну, будет… — простонал Григорий. — Кто тебя за язык тянул!

Сержант выпрыгнул из машины и лихо распахнул дверцу салона. Полковник Гриф подался к раскрытой двери, и Антон с Григорием в тихом ужасе поднесли руки к бескозыркам.

— Вольно, — сказал полковник. — Кто тут наговаривал на меня, что я страшный?

Наступила тянущая душу пауза. Иринка хихикнула. Тамара побледнела. Набравшись духу, Григорий доложил:

— Наговаривал курсант Шевалдин!

На его бледно-рыжем лице отразились мысли о том, что праздник придется отмечать в расположении части.

Расправляя правой рукой левую перчатку, полковник спросил:

— Почему же это я страшный?

— Потому что мы вас боимся! — отчеканил Григорий, которому уже нечего было терять.

— Скажите, Охотин, и вы меня боитесь? — поинтересовался Гриф.

Антон уже привык смотреть начальству не на узел галстука, а в лицо. Уловив выражение лица полковника, он понял, что Гриф не сердится. По случаю праздника, отлично исполненного дела и мягкой погоды он мог себе такое позволить.

И Антон рискнул подыграть:

— Как прикажете, товарищ полковник! Прикажете бояться буду трепетать. Прикажете не бояться и сесть с вами в машину, сяду бесстрашно!

— Изрядно сказано. — Полковник засмеялся сдержанным, интеллигентным смехом. Антон, слегка все-таки трепеща, прикидывал, не переборщил ли. Гриф достал золотой портсигар и закурил длинную папиросу. — Что ж, курсант Охотин… Приказываю вам меня не бояться. Приглашайте Девушек и располагайтесь в салоне. Я перейду к шоферу.

Полковник перешел на переднее сиденье и положил недокуренную папиросу в пепельницу. Иринка первая впорхнула в машину. За ней села Тамара, приговаривая:

— Такие автомобили мне нравятся, они по мне. Спасибо товарищ полковник.

— Лавр Самсонович. — Гриф обернулся и приветливо кивнул.

Антон спросил, продолжая комедию:

— Курсанта Шевалдина прикажете взять, товарищ полковник?

Самолюбие Григория подверглось трехсекундному испытанию. Губы его стали тоньше лезвия штыка, а подбородок квадратным.

— Садитесь, Шевалдин, — Разрешил полковник. — Я не такой страшный, как вы пропагандируете… Скажите Охотин, какие напитки вы собираетесь пить сегодня?

— Только лимонад, — ответил Антон.

— Так ли?

— Истинно так, — уверил Антон. — У меня режим.

— Да, да, — припомнил полковник. — Я заметил, что с вами что-то происходит. Были вы средним курсантом, если не принимать к сведению вашу самодеятельность, которую я, кстати сказать, не совсем приветствую, а теперь у вас вырисовывается характерное лицо… Это хорошо. Каждый должен иметь свое лицо. В таком коллективе интереснее жить. К чему вы стремитесь?

— Попробую объяснить… — затруднился Антон. — Ну, конечно я стремлюсь стать чемпионом по боксу, но это не совсем точно. Это не цель… Я стремлюсь жить так, чтобы у меня не было ни одной свободной минуты, — сформулировал он, наконец, недостижимую мечту.

— Понимаю, — доброжелательно кивнул полковник и опять рассмеялся сдержанным интеллигентным смехом. — Широко замахнулись. Эдак вам военного поприща не хватит. И у нашего министра бывает свободная минута.

Машина медленно, рывками пробиралась сквозь толпу, забывшую про правила уличного движения. Люди смеялись и кричали, но слов в общем шуме не было слышно. Они размахивали руками, бросали в машину бумажные ленты, цветы и конфетти.

— По-моему, это не те слова, Лавр Самсонович, — сказала Тамара. Она совершенно не боялась полковника и разговаривала с ним на равных. — В нашем доме живет дамский сапожник Семеныч. Вот у кого нет свободной минуты. Он раб молотков и колодок. Он и сейчас, наверное, стучит молоточком. При чем тут министр? Давно сказано, что неважно — кем быть, важно — каким быть.

— Хороший дамский сапожник — это почетная судьба, — согласился полковник Гриф. — Но каждому свое дело. Пусть Охотин стремится к самому большому, к тому, что на грани недосягаемого. Незачем ему добиваться совершенства в… куплетах.