Страница 54 из 116
Приезжее начальство вскоре вышло из школы и, как показалось, даже не глянув по-за проволоку лагеря, на освобожденных пленников, направилось к машинам. Прекратив баловство, взвод белых полушубков замер в послушной стойке, приветствуя «бекешу» и других начальников.
— Это — представители особого отдела НКВД, — прошептал по секрету Речкин на ухо Кондакову. — Я их сразу распознал.
— О, господи, — простонал Назар, — опять мы в плену, опять житье под ружьем… Нет, не война доконает нас, а сами себя…
Речкину не понравились панические мысли Кондакова, и он попытался успокоить старого солдата:
— Товарищ Сталин освободил нас? Он и разберется…
— Тьфу, ты! Дудишь в одну дуду, да у Сталина без нас забот полон рот, — все больше серчал Назар. — С нами не Великий вождь будет разбираться, а вот они — он кивнул на белые полушубки. — А у них, что дрова, что трава, что полынька — одна волынка. Ты под ними ишо не бывал? А мои волосья ихними гребенками уже чесаны. Пронесло, слава богу…
«Эмка», та, что поновее, пустив сизый дымок по снежку, увезла «бекешу» и двух лейтенантов в сторону Тулы. Капитан Северов остался с двумя подручными лейтенантами и со взводом бойцов-энкавэдистов. О чем-то поговорив с товарищами, капитан подошел к проволочному ограждению и зашарил глазами по толпе лагерников. Речкин, подумав, что ищет его, опрометью кинулся к капитану. Все видели и немало изумились, когда начальник, пожав руку «рус-капралу», как еще все лагерники звали Речкина, стал о чем-то говорить с ним.
— Ты молодчина, старшина, понравился моему начальнику по всем нашим статьям. Будем знакомы: я — старший следователь оперативной группы особого отдела, а это, — Северов кивнул на лейтенантов, — мои помощники. Тебя же мне разрешено зачислить на должность делопроизводителя нашей группы. Оперативная проверка лагеря — задание сложное и большой политической и военной важности. Тебе же, как коммунисту с юридическим образованием, доверяется… Ну, об этом я проинструктирую позже. А в первую очередь: отберите бойцов поздоровее и наведите порядок в той комнате, где были. Там я буду квартировать со своими помощниками. Знай, люблю тепло, уют и чистоту. Один из классов школы выбери для канцелярии, где будем работать вместе. Там же будешь ты жить и хранить документы. Другой класс, какой попросторнее, определи под караульный взвод.
— А караулка здесь уже готовая есть, товарищ капитан, — перебил Северова Речкин. — Тут же лагерная охрана располагалась. Немцы так драпанули, что и порушить не успели. Караулка — в хорошем порядке.
Выслушав Речкина, следователь сказал:
— Хорошо! Тогда проведите санитарную обработку помещения. Не люблю чужой заразы… Кстати, и ты приведи себя в порядок. Бритву попроси у Василия, моего шофера. И еще, старшина, соберите в одном из классов бывших пленных командиров — от младшего лейтенанта и выше. Я буду с ними говорить о неотложных делах.
По странности дела первой «неотложностью» оказалась расстановка караульных постов. Бойцы в полушубках с самозарядками расставлялись на тех же местах, где всего-то сутки назад стояли немецкие часовые с автоматами. Пленников это повергло в уныние, и они вновь стали забиваться в свои норы в сараях и шалашах, чтобы опять ухорониться и от мороза и очередного позора. Однако находились и такие, кто понимал необходимость и в охране и в строгости порядка даже в освобожденном лагере. Они поодиночке, парами, а то и малыми группами подходили к «колючке» и, отводя душу, пытались завести разговоры с часовыми.
— Москва и Тула устояли, слава богу, а как на других фронтах? — спрашивали одни.
— Слышали, что товарищ Сталин речи держал, парад проводил, а чем народ живет?… Много ли чего дают на карточки? — непраздно любопытствовали другие.
— Правда, аль только слух, что наши пять мильенов немцев поукокошили уже? сколь их ишо осталось? — дотошничали третьи, прикидывая свои думки о конце войны.
— А как, братки, нашего, то есть вашего брата, солдата, кормят — терпимо ли?… С куревом, небось, тоже хорошо, а? — чисто солдатская нужда заставляла спрашивать и об этом.
Одни часовые сразу отшивали от проволоки строгим окриком. Другие, пожимая плечами, давали знать, что часовому на посту разговаривать запрещено уставом. Были и такие, кто не боялся устава, но и сказать ничего не мог, потому как и сам не знал того, о чем спрашивали. Лишь один, видно, балагур по натуре, ловко отшутился: «Едим — не краснеем. Курим — не синеем».
Ладные армейские полушубки, хорошо катанные валенки на ногах, кожаные ремни и подсумки, яркие звездочки на ушанках, синие петлички под шубными воротами и тонкой солидолец на плоских штыках «СВТ» — весь этот солдатский опрят обнадеживал пленников, что наша армия никак не иссякла, имеет силу, сыта, обута-одета, и тут же у всех возникло желание: скорее встать в ее ряды и обрести нормальный солдатский вид и достоинство. Но никто в сию минуту не знал, как до всего этого далеко…
Когда посты были расставлены, новое лагерное начальство принялось за вторую «неотложность» — началась эвакуация раненых, больных, безнадежно обмороженных. Санбатовская полуторка с фанерной кибиткой сновала туда-сюда каждый час, отвозя непригодных «к строю» в госпиталь, развернувшийся на другом конце города, в местной больнице. Освободившиеся классы в школе, однако, было приказано не занимать, хотя там могла разместиться сотня-полторы красноармейцев, наиболее нуждающихся в тепле. Эту «загадку» никто пока не мог разгадать…
Речкин доложил капитану Северову, что накануне вечером, по освобождении лагеря нашими конниками, много пленных ушло на ночевку в ближние избы и дома, чтобы легче перемочь стужу. На сбор этих пленников был тут же организован наряд из взвода охраны, и скоро через воротца лагеря потянулась вереница невольных «беглецов», или как назвал их капитан, «потенциальных дезертиров».
К полудню подошли обещанные кухни. Их было четыре! Доставка «жратвы», как привыкли называть лагерники любую доставшуюся пищу, вышибла из ума тяжкие думы о прошлой и будущей судьбе. Четыре кухни! Четыре сизых дымка над закопченными трубами! Сытный дух горячего варева! Столь внушительная подмога давала надежду в первый раз за долгое время наесться досыта. Но не тут-то было: и вправду — солдатский загад не бывает богат. Пока в котлах допревал «шрапнельный» кулеш, в колючую загородку конвойные ввели колонну освобожденных пленников другой части лагеря, которая располагалась в местной церкви. Их насчитывалось чуть больше двухсот, почти столько же, что и в основном лагере. Такие же доходяги, в той же растерянности и тоже голодные крайне. Так что «шрапнель» пришлось паевать на всех и досыта опять никто не наелся.
Кухни были подвезены конной тягой, и ездовые, пользуясь передышкой, понавешав на морды коней торбы с овсом, кормили их и тем еще пуще растравляли голод пленников. С ненасытной завистью они глядели на лошадей, хрумкающих овес, и давились солено-горькой слюной… Перемогался голод лишь тем, что лагерники от ездовых и поваров, словно добавку к пайку, получали утешающие вести о положении на фронте. Оказывается, обороняющимся частям под Москвой и Тулой здорово подмогли подошедшие войска из Сибири. Они не только пособили удержаться, но сдвинули немца с занятых позиций и погнали прочь — в их германскую сторону. С начала наступления нашими войсками освобождено уже немало городов, тысячи сел, деревень и, главное, вызволены из неметчины миллионы советских людей. В эти «миллионы», утешно думалось пленникам, входила и их неполная тыща, чудом уцелевшая от верной гибели. Это заметно сглаживало тревожное самочувствие и слегка крепило еще нестойкое ощущение свободы…
С прибытием «пополнения» из церкви в лагере осложнилось дело не только с едой, но и с размещением. Как и прежде, при немцах, студеную ночь пришлось коротать в тех же сараях и шалашных «городушках», посменно, при тех же давках, с той же ненавистной матерной бранью во все небесные и земные адреса…